– Как мне приятно вас слушать, – сказал Джеймс. – Наш хозяин именно такие порядки и завел в конюшне.

– А кто ваш хозяин, молодой человек, если позволительно задать вопрос? По тому, что я вижу, хозяин он отменный.

– Мистер Гордон из Биртуик парка, что за Биконскими холмами.

– Вот оно что! Я о нем слышал, говорят, прекрасно разбирается в лошадях, верно это? Еще говорят, он лучший наездник в ваших краях?

– Думаю, что это верно, – ответил Джеймс, – но после того, как погиб его сын, мистер Гордон реже ездит верхом.

– Да-да, бедный молодой джентльмен, я читал об этом в газетах. И отличный конь погиб, верно?

– Прекрасный конь, брат вот этого и очень похожий!

– Какая жалость, – сказал старик. – Это плохое место для прыжка, если я его правильно помню: наверху живая изгородь и крутой обрыв к ручью, верно? Лошади не видно, куда она скачет! Я за смелую скачку, она всем нравится, но бывают прыжки, которые под силу только опытному наезднику, поднаторевшему в охотничьих гонках. Другим же не стоит рисковать: жизнь человека и жизнь коня дороже лисьего хвоста – должна быть дороже, во всяком случае!..

К этому времени второй конюх закончил чистить Джинджер и принес нам с ней кукурузы. Джеймс и старший кснюх вместе покинули конюшню.

Позднее тем же вечером второй конюх привел к нам еще одного коня, и пока приводил его в порядок, в конюшню явился поболтать молодой человек с трубкой в зубах.

– Послушай, Таулер, – попросил его второй конюх, – поднимись по лесенке на сеновал и принеси сена для этой кормушки! Только оставь внизу трубку!

– Ладно, – отозвался тот и полез на сеновал.

Я слышал, как он топает над моей головой, как сносит сено вниз. Зашел Джеймс, чтобы в последний раз убедиться, что мы с Джинджер хорошо устроены на ночь, а после его ухода дверь конюшни заперли.

Не могу наверняка сказать, долго ли я спал, не могу сказать, и в котором часу я проснулся среди ночи, знаю только, что разбудило меня весьма неприятное, хоть и неопределенное ощущение. Окончательно пробудившись, я заметил, что воздух в конюшне сделался каким-то плотным и удушливым. До меня доносилось покашливание Джинджер, да и другие кони вели себя беспокойно. Я ничего не мог разглядеть в темноте, но конюшня быстро наполнялась дымом, и мне уже нечем было дышать.

Лаз на сеновал был открыт, и мне показалось, что дым плывет оттуда, сверху. Вслушавшись, я различил легкое шуршание, потрескивание, похрустывание. Я не понимал, что это такое, но в шорохах и треске чувствовалось нечто зловещее, и я вздрогнул всем телом. Другие кони сильно встревожились, они дергали недоуздки, били копытами.

Наконец, за стеной послышался звук шагов, и тот конюх, что ставил в стойло последнего коня, ворвался с фонарем в конюшню и бросился поспешно отвязывать лошадей. Он хотел вывести нас из стойла, но так торопился и был сам так напуган, что вконец перепугал и нас. Первая лошадь, которую он попробовал вывести, заупрямилась и не двигалась с места, он бросился ко второй, потом к третьей, но ни одна не шла. Конюх подбежал ко мне и попытался силой стащить меня с места, что, конечно, было совершенно бессмысленно. И тут он ринулся вон из конюшни.

Мы, без сомнения, повели себя крайне глупо, но казалось, будто опасность грозит нам со всех сторон; все вокруг было так странно и так страшно, и не было поблизости человека, которого мы знали и за кем пошли бы.

Свежий воздух, хлынувший в конюшню через дверь, оставшуюся открытой, дал нам возможность чуть-чуть продышаться, но от него усилился треск над головой, а когда я взглянул наверх, то сквозь прутья моей пустой кормушки увидел пляшущие на стене красноватые отблески. Со двора до нас донесся крик:

– Пожар!

В конюшню быстрым, но спокойным шагом вошел хромой старик-конюх. Он ловко вывел во двор одного коня, потом двинулся за другим, но из лаза уже высовывались языки огня, а потрескивание на сеновале превратилось в грозный рев.

