Но постепенно при дальнейшем изложении и вообще во всех остальных работах Эйнштейн кавычки отбрасывает и начинает считать для удобства “положение стрелки” за подлинное время, чем вводит в заблуждение и нас всех остальных, потому что интуитивно считает устройство “часы” вместо измерителя времени его генератором.

Очень хорошо эта условность видна на представлении о пространстве, которое употребляется в теории вероятности. Это вовсе не ньютоновская дихотомия, не суждение об относительном пространстве, существующем в качестве неточного около абсолютного точного, дающего точку отсчета, то есть не два разных пространства, а одно мировое пространство в смысле Эйлера, тот самый всеобщий корабль, обыденное представление о котором и употребляется в обыденной механике. В небольшой работе, написанной в конце жизни, в некоторой степени отражающей итоговое и продуманное понимание вопроса, Эйнштейн справедливо утверждает, что есть две основных концепции пространства. “Эти два понятия пространства могут быть противопоставлены друг другу следующим образом: а) пространство является свойством положения (positional quality) мира материальных предметов, б) пространство является вместилищем всех материальных предметов. В случае (а) пространство без материального предмета немыслимо. В случае (б) материальный предмет может быть понят только как существующий в пространстве. В этом случае пространство понимается как реальность, которая в некотором смысле выше реальности материального мира. Оба понятия пространства являются свободными творениями человеческого воображения, средствами, изобретенными для более легкого понимания нашего чувственного опыта”. (28). Эйнштейн очень четко обрисовывает достоинства и недостатки каждой концепции, первая из которых представлена в самом развитом виде Лейбницем и Гюйгенсом, а вторая – Ньютоном.

Ньютон, по его мнению, вынужден был ввести понятие абсолютного пространства, потому что иначе нельзя обосновать классический принцип инерции и классический принцип движения, но самостоятельная роль этого независимого от материальных предметов пространства составляла трудность теории, потому что “ему приписывалась также абсолютная роль во всей каузальной структуре теории. Эта роль абсолютна в том смысле, что пространство (как инерциальная система) действует на все материальные предметы, в то время как последние не оказывают какого-либо обратного действия на пространство”. (Эйнштейн, 1957, с. 126). Эту трудность Эйнштейн деликатно не называет, поскольку она связана со всем мировоззрением Ньютона, о котором мы говорили выше и в рамках которого пространство зависит не от материальных безжизненных вещей, а зависит от Творца вселенной, и является абсолютной системой отсчета для всех материальных предметов. Как же обсуждать и что можно сказать о таком повороте мысли Ньютона? Теологическая точка зрения, говорит Эйнштейн, принадлежит к чисто историческому аспекту проблемы. И постепенно, говорит Эйнштейн, наука преодолела трудность концепции абсолютного пространства, (которая была преодолена, как мы помним, введением безразмерной точки вместо тела, гипотезы эфира и сведением двух времен и пространств в одно), потому что система Ньютона, бывшей единственно правильной в тех условиях и для той эпохи, доказала свою замечательную эффективность. И впоследствии понадобились не менее значительные усилия, продолжает он, чтобы в новых условиях преодолеть теперь уже концепцию Ньютона. Для этого понятие материального предмета заменилось понятием поля. “Если законы этого поля в общем ковариантны, то есть не зависят от специального выбора координатной системы, то введение независимого (абсолютного) пространства уже не является необходимым”. (Эйнштейн, 1957, с. 126).

Но от того, что оно не вводится в теорию, оно не перестает существовать. Ньютон ведь тоже не вводил причину абсолютного пространства в теорию и теория неплохо работала, но он о ней помнил и предупреждал что во внешних вещах материя есть, а истинного пространства нет. Конечно, несмотря на всю свою эрудицию и проницательность, выходящую далеко за средний уровень научного сообщества, Эйнштейн не стал вдумываться в теологический аспект проблемы. В респектабельной науке, действительно, такое не принято, да и как можно ввести его в формулы? А тот странный и слишком невероятный поворот темы путем сведения теологического аспекта к вполне земному, но человеческому измерению пространства и времени, который предпринят Кантом и Бергсоном, относился к чистой философии и тоже не мог оказать существенного влияния на теорию относительности, развивавшейся исторически в рамках предложенных условий и того нового вызова, который связан с трудностями понимания постоянства скорости света.

