– Что ты еще помнишь про свою Поликсену? – спросила Александра, уже готовая к выходу. На ней было платье модного покроя, неожиданного, блекло-лилового цвета, в тонкую полоску, которого никто не носил. Она случайно набрела в лавке на штуку атласа и всю ее забрала, чтобы никто не обезьянничал. Очень удачно подобрались белые атласные ленты на каскад бантов, украшавших лиф, с едва заметным зеленоватым оттенком.

– Она чудо как хороша, – ответила Мавруша. – Волосы у нее светло-русые, кожа такой белизны, что прямо светится! А глаза – голубые! И носик пряменький! И стан пышный, не то что у меня! Кадеты, что приезжали к нам спектакли смотреть, все от нее глаз не отводили! Но говорят, что я танцую лучше и в ролях сильнее, сама государыня меня хвалить изволила!

– Да уж наслышана. Может, все же откопаешь в памяти, как звали ее теток? Может, она какие-то имена называла? Улицы вспоминала, храмы Божьи, куда дитятей ходила? – задавая вопросы, Александра пристегивала справа к лифу любимый шатлен – наверху жемчужина, лежащая на ложе из золотых лепестков, от нее – широкая золотая цепочка хитрого плетения в полтора вершка, на цепочке – часы с золотой узорчатой крышкой, просто и надежно. У нее имелся и другой шатлен, подарок покойного мужа, очень дорогой и весомый – там одного золота унции четыре, не меньше. Но он не имел достойного вида – крючок скрыт какой-то странной нашлепкой с алмазами, от нее пять толстых цепочек – с часами, медальоном, перочинным ножичком, пузырьком для духов и ключиком от часов – естественно, все в мелкой алмазной россыпи. Следовало бы его или переделать, или продать, да все руки не доходили.

Мавруша чуть не заплакала – ничего из прошлой жизни Поликсена не вспоминала, им было о чем говорить и кроме скучных теток.

У Ржевских собралось общество небольшое, но завидное – с порога Александра увидела самого Гаврилу Романовича Державина, окруженного дамами и очень довольного их вниманием. Из другого угла гостиной доносилось птичье пение, но птица была явно ученой – высвистывала мелодию. Александра, наподобие Буриданова осла, встала у дверей, выбирая: Державин или птица? Любопытство победило – с поэтом-то она уже встречалась, а такого птичьего таланта еще не видывала.

Но вместо клетки на подоконнике стояла причудливой формы деревянная шкатулка с откинутой крышкой, оттуда и слышалась мелодия. Ржевские купили детям дорогую игрушку под названием «серинет» и, как водится, взрослые первыми от души ею забавлялись. Этот маленький органчик исполнял десяток мелодий, и уже решено было, когда малыши натешатся, отдать его приятелю Ржевского, большому любителю пернатых, для обучения щеглов и канареек.

Теперь можно было идти к Державину и принять участие в литературной беседе. Как и положено в гостиной, речь шла о вещах забавных – Гаврила Романович вспоминал всякие стихотворные недоразумения.

– А также пташкам везет, – говорил он. – Казалось бы, кто не видал птичьего клювика? Однако ж прилетает муза – и стихотворец теряет разум. Вот, сударыни, пример, а стихотворца не назову, чтоб не позорить.

И он прочитал с комическим чувством:

Общий хохот помешал ему продолжать.

– Храни вас Господь от зубастых голубков, мои голубушки. А вот еще прелестное изобретение, и тут стихотворца не назову, но вирши надолго запомнились. Вот, начну с середины:

– Гаврила Романыч, да это же мýжнино творение! – воскликнула госпожа Ржевская. – Он сам, когда еще только за мной увивался, эти вирши читал для смеху! Сейчас вернется – что-нибудь еще вспомнит и прочитает.

– Жаль, что более не пишет. Талант у него отменный.

