Но Вероника ни разу не испекла для себя пирог «Колин Фёрт», чтобы привлечь в свою жизнь мужчину, которого наконец-то полюбит. Все волшебные пироги мира не смогли бы излечить ее разбитое сердце. Она утратила способность полюбить кого-то, несмотря на всю свою доброжелательность к окружающим. Однажды она любила так пылко, и была так непоправимо оскорблена. Смертью бабушки. Шестнадцатилетним парнем. Отказавшимися от нее родителями. Она пыталась любить, изо всех сил пыталась. Эти годы Вероника провела не одна, привязанности были. Кто-то на пару лет, кто-то всего на несколько месяцев – самые разные мужчины. От привлекательного повара по дежурным блюдам в первой закусочной, в которую в шестнадцать лет ее взяли официанткой – это было во Флориде, куда она переехала после рождения дочери, – до гордого моряка в Нью-Мексико, заявившего, что устал ждать ее согласия и они едут в Лас-Вегас, чтобы пожениться, нравится ей это или нет. Она снова попыталась объяснить, сказала, что можно провести чудесный, романтический уик-энд в Вегасе и без брачной церемонии, без разговоров о женитьбе, но он решил, что она сбежит, как только они доберутся до свадебной часовни. Она не сбежала. Это он, взбешенный, раскричался, что с него хватит и ее самой, и ее неспособности связать себя с ним брачными узами, и, бросив ее там, у часовни, уехал, и Вероника его больше не видела. Когда на следующий день она вернулась в Нью-Мексико, его немногочисленные пожитки исчезли из дома, в котором он практически жил с ней. Она так и не открыла ему свое сердце. Оно ни для кого не открылось полностью, кроме Тимоти Макинтоша, парня, о котором она старалась не думать последние двадцать два года.

Именно там, перед маленькой белой свадебной часовней, Вероника поняла, что должна вернуться в Бутбей-Харбор. Если она хочет когда-нибудь прийти в себя, нужно вернуться. В свой родной город, где ее отослали из дома, где она родила свою девочку, две минуты подержала на руках, а затем вынуждена была отдать. Вероника поверила, что если вернется, встретится со всеми воспоминаниями, то пирог «Надежда» сработает, возможно, и для нее, и сердце внезапно раскроется, и та малышка разыщет ее.

Веронике просто хотелось знать, что у ее дочери, которую она отдала, все благополучно. Иногда она думала, что достаточно узнать это, чтобы жить дальше. Ее разбитое сердце исцелится, и жизнь изменится. Во всяком случае, могла бы измениться.

Поэтому она вернулась домой, хотя и испытывала неуверенность. Вернулась и сразу же попыталась встретиться со своими демонами. Прежде чем искать жилье в городе, Вероника поехала к дому, в котором выросла, белому коттеджу – два этажа с фасада и один – с обратной стороны, двухскатная крыша с длинным скатом на одноэтажную часть и сдвинутым к передней части коньком; новые хозяева выкрасили ее дом в синий цвет. Вероника остановила автомобиль на обочине, ее затошнило, и она быстро оттуда уехала. Но несколько раз возвращалась, и реакция становилась все менее острой. Как и в отношении дома, где жили Макинтоши, кирпичного коттеджа, где они с Тимоти провели столько времени. Она даже сходила в лес, где они ставили старую скаутскую палатку и часами обсуждали свои мечты, говорили, что уедут из Мэна сразу же после школы – на автобусе компании «Грейхаунд» во Флориду: там всегда тепло и не бывает снега. Старая палатка, в которой был зачат их ребенок.

Вероника старалась посмотреть в лицо своему прошлому, но, видимо, что-то делала не так – может, смотрела не на те вещи, – потому что чувствовала себя в Бутбей-Харборе так же неуютно, как и в тот день, когда приехала сюда год назад. Почему, понять она не могла. Никому не было дела до случившегося двадцать два года назад, кроме нескольких человек, помнивших ее девчонкой, забеременевшей за год до выпуска из школы, девчонкой, родители которой были настолько обескуражены, что выгнали ее, продали свой дом и уехали из города, из штата, бросив дочь на произвол судьбы. Двое из этих, действительно помнивших, людей записались, к несчастью, на ее курс по приготовлению пирогов, начинавшийся в понедельник вечером, – Пенелопа Вон Блан и Сиси Олвуд, которые ходили с ней в школу и вели теперь идеальный образ жизни и делано улыбались Веронике, а потом шушукались за ее спиной. Курсы Вероники пользовались популярностью; она уже провела четыре таких, но ограничивала класс пятью учениками, чтобы уделить внимание каждому. Какая ирония, ведь бо́льшую часть минувшего года она старалась не обращать внимания на Пенелопу и Сиси.