Вдруг сквозь рев и грохот до моих ушей донесся голос Джеймса, ясный и уверенный, как обычно:

– Пошли, мои хорошие, пошли, пора ехать, так что просыпайтесь – и в дорогу!

Мое стойло располагалось ближе к двери, и Джеймс сначала вывел меня, как всегда, похлопывая по спине и по бокам:

– Пойдем, Красавчик, где твой недоуздок, пойдем, сейчас мы выберемся из этого чада!

Джеймс мгновенно отвязал меня, сорвал с шеи шарф, набросил мне на глаза и, продолжая приговаривать успокоительные слова, повел во двор.

Едва оказавшись во дворе, Джеймс развязал мне глаза и громко крикнул:

– Эй, кто-нибудь! Быстрее уводите лошадь, а я за второй пошел!

Какой-то рослый плечистый человек потянул меня прочь, а Джеймс стремглав ринулся обратно в конюшню. Увидев, что он делает, я громко заржал. Джинджер говорила мне потом, что ржанием я спас ей жизнь: если бы она не услышала его во дворе, ей недостало бы духу, чтобы выйти.

Двор был охвачен невообразимой суматохой: лошадей выводили из конюшен, из сараев выкатывали экипажи и повозки, боясь, что огонь может распространиться. На противоположной стороне двора поднимались окна, оттуда слышались бессвязные выкрики. Я же не отрываясь смотрел на конюшенную дверь, изза которой вырывались все более густые клубы дыма и уже начинали выхлестываться языки пламени.

Неожиданно сквозь шум и гам я расслышал громкий голос, который сразу узнал; хозяин звал:

– Джеймс, Джеймс Ховард, ты где?

На хозяйский вопрос не последовало ответа, только в конюшне что-то обвалилось с грохотом, однако я обрадованно заржал, потому что в дыму увидел Джеймса, который вел под уздцы Джинд – экер. Джинджер отфыркивалась и откашливалась, а Джеймс хватал воздух ртом, не в силах выговорить и слова.

– Мой смелый мальчик! – хозяин обнял Джеймса за плечи. – Ты не пострадал?

Джеймс отрицательно замотал головой: говорить он еще не мог.

– Вот уж верно, что смелый! – поддержал хозяина рослый человек, отводивший меня в сторону от горящей конюшни. – Отчаянный парень!

– Как только ты отдышишься и придешь в себя, Джеймс, – сказал хозяин, – мы немедленно покидаем эту гостиницу!

Мы направлялись в сторону ворот, когда с Базарной площади послышался стук копыт и гром колес.

– Пожарные! Пожарная команда! – зашумели в толпе. – Посторонитесь, дайте дорогу пожарным!

Гремя и грохоча по булыжной мостовой, во двор влетела тяжелая пожарная машина, запряженная парой коней. Пожарные спрыгивали на ходу, спрашивать, где горит, не было надобности: страшное зарево уже вздымалось над крышей конюшни.

Мы поспешно выбрались на просторную и безлюдную Базарную площадь; над нами сияли звезды, все было тихо: сутолока гостиничного двора и пожара остались позади. Хозяин указал дорогу к другой гостинице, и как только тамошний конюх вышел встречать нас, хозяин обратился к Джеймсу:

– Джеймс, я должен немедля возвратиться к жене, а коней я целиком поручаю твоим заботам, распоряжайся и заказывай все, что сочтешь нужным.

С этими словами он заспешил обратно. Хозяин не бежал, но мне никогда не приходилось видеть человека, который передвигался бы так быстро, как мой хозяин в ту ночь.

Нас уже разводили по стойлам, когда мы услышали душераздирающее ржание злосчастных лошадей, погибавших в конюшне, охваченной огнем. Как страшно они ржали! И Джинджер, и я пришли в ужас, но нас увели и хорошо устроили на ночь.

Наутро пришел хозяин проведать нас и переговорить с Джеймсом. Меня как раз чистил гостиничный конюх, поэтому я слышал не весь разговор, но я видел счастливое лицо Джеймса и понимал, что хозяин говорит о том, как горд его поведением.

Наша хозяйка была настолько измучена тревожной ночью, что продолжение путешествия было решено отложить до послеполудня. Это означало, что Джеймс свободен все утро, он отправился разузнать насчет сбруи и нашей коляски, а также послушать рассказы о подробностях ночных событий.