изумительно. Он и упоминавшаяся мною знаменитая актриса М. Н. Ермолова владели

тогда сердцами всех москвичей, – это были перворазрядные артисты и всегда выступали

вместе; классический репертуар был немыслим без них. Я счастлив, что видел М. Н.

Ермолову в самом начале ее сценической деятельности в Народном театре на Солянке в

1876 году, когда она еще была совсем юной актрисой, и что незадолго до ее смерти

виделся с ней у нее же в доме на Тверском бульваре. Я припал к ее руке, старушка

опустила голову ко мне на плечо, и мы прослезились.

М. Н. Ермолова, А. П. Ленский и А. И. Южин-Сум-{205}батов были неподражаемы в

пьесе Виктора Гюго «Эрнани». Пьеса захватила всю тогдашнюю Москву, о ней говорили

везде и повсюду и обсуждали ее на все лады. Так как в этой пьесе было, по мнению

цензуры, кое-что неприемлемое для русских театров, то ее разрешено было ставить под

именем не «Эрнани», как следовало на самом деле, а «Гернани», и без указания, что пьеса

именно Виктора Гюго: авось публика не догадается и не пойдет в театр, чтобы лишний раз

не испортить своей благонамеренности. Но театр все время был переполнен, и достать

билет составляло целый подвиг.

Посетил нас на Кудринской-Садовой и артист В. Н. Давыдов – светило коршевской и

александринской сцены. Это был прямо-таки необыкновенный человек. При своей

тучности он был чрезвычайно подвижен. Он изображал, например, балерину, как она

танцует самые замысловатые танцы, – и вам и в голову не пришло бы, что перед вами

вовсе не балерина, а толстый мужчина. Тогда только что из-под пера Льва Толстого вышла

«Власть тьмы». Давыдов разыграл нам ее у нас же в гостиной на все голоса, причем у него

бесподобно вышла Анютка. Это был очень просвещенный человек. Когда он служил у

Корша, то играл заглавную роль в чеховском «Иванове», и благодаря ему же увидел свет и

одноактный этюд Чехова «Калхас» («Лебединая песня»). Я был тогда на первом

представлении. Этот этюд был мне известен во всех подробностях, потому что я его

переписывал не раз. И, батюшки-светы, сколько в него вставил тогда «отсебятины»

Давыдов! И про Мочалова, и про Щепкина, и про других актеров, так что едва можно

было узнать оригинал. Но в общем вышло недурно и так талантливо, что брат Антон не

обиделся и не возразил. Давыдов неподражаемо рассказывал случаи из провинциальной

актерской жизни, причем тут же разыгрывал все сцены в лицах, и нужно было быть очень

флег-{206}матичным человеком, чтобы не почувствовать после его рассказов боли в

брюшине от смеха.

Приехал к нам туда в первый раз и издатель «Осколков» Н. А. Лейкин. Низенький,

широкоплечий и хромой на одну ногу, он представлял собою очень оригинального

человека. Отличаясь большим, своеобразным гостеприимством, он и сам любил бывать в

гостях, что называется – рассесться, снять сюртук и целые часы провести за столом. Он в

компании любил здорово «урезать» и после сытного, обильного ужина посылал за

отвратительной «углицкой» копченой колбасой и ел ее с наслаждением. Лейкин был

самородком. Из крестьян Ярославской губернии, он был привезен в Питер и отдан там в

лавочники, но благодаря своему дарованию выбился в люди, сделался писателем, стал

домовладельцем, гласным Думы и одним из заправил Городского кредитного общества. Он

написал, по его словам, свыше 20 тысяч рассказов и сценок и всегда с гордостью и

достоинством носил звание литератора. Его дом на Дворянской улице был открыт для

всех. Он очень любил угостить приятеля и, чтобы показать ему, как он к нему расположен

и как ничего не жалеет для него, всегда указывал цену того, чем угощал:

– Кушайте этот балык. Он стоит 2 рубля 75 копеек за фунт. Выпейте этой марсалы. Я

заплатил за нее 2 рубля 80 копеек за бутылку. Вот эти кильки вовсе не 45-копеечные, а

стоят целых 60 копеек жестянка.