Теория относительности есть дочь своего времени, несмотря на всю свою неожиданность. Общая позитивистская атмосфера науки начала двадцатого века предполагала презумпцию невмешательства человека в строй природы и потому идеи Бергсона о роли человека в формировании пространства и времени и единственности их казались, конечно, чем-то совершенно посторонним науке и некоторыми “психологическими вывертами”. Лишь в наши дни, когда стала осознаваться для кого пугающая, для кого вдохновляющая, но неустранимая экологическая роль человека в природе, эта концепция начинает всерьез обсуждаться и служить эвристическим материалом для рассуждений о времени. Цитируемость концепции увеличивается, книги Бергсона издаются. Но к сожалению, убежденность Бергсона, что теория относительности подтвердила абсолютную концепцию Ньютона, в те дни показалась неким курьезом. Как это подтвердила, восклицали все в один голос, когда она опровергла ее. Тогда как на самом деле опровергла она то, что в концепции Ньютона не содержалась, а приписывалось ему – пространство как материальное вместилище и время как всеобщий фон механического движения, а подтвердила интуицию о пространстве и времени как природном реальном произведении нематериального существа. Разумеется, такое было трудно осознать как творцу теории, так и ее интерпретаторам.

*************************

Ощущение того, что время есть просто-напросто человеческая жизнь – с большим трудом, в лице немногих мыслителей начинает пробивать себе дорогу. Зато это сознание уже отчетливое, а самое главное – весьма обоснованное. Оно уже не просто голословное убеждение, но подкреплено развитием естественных наук.

В начале ХХ века незаметно нарастало противоречие между разными отраслями естествознания, между теми отделами его, которые изучают неживые объекты и теми, которые изучают жизнь. Их кардинальное различие проходит по границе отношения к времени и пространству.

Науки, изучающие мертвое вещество как таковое – физика, химия, их многочисленные ветви, изучающие движение вплоть до технических приложений - механико-математические науки, дисциплины, изучающие внешнюю вселенную – астрономия, все они используют главную парадигму, сложившуюся на основе интерпретации ньютоновой механики. Абсолютное и относительное (время, пространство, покой, движение), различавшееся самим основателем механики, перестало различаться, и его генеральное убеждение, что причины времени и следовательно самого времени в окружающих механически движущихся предметах не содержится, что в формулах механики, используется не истинное, а относительное время, бледное отражение действительного и математически верного, это сложное представление поблекло, “затерлось” от употребления, упрощено. Была введена наспех, так сказать, гипотеза всеобщего заполняющего мировое пространство эфира, относительно которого происходят все измерения. Иначе говоря, относительному присвоено звание абсолютного и под этим именем пущено в оборот.

В результате за два века развития такого знания, доказавшего свою эффективность в исследовании довольно простых форм движения, которые раньше тем не менее не поддавались освоению, образованные люди прививали себе примерно такую же мировоззренческую схему, которую они имели на выходе из античности, когда также неверно был понят Аристотель. Время – это свойство движущихся вещей. Все в мире движется: звезды, планеты, земные стихии. Теперь к ним добавились открытые наукой малые тела: молекулы, атомы, электроны. Поэтому время есть как бы совокупный, усредненный результат этого всеобщего мирового движения. У Вселенной есть некий временной и пространственный фон, вроде задника на театральной сцене – Вселенная длится и у нее есть такое свойство как протяженность. Относительно них все якобы и измеряется, как от всеобщей точки отсчета. С эфиром так представлять было легко, хотя доказать его физическое существование оказалось невозможным, без эфира – психологически труднее, но математически, геометрически – значительно проще. Получалось, что нельзя сказать, что такое конкретно время и пространство, поскольку нельзя ими самими измерить себя, зато все остальное прекрасно измеряется и наука занимается тем, что с их помощью все измеряет и ее задача совершенствовать процедуры измерений.