В представлении граждан типичный органик выглядит настороженным, подозрительным, циничным, всегда готовым отразить нападение. Хотя по статистике они очень редко сталкиваются с реальной физической или словесной угрозой. Большинство людей боится их. И есть за что.

Дункан поднялся из-за стола. Мужчина немного ниже его ростом, но с массивной мускулатурой, приближался к нему. Остановившись у края круглого стола Дункана, незнакомец произнес равнодушным голосом:

— Гражданин Эндрю Вишну Бивольф?

— Да, — кивая ответил Дункан.

Мужчина приподнял карточку на зеленой цепочке, обвивавшей его колонноподобную шею:

— Роудс Теренс Эверчак, детектив-сержант первого класса из Бюро внутренней иммиграции. Желаете проверить мою карточку в компьютере?

— Нет необходимости, — сказал Дункан улыбаясь. Широкое, красное лицо Эверчака осталось неподвижным.

— У меня к вам несколько вопросов.

Дункан решил играть роль благопослушного гражданина.

— Да, я весь внимание. О чем же вы хотите спросить меня?

Ответа не последовало, впрочем, он и не ждал его.

Эверчак вытащил листок с печатным текстом из нагрудного кармана просторной, зеленой, с золотой отделкой накидки. Посмотрев на листок, он сказал:

— У меня здесь копия вашего запроса, переданного в Бюро транспорта с просьбой перевезти один ящик с личными вещами со старой квартиры на новую. Имеется также прошение о переезде на другую квартиру и соответствующее разрешение. Есть данные проверки факта переезда в квартиру по новому адресу и доставки туда ваших личных вещей. Действительно ли вещи доставили вам в указанное здесь время? Может быть, имело место отступление от графика или вещи не доставили вовсе?

— Точно по графику, и я в самом деле переехал на новую квартиру по адресу Эверхоупфул Курсвэй, 421, - ответил Дункан. — Какие-нибудь проблемы, сержант?

— В таком случае, — сказал Эверчак, глядя прямо в глаза Дункана, что было в тех мешках, которые вы с гражданином Иеремия Скандерберг Вардом перенесли с вашей старой квартиры в квартиру по новому адресу?

Дункан ожидал расспросов о содержимом ящика, но, хорошо зная органиков, понимал, что гэнк может неожиданно ввернуть на первый взгляд совершенно незначащий вопрос. Он улыбнулся.

— Все мои вещи не поместились в ящик, поэтому что осталось, я сложил в два рюкзака.

— Почему вы не попросили рабочих Бюро транспорта прихватить и эти мешки?

— Я допустил ошибку. В заказе я назвал только один ящик. Если бы я попросил рабочих захватить рюкзаки, мне пришлось бы оформить еще один заказ. Тогда вещи приехали бы в следующий Вторник. Вы же знаете, что такое бюрократия. Все канцелярские проволочки…

— Вы критикуете правительство?

— Да, конечно, — запросто произнес Дункан. — Это мое право и моя обязанность. Это — демократия. Вы отрицаете это право и долг?

— Конечно, нет, — сказал Эверчак. — У меня нет подобных намерений. Почему вы решили пригласить Гражданина Варда помочь вам нести рюкзаки?

— Я не смог бы сам нести два сразу.

— Вы не поняли меня, — сказал органик. — Почему вы выбрали именно Гражданина Варда?

— Он хороший товарищ. Думаете так просто найти желающих помочь с переездом в столь ранний час?

— Вам известно, что Гражданин Вард религиозен?

— Конечно, — ответил Дункан, передернув плечами. — Но он не состоит на правительственной службе. Исповедовать религию — это его право.

— И несмотря на это вы поддерживаете с ним доверительные дружеские отношения?

— Я не религиозен, — сказал Дункан. — И вам это известно. Вы же проверили данные, зафиксированные в моей карточке.

— Вы были знакомы с ним в Нью-Джерси?

— Вы знаете, что это так.

«Сейчас, — подумал Дункан, — как раз время для совершенно неожиданного, обескураживающего вопроса. Это их любимый прием».

— Что произошло с Руиз и Изимовым?

Дункан постарался придать себе вид изумленного человека.

— С кем? — переспросил он.

— С детектив-сержантом сыскной службы Хатшепсут Эндрюс Руиз и Гражданином Ибрагимом Омаром Изимовым! — резко бросил Эверчак.