Бездетный, живя лишь с супругой Прасковьей Никифоровной, он купил для себя

огромное имение графа Строганова на Неве, с целым дворцом. Когда приехал к нему туда

брат Антон и Лейкин повел его по комнатам и стал показывать ему свой дворец, то Антон

Павлович удивился и спросил его:

– Зачем вам, одинокому человеку, вся эта чепуха?

Лейкин ответил: {207}

– Прежде здесь хозяевами были графы, а теперь – я, Лейкин, хам.

Последний раз я встретил его в Петербурге на банкете печати в честь французской

прессы, устроенном во время приезда в Петербург французской эскадры с президентом

Лубе. Лейкин ударял себя кулаком в грудь, на глазах у него появились слезы, и он сказал:

– Я Чехова родил!

Этот грандиозный банкет происходил в ресторане «Медведь» на Большой

Конюшенной. Было приглашено свыше тысячи человек, среди которых важно

расхаживали представители французской прессы, приехавшие в Петербург вместе со

своим президентом Лубе фабриковать франко-русский союз и раздувать таковые же

симпатии. Среди них выделялся редактор газеты «Фигаро» Гастон Кальметт. Только утром

в тот день все они были пожалованы русскими орденами и надели их на себя. Было как-то

неловко видеть человека во фраке с орденом Станислава 3-й степени, болтавшимся в

петличке, то есть с таким орденом, какой у нас стыдились надевать на себя сколько-нибудь

уважавшие себя чиновники. Между тем, награждая французов орденами, почему-то

страшно на них поскупились. Так, например, сам Гастон Кальметт получил только Анну

на шею, хотя, по-видимому, был очень доволен.

Гостям были предложены концерт и ужин, которым устроители банкета хотели

пустить французам пыль в глаза и показать, что такое русское гостеприимство. Танцевала

Кшесинская, пела сверкавшая брильянтами Вяльцева, неистовствовал цыганский хор.

Зернистая икра, осетрина, балыки, красный борщ из свеклы и прочие национальные

представители русского чревоугодия были в изобилии. Суворин был избран в

председатели и обратился к гостям с приветствием на французском языке. Начались речи с

обеих сторон. Затем – тосты за {208} Россию и Францию, за собратьев по перу, за седьмую

великую державу (то есть за печать) и так далее, а один из русских представителей печати

постучал палкой об стол и, когда водворилась тишина, очевидно в пику «Новому

времени», провозгласил следующий тост:

– Поднимаю бокал за А. С. Суворина и мадам Анго.

– За кого? – спросил не расслышавший Суворин.

– За А. С. Суворина, – поправился писатель, – и за мадам Адан93.

Мих. П. Чехов-студент.

Фотография 1888 г.

Не поняв, в чем дело, оркестр заиграл туш. Русские почувствовали томительную

неловкость, а французы, не зная ни одного слова по-русски, стали неистово аплодировать.

Тяжелое напряжение рассеялось только благодаря цыганам, которые вслед за этим

инцидентом так завопили и затопали ногами, что своим шумом покрыли все русские и

французские голоса.

Не помню, кто именно, но, кажется, тот же Лейкин привел к нам писателя Н. С.

Лескова94. Тогда это был уже седой человек с явными признаками старости и с грустным

выражением разочарования на лице. Он привез с собой в подарок брату Антону

Павловичу свою книжку «Левша» с надписью, но мы давно уже были {209} знакомы с

Лесковым как с писателем по его романам «Соборяне» и «Запечатленный ангел», которые

нам очень нравились. К «Мелочам архиерейской жизни» мы относились как к

юмористическому произведению, а «Некуда» и «На ножах» положительно нас

разочаровали. Эти два романа сильно вооружили в свое время читателей против их автора,

испортили его репутацию, и бедняга Лесков заведомо был причислен к яростным

реакционерам. К старости он сознал свои ошибки, искренне раскаивался в содеянных им