– Недооцениваешь, – ухмыльнулся собеседник. – Я учел такую возможность и использовал своего рода эмоциональную завесу. Это сработало: он ничего не понял и до сих пор злится.
– Какую еще эмоциональную завесу?
– Зинта, когда я говорю, что он меня бесит, я говорю чистую правду. Неимоверно бесит, до скрежета зубовного… Иногда, поверишь ли, ловлю себя на желании впиться зубами ему в горло, пусть не загрызть, но искусать побольнее. Я же тебе рассказывал, как он вел себя со мной – и в этой жизни до Сонхи, и в моей предыдущей жизни. Когда мы вновь познакомились, не ведая о том, что на самом деле мы знакомы с незапамятных времен, я сразу почувствовал к нему симпатию. Если бы он отнесся ко мне дружелюбно, я бы начал о нем всячески заботиться, и тогда бы, наверное, все дальнейшее сложилось иначе – другие цепочки вероятностей, другие события… А он при первой же встрече разве что не зашипел на меня, как дикий кот, и полез в драку. Впрочем, в этом нет ничего удивительного: его запертая на миллион замков память хранила воспоминания о Марнейе, и в этих воспоминаниях он считал, что он меня убил.
– Да как раз удивительно, – не согласилась Зинта. – Если убил, надо бы расстроиться и устыдиться, но коли он на самом деле тебя не убивал, все и перепуталось…
– Ты истинная доброжительница. – Тейзург выдал одну из своих сочувственных усмешек, которые очень ей не нравились: вслух дурой не обозвал, но все равно как будто к этому подвел. – Припомни умонастроения горожан после сурийских погромов прошлой зимой. Заодно с грабителями и забияками пострадало множество южан, которые никому не причиняли вреда – и что же, кто-нибудь из почтенных алендийских обывателей по этому поводу расстраивался и стыдился? Нет ведь, они с утроенной энергией убеждали друг друга в том, что сурийцы все поголовно злодеи, потому и нарвались, среди них нет невиноватых, и жалеть их нечего, и так далее… Считать того, кому ты причинил зло, закоренелым негодяем – это для человека естественно. Забавно, не правда ли?
– Не забавно, а плохо, – угрюмо возразила Зинта.
– Безусловно, плохо, ведь главным образом из-за этого Хантре меня с первого взгляда возненавидел. Мы оба не помнили того, что произошло с нами в Сонхи, иначе я попытался бы объяснить ему, что он меня не убивал. Хвала Двуликой, потом он сам об этом вспомнил – во время последнего сражения с Унбархом, когда я погиб.
Лекарка закивала: об этом он уже рассказывал.
Допив чай, Эдмар добавил:
– Этот же механизм используется в числе прочих приемов, когда надо кого-то повязать кровью. Человека подталкивают или вынуждают совершить жестокое убийство, а дальше он все сделает сам: убедит себя в том, что жертва – исчадие Хиалы, следовательно, ее уничтожение было благим делом, и если продолжать в том же духе, в этом ничего дурного не будет. Своего рода капкан, который смыкает челюсти и держит мертвой хваткой.
– Это неправильно! – Зинта даже свой чай расплескала – нечего было жестикулировать с чашкой в руке. – Человек должен понять, что это неправильно, и разломать капкан!
– Не волнуйся ты так, – мягко посоветовал Тейзург. – Правильно, неправильно – какое это имеет значение? Лучше смотри на все вокруг, как на театральное представление, оценивай игру, образы, красоту декораций и поменьше переживай из-за содержания пьесы. И говорили-то мы вначале о другом… Вообрази, какая неприятность: у меня опять кот убежал. Уже вторые сутки ни слуху ни духу, мерзавец даже поесть домой не приходит.
– Зато ко мне он нынче утром приходил на прием, как я велела. И перестань его мерзавцем обзывать, сам хорош. И насчет содержания пьесы ты не прав – это самое главное!
Сокровищница выглядела хуже выгребной ямы: склизкое темное жерло, полого уходящее в глубь земли. Оттуда тянуло смрадом и вдобавок – на уровне слабого фона – какой-то незнакомой магией.
«Если допустить, что у мира Сонхи есть задница, это, боюсь, она самая…» – удрученно подумал Куду.
Делиться этой мыслью с товарищами он не стал. Не в тех правилах он был воспитан, чтобы вслух такое сказануть.