— Не знаю. Вы говорите… с ними что-то произошло? Не понимаю, о чем речь. Никогда не слышал о Руиз, хотя знаю, что Ибрагим Изимов содержит магазин на противоположной стороне перехода, напротив Спортера. — Он сделал паузу, а затем уточнил: — Спортер — это таверна.

Будто Эверчак и без него этого не знал.

— Вы утверждаете, что вам неизвестно, что с ними произошло?

— Я же сказал. Мне неизвестно, что вообще что-то произошло! Ну, сержант! Может быть, объясните, что все это значит?

— Вы согласны пройти тест истины?

— Конечно, — с готовностью согласился Дункан. Он вытянул руки ладонями вверх. — Мне нечего скрывать. Не понимаю, почему вы пристаете ко мне со всем этим, но если вы действительно думаете, что я в чем-то виноват, можете опылять меня чем хотите. Хотя бы здесь и сейчас. Я отказываюсь от своего права подвергнуться допросу в полицейском участке в присутствии адвоката и официальных лиц.

Эверчак даже не попросил его повторить эти слова в магнитофон. Все необходимое для записи, без сомнения, находилось у него в кармане.

Теперь наступил критический момент для самого Эверчака. Если органик думает, что Дункан блефует, он наверняка прибегнет к помощи тумана. Если же он просто пытался взять Дункана на пушку, не имея обоснованных подозрений, то вряд ли станет теперь возиться с ним.

— Это просто обычный допрос, — сказал Эверчак. — Мы ведем следствие.

— Понимаю, но все-таки предлагаю, чтобы вы проверили меня туманом. Я не хочу, чтобы на мне оставалось даже отдаленное подозрение. На сегодня я уже закончил свою работу, так что времени предостаточно. Давайте приступим сейчас же. Это же недолго.

— Очень разумное, достойное уважения отношение к своему долгу, гражданин Бивольф, — сказал Эверчак. — Но у меня, к сожалению, нет лишнего времени.

— А что все-таки произошло с этими двумя? — спросил Дункан.

Эверчак молча повернулся и пошел прочь.

В пять часов вечера Дункан вошел в Спортер. Пробравшись между маленькими столиками, он заметил Кэбтэба и Сник, сидевших в отдельной кабинке. Они посмотрели на него мельком снизу вверх, поздоровались, а затем продолжили свой оживленный спор. Дункан нажал кнопку на столе, чтобы сообщить о себе служащим ресторана.

Падре сделал большой глоток из огромного каменного кубка и поставил его на стол.

— Нет, дорогая моя Дженни, я совершенно не согласен, хотя я убежденный сторонник религии и благодаря этому нахожусь в довольно необычном положении. Но необычное оно только на первый взгляд. Я придерживаюсь той точки зрения, что политика, которую правительство проводит в наше время в отношении религиозных людей, недостаточно сурова. Свирепые репрессии и преследования религиозных людей искореняют лицемеров и ханжей, людей, которые становятся приверженцами той или иной религии только потому, что они выросли в религиозной среде или просто стремятся принадлежать к какой-то социальной группе. Репрессии и преследования позволяют отделить зерно от плевел. В тяжелых, невыносимых условиях остается только чистое зерно, золото, очищенное при переплавке от окалины, остаются поистине преданные, готовые дорого платить за свою веру. Такие люди готовы страдать за веру и тем выразить свое преклонение перед Богом.

— Что-то я не вижу, как вы со всех ног мчитесь на распятие, — ядовито заметила Сник.

— Это оттого, что правительство не оставляет ни малейшего шанса почувствовать настоящую жертвенность. Оно коварно. Не запрещает отправлять религиозные обряды, но объявляет их чем-то вроде преклонения перед сверхъестественным, не делая различия между религией и астрологией, верой в то, что Земля плоская, или в чудодейственность заклинаний. Вы можете поклоняться Богу, но собираться для этого в церкви запрещено. Уцелевшие церкви превращают в музеи или используют для светских мероприятий, а верующие, кто бы они ни были — христиане, иудеи, мусульмане или буддисты должны собираться в гимнастических залах или в других зданиях, которые оказываются свободными от светских дел. Уличным проповедникам разрешается выступать перед паствой только вне зданий и лишь в специально отведенных местах — не дольше пятнадцати минут. После этого посланец Божий обязан переместить свои импровизированные подмостки в другой, разрешенный для проповедей район.