Габдрашид вспоминает случаи из своей практики, и мы, не торопясь, подсчитываем, что зимние и ранневесенние окоты снижают качество пуха примерно на тридцать процентов.
— Пух на козе растет и зреет сам, конечно, но и догляд чабана нужен, — продолжает Габдрашид. — Оставь козу без соли — пух уже не тот, переела белковых — пух утончился, захирел. Клещи к козе пристали или кошара сырая — пропал пух. Опоздали козу чесать — пух перезрел…
Кстати, ческа пуха — одно из тяжелейших дел козовода. Попытки ученых и конструкторов заменить ручной гребень машиной пока ничего не дали. И ныне чешут вручную. Норма: десять-двенадцать коз за рабочий день. В совхозе тысячи коз, обработать их надо быстро, в пятнадцать-двадцать дней, иначе качество пуха намного ухудшится.
— В дни чески к нам лучше не приезжать. Никого не найдешь ни в конторе, ни дома — все на ческе. Придешь — и тебе гребень дадут. Помогай, скажут…
Надо ли говорить, как в такую горячую пору ценится тот, кто опытен, быстр и ловок в этом нелегком деле. Например, Сергей Альмугамбетов в нынешнем сезоне обчесывал в день тридцать коз. За двадцать дней он заработал 760 рублей и получил от совхоза в награду холодильник.
— Вот это да! — может позавидовать непосвященный.
А сам Сергей сказал мне, что за время чески потерял двенадцать килограммов веса.
Чешут коз дважды — в феврале и марте. Пух первой чески самый ценный, в нем мало волос, перхоти и других примесей. Он и оплачивается дороже.
Ческа пуха связана с естественной линькой. В феврале солнечных дней становится больше, пух на козе начинает подруниваться. Многолетний опыт подсказывает чабанам: если при поглаживании рукой козьей шерсти пух отделяется, надо неотложно приступать к ческе. К тому же коза сама невольно дает знак: начинает тереться о разные предметы, стараясь освободиться от пуха.
В теплую зиму срок линьки наступает раньше, чем в холодную. Пух быстрее созревает у коз с хорошей упитанностью, у взрослых животных раньше, чем у молодняка. У козлов позже, чем у маток. Если коз длительное время содержать в теплых кошарах, то у них преждевременно прекращается рост и происходит более раннее подрунивание пуха, что снижает его качество.
В совхозе давно отказались от старого способа чески пуха, при котором животных кладут боком на дощатый настил и связывают все четыре ноги. Губерлинские козочесы нашли более удобный и экономичный способ: в светлой части кошары устанавливают щиты, к которым плотно привязывают коз за рога, фиксируя конечности.
…Взглянув на часы, Габдрашид говорит:
— Уже шесть часов отара гуляет. В половине шестого утра сюда пришла.
— Не рановато ли? Роса, как известно, вредна…
— Овцам вредна. Не гони овцу, пока трава сыра. А козе это не страшно. Коза крепче, бодрее… Вон, глядите, куда взобралась! — Габдрашид показывает на огромную скалистую глыбу, козырьком нависшую над нами. У самой кромки ее, на солнцепеке, блаженно вытянув шею и прикрыв глаза, стоит коза. На голове небольшие, чуть загнутые рога, маленькая борода и челка, спина прямая, немного приподнятая сзади, туловище удлиненное, ровно обросшее густой мягкой шерстью, ноги короткие и крепкие. Своим сложением оренбургская коза во многом напоминает ангорскую козу-красавицу, только ростом ниже ее.
Взглянув против солнца на силуэт козы, я спрашиваю Габдрашида, на какие признаки следовало бы обратить внимание, если бы мне вдруг пришлось выбирать и покупать козу.
— Главное — здоровье. Чтобы бодрый и веселый вид у козы был, ясные, блестящие глаза, длинное тело, большое и полное вымя, что не мешком висит, а грушею… На вымени, кроме двух длинных сосков, иногда видны еще два маленьких, недоразвитых — примета большого молока. Важно и то, сколько пуха давали ее предки…
Габдрашид показывает на козла, что стоит около серого валуна.
— Этот — класса «элита» — настоящий оренбургский козел, — говорит он и смолкает, словно дает время налюбоваться крупнорогим могучим красавцем. Окраска шерсти черная, без каких-либо цветных пятен и «звездочек», во всей осанке и взгляде — сила и достоинство. О здоровье козлов у чабана забота особая. Зимой и летом им постоянно выдается щедрая подкормка. Вес козла в среднем семьдесят килограммов, пуха начесывают до шестисот граммов, то есть на три больших платка хватит.
