Кристина мгновение внимательно смотрела на него. Неожиданно у нее в голове появился странный звон, а ноги будто стали чужими.

– Как вы думаете, – медленно проговорила она внезапно изменившимся голосом, – у меня есть время выпить еще одну чашку кофе?

Кристина в сотый раз посмотрела на часы. Еще двадцать минут, и она будет дома. Поезд еле тащился. Здесь, на местной ветке, в ее распоряжении был весь вагон. Приятное отличие – из Лондона она ехала в переполненном купе.

Еще двадцать минут… трудно поверить, что все это не сон, что она действительно возвращается домой после восемнадцати лет. Но почувствует ли она себя дома? Увидит ли знакомые лица, найдет ли какие-нибудь вехи, значившие для нее так много в юности?

Подавляя поднимающуюся внутри панику, Кристина открыла сумку и достала письмо Артура – оно уже истрепалось на линиях сгибов и потерлось на краях от постоянного перечитывания. Вчера она вообще положила его рядом с собой перед сном, а утром первым делом после пробуждения вновь пробежала глазами. И вот сейчас, дабы убедиться в реальности происходящего, ей снова захотелось прочитать его:

«Моя дорогая Кристина,

Если детективы, которые уже давно занимаются поисками, не найдут тебя в ближайшие несколько дней, то ты получишь это письмо, когда меня уже не будет на свете. Даже доктора перестали изображать бодрый оптимизм, когда навещают меня, и я знаю, что конец близок.

Не думай, что я слаб рассудком. Если бы не дети, я бы покидал землю с радостью и твердой уверенностью, что скоро окажусь рядом с Денизой. Мне было очень одиноко после ее смерти, и я искренне сожалею о том, что ты не знала ее, иначе ты бы поняла мои чувства.

Я виноват перед тобой, Кристина, очень виноват и делаю эту последнюю попытку загладить свою вину в надежде, что ты простишь меня за то, как я относился к тебе все эти годы.

Удивишься ли ты, когда узнаешь, что я всегда пытался следить за твоими переездами и за твоей карьерой? Наверное, ты рассмеешься, когда найдешь маленький альбом с газетными вырезками среди вещей в моем письменном столе. Газетные заметки – о тебе, Кристина, я подписался на них в агентстве. Судя по этим статьям, тебе много лет сопутствовал успех, а потом заметок с каждым годом становилось все меньше и меньше, и в них не осталось ничего хвалебного. Именно тогда мне и надо было предпринять попытку – теперь я это вижу – разыскать тебя, но я ничего не сделал. Я даже не могу объяснить почему, если не считать того, что я робел и боялся выглядеть в твоих глазах глупцом. Я всегда вел себя в отношении тебя как несносный педант.

Когда ты убежала из дома… мою педантичность, наверное, оправдывает то, что я был молод, одержим идеей принять духовный сан и впервые влюбился. Я встретил Денизу сразу после твоего отъезда. Вероятно, как все молодые люди, в то время я верил, что женщина должна воспринимать как оскорбление все, что порочит само понятие женской добродетели. Да, я был педантом в худшем и самом ханжеском варианте – признаю это честно. Но самое ужасное, что я не был наказан за свой педантизм. Я прожил очень счастливую жизнь. Даже после смерти Денизы мне было трудно оплакивать ее, так как я был абсолютно уверен, что она все еще рядом со мной и что только слабость моего земного зрения мешает мне увидеть ее.

Теперь же наконец, когда я знаю, что мои дни сочтены, наказание, хоть и малое, за мое отношение к тебе все же настигло меня: я умираю, не зная, разыщут ли тебя, и боюсь за будущее своих детей. Все это звучит немного бессвязно, поэтому позволь мне объясниться в нескольких словах, пока у меня есть силы писать.

Кристина, моя родная сестра, я хочу, чтобы ты взяла на себя заботу о моей семье. Многие удивятся этому – я не буду пытаться убедить тебя в обратном. Вокруг тебя образовалось нечто вроде легенды, и по этой легенде, ты ведешь веселую, рискованную и яркую жизнь. Но сейчас все это кажется мне несерьезным, и меня не покидает твердая уверенность в том, что в душе ты осталась той же Кристиной, которую я крепко любил все первые двадцать два года своей жизни; той же Кристиной, наделенной открытым сердцем и великодушием, умением понимать и сочувствовать, радоваться жизни.