– Перед тем как туда лезть, вам надо будет воспользоваться заклинанием, блокирующим обоняние, – посоветовал Чавдо Мулмонг. – Если не знаете, не беда, я вас научу.
Судя по тому, что он не морщился, сам он это заклинание уже задействовал. Как всегда благодушный, неунывающий, приветливый до некоторой слащавости, с хитринкой на дне улыбчивых глаз. Сразу дал понять, что под землю вместе с ними не полезет, мол-де у него «здоровье уже не то». И тут же добавил, что у них есть отличный шанс расплатиться с ним, ибо в этой вонючей древней дыре наверняка найдутся и другие забытые ценности, кроме Наследия Заввы.
Куду, Вабито и Монфу ему по-крупному задолжали. Он научил их играть в сандалу, резались всю дорогу, и все трое проигрались в пух и прах. О, как же был прав учитель Унбарх, когда запрещал азартные игры и приказывал бить палками по пяткам тех неразумных, кто предавался этому пороку! Если б соблюдали его заветы, не попались бы на удочку.
Было у них подозрение, что Мулмонг в игре мошенничает, но поймать его на горячем ни разу не удалось. То, что маг может оказаться таким прощелыгой, изрядно их шокировало. Исчадие Хиалы вроде Тейзурга, который так называемую красоту ценит превыше нравственных устоев и свои личные прихоти ставит превыше людских и божественных законов – это еще куда ни шло. Это, как учил Унбарх, воплощение абсолютного зла, которое для того и существует, чтобы с ним боролись. Но маг с повадками рыночного жулика – это приводило их в замешательство. Воистину мир Сонхи за минувшие тысячелетия пришел в упадок! К этому они не были готовы – и не успели опомниться, как стали должниками Чавдо.
Тот скрупулезно записывал, кто ему сколько продул, указывая суммы проигрыша и в ларвезийских ривлах, и в мадрийских бахунах. Всякий раз настаивал на долговых бумажках – «единственно для порядка, чтобы денежки нас не разлюбили, ежели мы их считать перестанем». Может, ради этого он и расстарался, помогая своим подопечным скорейшим образом освоить ларвезийскую письменность?
Они выглядели уже не оборванцами, а вполне приличными путешественниками несколько болезненного вида. Вряд ли их сейчас признал кто-нибудь из тех, кто брезгливо кидал им мелочь на алендийских улицах или гонял их от помоек на задворках богатых рестораций. Но от Тейзурга Золотоглазого просто так не ускользнешь: скорее всего тот не настиг их до сих пор лишь потому, что был занят чем-то другим. Возможно, этот ненасытный в своих злодеяниях полудемон уже ищет их, возможно, уже напал на след… Так что какой бы продувной бестией ни был Чавдо Мулмонг, великое благо, что Куду, Вабито и Монфу с ним повстречались.
Кемурт ехал на спине у демонической твари и обеими руками держался за торчащий впереди шип. Больше держаться было не за что. Когда во время сборов он заикнулся о седле, Тейзург вздернул бровь и так на него посмотрел… Сверху вниз, хотя они одного роста, с холодноватой иронией и едва обозначенным предупреждением. Сразу вспомнилось, как он недавно отметелил Хантре, которому до последнего времени спускал любую грубость: рыжий несколько дней ходил с опухшей челюстью.
Отшучиваться Кем не рискнул. Тем более он не маг, на нем заживать будет медленнее.
Пробормотал уступчивым тоном, что боится свалиться по дороге. Тейзург в ответ ничего не сказал. Не снизошел. Хоть они и общаются будто бы по-приятельски, а в такие моменты очень хорошо чувствуешь, что это всего лишь игра, и правила в ней устанавливаешь не ты.
По черной с маслянистым блеском чешуе скользили фиолетовые, синеватые, изумрудные переливы, от этого голова шла кругом. Кем смотрел по сторонам, но ландшафты Хиалы тоже вызывали головокружение.
Огромные пространства подернуты зыбкой мутью и в то же время заполнены отчетливо различимыми деталями, хотя такое вроде бы невозможно, в мире людей было бы невозможно, а здесь – пожалуйста. Другое дело, что детали по большей части бредовые, словно ты или залип в наведенном снаяной кошмаре, или вовсе спятил.