…Отара медленно ползет на взгорок. Вдруг слышится тонкий жалобный крик. Габдрашид быстро идет к отаре и возвращается с козленком в руках.
— В сусличью нору ногой угодил. И вот — пожалуйста… — Габдрашид показывает ободранную до крови переднюю ножку козленка и тут же, достав из кармана бинт и флакон креолина, обрабатывает и туго перевязывает ранку. Потом он ставит пострадавшего на землю и легонько подталкивает.
— Веселые и бестолковые козлята, — ласково говорит Габдрашид. — Много прыгают и страшно любят спать. Нырнут в кустики, спрячутся, уснут. Отара уйдет, они не слышат. Потом проснутся и не знают, куда идти. И тут чабан гляди да гляди…
— Габдрашид Жаумбаевич, сколько же примерно козлят вырастили вы за свою чабанскую жизнь? — спрашиваю я.
Габдрашид улыбается и тихонько покачивает головой: дескать, подсчитать это не так просто. И все-таки?
— Давно пасу. Лет двадцать. Всегда тут, на этой точке… И отец, и мать тут пасли…
В отаре обычно семьсот голов. От каждой сотни Халниязов ежегодно получает в среднем 135—140 козлят. Примерно девятьсот шестьдесят в год. Чабанит Габдрашид двадцать лет. Значит…
Значит, более девятнадцати тысяч козлят! Если учесть, что в год от каждой козы начесывают треть килограмма, то отара Габдрашида Халниязова за двадцать лет дала не менее 120 тонн пуха. Из него были связаны сотни тысяч платков!
Мы сидим на взлобышке, поросшем молодым ковылем, желтой кашкой, голубоватыми метелочками полыни. Изредка раздаются крики козлят. И это приглушенное блеяние, легкий путаный топот копытец, тихий шепот ковыля, запахи диких трав и полыни, загорелое до бронзовости лицо Габдрашида, беспредельная ширь вокруг создают впечатление, как будто ты вернулся в прошлое, к истокам древних сказок и легенд.
Овцеводство и козоводство — самые древние отрасли из всех животноводческих. И сто, и тысячу лет назад можно было увидеть отару и чабана с традиционной герлыгой в руках (какую, думалось, технику тут применишь, кроме герлыги?!).
— Чабан сейчас немного другой стал, — говорит Габдрашид, услышав мой вопрос. — Скоро пойдем обедать, посмотришь, как живу… Через полчаса Габдрашид ведет меня в свой дом, передав отару своему напарнику, чабану Файзулле Исембаеву.
Дом светлый, просторный, от потолка и пола пахнет сухим деревом. Справа в горнице стоит кровать с высокими ромбами подушек, слева — шифоньер, зеркало, этажерка с книгами, диван, на стенах — нарядные ковры. На тумбочке блестит лаком новый баян.
Перед окнами во дворе стоит под чехлом «Москвич» — личный транспорт чабана. Кстати, все старшие чабаны совхоза ныне обзавелись легковыми машинами. Почти в каждом жилище электричество, телефон, газ.
Сидим на ковре, пьем освежающий шалап, приготовленный из кислого молока. Затем в большой чашке подается бешбармак, который мастерски приготовила Тарбия, жена Габдрашида. Напротив меня сидит отец Тарбии — маленький, седобородый, весь как бы высушенный солнцем и ветрами, 75-летний Тажбай Китибаевич Альмугамбетов, старейший козовод области.
У Халниязовых пятеро детей. Сыновья Анчан и Бахиткалей живут в интернате на центральной усадьбе совхоза и учатся в средней школе, дочь Навира — в районном сельхозтехникуме.
— А чабанами сыновья быть не желают? — осторожно спрашиваю я Халниязова.
— В каникулы помогают мне. Особенно Анчан. Любит животных, — отвечает Габдрашид и, подумав, продолжает: — Шофером, бухгалтером, трактористом стать маленько легче: кончил курсы, сдал на права и айда работай. А чабана растить, учить долго надо. Да и книжек таких нету… Я вот у Тажбая многому научился.
— Габдрашид Жаумбаевич, вот вы целый день в горах, наедине с отарой, вдали от людей… Не надоедает вам, не скучаете? — спрашиваю его.