Когда я оглядываюсь на наше детство и на наше воспитание, я ясно вижу, почему ты так себя повела. Мои дети никогда не должны испытать на себе те ужасы, что испытала ты, когда тебя вынуждали подавлять чувства и учили не верить в свои силы. Да, такое может подтолкнуть на подобные поступки, по сути, это естественный порыв для нормального человека, но нельзя допустить, чтобы из-за этого им захотелось сбежать из родного дома. И так как я очень волнуюсь за своих детей и хочу, чтобы они были счастливы, я прошу тебя вернуться и позаботиться о них. Если ты не приедешь – или не сможешь приехать, – я оставлю альтернативные распоряжения своим поверенным, но все же я умоляю тебя выполнить мою просьбу. Элизабет – она очень похожа на тебя – становится импульсивной и порывистой и боится что-то пропустить в жизни. Уверен, ты можешь дать ей гораздо больше, чем смог бы я. У Дональда более сложный характер – его эмоции спрятаны глубоко, он очень замкнутый по натуре. Мне редко удавалось понять его, поэтому я молюсь, чтобы тебе сопутствовал успех там, где я потерпел неудачу. Питер – добрейшая душа! Думаю, это потому, что мы с его матерью любили его сильнее других, так как он был слабеньким от рождения. Сейчас от слабости не осталось и следа, но именно его болезненность и те трудности, с которыми связано его появление на свет, и стали причиной смерти Денизы. Естественно, я не мог поставить это ему в вину; я просто любил его сильнее, потому что его мать считала: его приход в этот мир в полной мере стоил всех ее мучений.

Вот моя семья, Кристина, и я верю – говорю это без доли тщеславия, – что они будут скучать по мне, когда меня не будет. Я прошу тебя стать отцом и матерью для них. Знаю, это тяжелая задача. Но что-то внутри меня – что-то более сильное, чем мое ограниченное сознание, – подсказывает мне, что ты выполнишь все, о чем я тебя прошу, и выполнишь это успешно. Все последние месяцы меня не покидало ощущение, что Дениза подталкивает меня к тому, чтобы я связался с тобой, – возможно, она знает и видит гораздо больше, чем я. Как бы то ни было, я счастлив подчиниться ее призывам и велениям собственного сердца.

Все свои деньги я оставил в доверительном управлении, но из них я выделил тебе пожизненное содержание, не ограниченное никакими условиями. Я также оставил тебе дом на тот период, пока Дональд не достигнет совершеннолетия. Думаю, ты всегда любила «Четыре ивы», возможно, даже сильнее, чем я. Я хорошо помню, как одним весенним утром ты стояла в саду, подняв лицо к синему небу, и повторяла «Ах, как красиво, как красиво, как красиво!» так, будто эта красота была внутри тебя. У меня есть и еще одно воспоминание о тебе. Ты была подростком и в чем-то провинилась – не помню уже в чем. Папа поднялся в детскую и в своей характерной мрачной, суровой манере принялся ругать тебя. Помню, как он глухим, замогильным голосом – при его звуках мне всегда представлялся церковный склеп – сказал: «Кристина, что, по-твоему, Господь подумает о твоем злодеянии?» Ты с вызовом посмотрела на него – ты всегда была храбрее меня – и ответила: «Господь? Он, конечно, простит меня. А разве не для этого Он там?» Твои слова потом часто звучали у меня в голове. Ты не сомневалась, что будешь прощена, поэтому я тоже могу быть уверен в том, что ты простишь невнимание и непонимание, которые отличали мое отношение к тебе все эти годы. Кристина, прости меня и открой свое сердце моим детям, которых я оставляю на твое попечение.

Да благословит тебя Господь, дорогая моя!

Твой любящий брат

Артур».

Подпись в конце этого длинного письма была бледной, как будто автор истратил все свои силы и в последний момент плохо владел рукой. Хотя Кристина читала его многократно, каждый раз у нее на глаза наворачивались слезы. Дорогой Артур! Она живо представляла его: как он проводит рукой с длинными пальцами по волосам, подбирая нужное ему слово, как его лицо становится задумчивым. Она чувствовала, что за долгие годы Артур почти не изменился – он всегда был слишком стар для своего возраста. Иногда она посмеивалась над его непоколебимостью, называя его скучным и уверяя, что он никогда не получит радости от жизни. Ее пророчество оказалось верным: еще не достигнув двадцати лет, Артур объявил о своем намерении посвятить себя служению Богу. Он был усердным и прилежным мальчиком; в двадцать два он был таким же прилежным и усердным молодым человеком. Он назвал себя педантом. Да, наверное, педантизма у него хватало. Трудно было ожидать, что он как-то иначе отреагирует на ее бегство из дома. Артур всегда боялся отца и полностью зависел от него во всем.