– Пишет, Гаврила Романыч, но немного. Дела мешают. Мало ему, что сенатор и тайный советник, мало что избран в Российскую академию, так еще ввязался в эту затею с академическим словарем, сам читает статьи и переводы. Не до мадригалов! – Глафира Ивановна развела руками. – Да и семья…

– Ваше семейство почитаю идеальным, – и Державин вздохнул.

Тут же одна из гостий перевела разговор на иную тему – все знали, что супругу свою поэт любит всей душой, однако Бог не дал детей, а у Ржевских – трое, и такими можно гордиться.

– Матушка Глафира Ивановна, – обратилась к хозяйке Александра. – Совет нужен. Пропажа у меня завелась.

Они уселись в сторонке, там, где стояла большая позолоченная арфа. Ржевская еще девицей слыла первой столичной арфисткой и в замужестве музыки не оставила. Мало ли как жизнь распорядится, – а преподаванием всегда можно прокормиться, да и в числе светских талантов этот – среди первых, на клавикордах-то всякая купеческая дочка уже бренчать выучилась, арфа же – инструмент благородный.

Александра вполголоса поведала историю о Поликсене Муравьевой.

– Да, я слыхала про Муравьеву. Ее забрали и повезли в Москву, чтобы там обвенчать с женихом. Но, сказывали, в Пруссию этот господин – то ли Криницкий, то ли Краницкий – один поехал, а жену оставил у родни. Коли она в России и жива, – странно, что подруге не писала. Те связи, что в Смольном рождаются, прочные. Я могу спросить у Лизы Рубановской, мы с ее сестрицей Анютой почти так же дружили, как твоя протеже с Поликсеной Муравьевой. Царствие небесное Анюте… Могу еще у Катиш Хованской… ах да, она ведь замужем…

– За Нелединским.

– Они вскоре обещались к нам в гости быть. Что же, смольнянки должны друг дружку выручать, – госпожа Ржевская любезно улыбнулась, и Александра поняла, что больше на эту тему говорить не стоит – обещание получено, этого довольно.

Теперь нужно было как-то подобраться к Нерецкому. Но не спешить, а посидеть с дамами да кавалерами, подождать, пока заговорят о музыке, о модных романсах.

Однако беседа свернула на более острую тему – на войну. У каждого из присутствующих нашлись знакомцы и родственники в эскадре Грейга. Все беспокоились – когда придет приказ идти на шведа, долго ли продлится военный поход, не будет ли избыточных опасностей. Да и на суше тоже возможны стычки. Раз уж шведы перешли границу – рано или поздно предстоит сражение с отправленной навстречу врагу гвардией под командованием генерала Мусина-Пушкина.

– Уже осажден Нейшлот, – сказал Державин. – Да только все это – трата времени. Где-то я вычитал, что не стоит кидать в соседа каменьями тому, у кого над домом стеклянная крыша.

– А что ж у шведов стеклянного? – спросили его.

– Финляндия.

Слушать про войну и про нежелание финских офицеров служить шведскому королю Александра не желала. К тому же она ощутила некое неудобство – подвязка поползла вниз, следовало подтянуть ее, пока не съехал чулок. Юбка была довольно короткой, открывала и туфли, и щиколотки – недоставало только опозориться…

Выйдя из гостиной, Александра направилась в комнату, где стояли только шкафы с книгами да старая мебель, при нужде там можно было устроить на жительство гостя. Александра не знала только, что дверь оттуда ведет в кабинет господина Ржевского.

Она была полуоткрыта – видимо, хозяин входил сюда за книгами. И Александра услышала голоса.

Первый принадлежал Ржевскому. Этот господин ей нравился чрезвычайно – хотя ему было уже полвека. Ржевский был все еще по-юношески строен, лицо имел тонкое, выразительное, большеглазое, даже крупный нос его не портил. Беседа с ним всегда была увлекательна, и он умел оставлять свои служебные заботы за дверью гостиной. Не то чтобы Александра завидовала Глафире Ивановне, а просто понимала: для того, чтобы спокойно и радостно жить, растить детей, быть счастливой, нужен такой человек, как Алексей Андреевич, умный, спокойный и ласковый. Разумом понимала, а сердце буянило.