Лицо Фицуильяма Дарси заполнило экран. «Однако, если ваши чувства изменились, я скажу вам: вы безраздельно пленили меня, и я люблю, люблю, люблю вас. И желал бы с этого дня никогда с вами не расставаться», – говорил он Элизабет, и что-то шевельнулось в душе Вероники, как всегда при этой сцене. Боже, как же он настойчив. Настойчив в своей пламенной любви.

В дверь позвонили, и Вероника оторвалась от поцелуя, которого ждала на протяжении всей серии. Вытерла о фартук перепачканные мукой руки, бросила последний взгляд на экран и пошла открывать.

Офицер Ник Демарко и его дочь, которой, как прикинула Вероника, было девять лет, может, десять. Вероника всегда про себя называла его офицер Демарко, хотя они вместе учились в школе. Ну, во всяком случае, до предпоследнего года. Он дружил с Тимоти, парнем, как все знали, сделавшим Веронике ребенка. Поэтому Вероника держалась на расстоянии от Ника, который, в свою очередь, тоже не искал с ней сближения. Сейчас он был не в полицейской форме, а в джинсах и футболке бостонских «Ред Сокс». Дочка была копия отца. Темные волосы с более светлыми каштановыми прядями и темно-карие глаза с длинными ресницами. Правда, подбородок у нее был маленький, хотя в Нике Демарко ничего маленького не наблюдалось.

– Мы не опоздали? – спросил Ник, заглядывая в глубь дома. Девочка выжидающе смотрела на Веронику.

– Не опоздали куда? – спросила она.

– На занятие, – сказал он.

«На занятие?» Ник Демарко точно не записывался на ее курсы. Если бы так, то даже двухчасовое лицезрение Колина Фёрта на протяжении последних четырех вечеров не позволило бы Веронике забыть об этом.

– Ну, вообще-то, вы рано. Мой курс по приготовлению пирогов начинается в понедельник вечером. Время правильное, день не тот. Но ведь вы ко мне не записывались, или я ошибаюсь?

Ник поморщился.

– Твоя рекламная листовка неделю лежала у меня в кармане, я все собирался позвонить, а потом решил, что мы просто придем.

У девочки был такой вид, будто она сейчас заплачет.

– Но ведь мы все равно можем прийти на ваши занятия? – обратилась она к Веронике.

Вот черт. Группа была набрана полностью. У нее и так уже шесть человек, а она действительно предпочитала ограничивать четырехнедельные курсы пятью учениками. В противном случае, Вероники на всех не хватало, да и становилось тесновато. Слишком много локтей за рабочими столами.

Офицер Демарко смотрел на нее не отрываясь, умоляя сказать: «Да, конечно, ты можешь прийти на мой курс, милая девочка».

– Так удачно получилось, что у меня есть несколько свободных мест, поэтому все в порядке, – улыбнулась она его дочери.

Вероника увидела, как ребенок расслабился, и удивилась про себя, почему для нее так важно научиться печь пироги – и возможно, один из ее особых пирогов.

– Как тебя зовут, милая? – спросила она.

– Ли. Ли Демарко. Мне десять лет.

– Хорошо, Ли, приходи с папой в понедельник ровно в шесть часов и не забудь фартук. – Взгляд Ника сказал ей, что фартука у них нет. – Но если у тебя его нет или ты забудешь, у меня есть лишние.

Ли улыбнулась, и ее личико осветилось.

– Ты хочешь научиться печь какой-то особый пирог? – спросила Вероника у девочки. – На первом занятии я планирую заняться яблочным, но не скрываю и рецепты моих особых чудо-пирогов, если кто-то решит испечь один из них.

Девочка покосилась на отца, потом уставилась в пол.

– Яблочный подойдет. На прошлой неделе я пробовала его за ужином. Очень вкусно.