Затем через секунду:

— А впрочем, все равно… тем хуже… я вам все скажу… — продолжала эта забавная девочка, взглянув на Адриенну растроганно и почтительно. — Зачем мне молчать? Я начала сперва с того, что из гордости уверяла, будто волшебный принц готов был на мне жениться, а кончила признанием, что он меня чуть не выгнал! И вот подите… всегда-то я запутаюсь, как примусь врать! Теперь же я скажу вам всю истинную правду: увидев вас у Горбуньи, я сперва, было, вскипела, как дуреха… Но когда я услыхала, как вы, знатная красавица, называете бедную швею своей сестрой, у меня и гнев прошел… Как я ни старалась здесь себя настроить снова… ничего не вышло… Чем более я убеждалась, какая между нами разница, тем яснее понимала, что принц был прав, если он думал только о вас… Потому что от вас он поистине без ума… решительно без ума… Я говорю это не потому, что он убил для вас пантеру в театре… Но если бы вы знали, как он потом сходил с ума от вашего букета! И знаете, он все ночи не спит… а часто проводит их в слезах в той зале, где увидал вас в первый раз… знаете, там… возле оранжереи… А ваш портрет, который он на память нарисовал на стекле, по индийской моде! Да чего там, всего не расскажешь! Иногда, видя все это и любя его, я не могла не злиться… а потом это так меня трогало и умиляло, что я сама принималась плакать… Вот и теперь… я не могу удержаться, чуть только подумаю о бедном принце!

И Роза, с полными слез глазами и с таким искренним сочувствием, что Адриенна была глубоко тронута, прибавила:

— Послушайте… у вас такое доброе, кроткое лицо! Не делайте вы его таким несчастным, полюбите его хоть немножко, этого бедного принца! Ну что вам стоит его полюбить?..

И слишком фамильярно, но в то же время с наивным порывом Пышная Роза схватила Адриенну за руку, как бы подтверждая свою просьбу. Адриенне потребовалось большое самообладание, чтобы сдержать порыв радости, взволновавший ее сердце и готовый излиться в словах; ей трудно было удержать поток вопросов, которые она горела желанием задать гризетке, и, кроме того, не допустить себя до счастливых слез, дрожавших на ее ресницах. Она крепко сжала руку молодой девушки и не только не оттолкнула ее, но машинально притянула поближе к окну, как бы желая хорошенько всмотреться в очаровательное лицо гризетки. Входя в комнату, Пышная Роза сбросила шляпу и шаль, так что Адриенна могла любоваться густыми шелковистыми косами пепельного цвета, прелестно обрамлявшими свежее лицо с румяными щеками, с пунцовым, как вишня, ртом, с огромными веселыми голубыми глазами. Благодаря не совсем скромному покрою платья Адриенна могла оценить всю прелесть и изящество ее груди нимфы. Как ни покажется странно, но Адриенна приходила в восхищение от того, что молоденькая девушка была еще красивее, чем ей показалось сначала… Стоическое равнодушие Джальмы к этому восхитительному созданию доказывало как нельзя больше искренность любви к ней молодого принца.

Пышная Роза, взяв за руку Адриенну, была и сконфужена и изумлена добротой, с какой мадемуазель де Кардовилль отнеслась к ее смелости. Ободренная снисходительностью и молчанием Адриенны, ласково на нее глядевшей, она сказала:

— О! Не правда ли, вы пожалеете бедного принца?

Не знаем, что ответила бы на эту нескромную просьбу Адриенна, если бы в это время за дверью не раздался громкий, дикий, резкий, пронзительный крик, видимо, старавшийся подражать пению петуха.

Адриенна вздрогнула в испуге, а растроганное выражение лица Розы сменилось радостной улыбкой; несомненно, узнав сигнал, она захлопала в ладоши и закричала:

— Да ведь это Филемон!!!

— Что значит Филемон? — с живостью спросила Адриенна.

— Ну да… мой любовник… Ах, чудовище! Подобрался на цыпочках, чтобы закричать петухом… Как это на него похоже!

За дверью раздалось новое звонкое ку-ка-ре-ку.

— Экое забавное и глупое животное! Вечно одна и та же шутка… и вечно она меня смешит! — сказала Пышная Роза.

И, отерев, кулаком капавшие слезы, она залилась, как сумасшедшая, смехом над шуткой Филемона, казавшейся ей всегда новой и забавной, хотя и была ей давно знакомой.

— Не отворяйте… — шепотом сказала смущенная Адриенна. — И не отвечайте ему… умоляю вас.

— Ключ в двери, и она заперта на задвижку: Филемон знает, что здесь кто-то есть!

— Это все равно!

— Да ведь это его собственная комната, мы у него! — отвечала Пышная Роза.

И действительно, Филемону, вероятно, надоело упражняться в орнитологических подражаниях, и он взялся за ключ, но когда и тут дверь не отворилась, он грубым басом заговорил:

— Как, милая кошечка моего сердца… мы заперлись? Или мы молимся святому Фламбару о возвращении своего Монмончика (читайте — Филемона)?

Адриенна, не желая затягивать эту смешную и затруднительную сцену, сама подошла к двери и открыла ее, чем до такой степени поразила Филемона, что он невольно отступил. Мадемуазель де Кардовилль, несмотря на досаду, не могла удержаться от улыбки при виде возлюбленного Махровой Розы и его багажа, который он держал в руках и под мышкой.

Филемон, рослый румяный брюнет, возвращался из путешествия; на нем был белый берет басков. Густая черная борода волнами ниспадала на широкий светло-голубой жилет a la Робеспьер, а коротенькая куртка из бархата оливкового цвета и широчайшие панталоны в огромную клетку дополняли костюм. Аксессуары, заставившие улыбнуться Адриенну, состояли, во-первых, из дорожного мешка, который он держал под мышкой и из которого торчали голова и лапы гуся, а во-вторых, из громадного белого живого кролика в клетке, качавшейся у него в руках.

— Ах, какой душка, беленький кролик! Какие у него хорошенькие красные глаза!

Надо признаться, что это были первые слова Пышной Розы, хотя Филемон возвращался после долгого отсутствия. Но студент не только не рассердился, что его принесли в жертву длинноухому и красноглазому товарищу, но снисходительно улыбнулся, увидев, что сюрприз был так хорошо принят его возлюбленной.

Все это произошло очень быстро.

Пока Роза, стоя на коленях перед клеткой, восхищалась кроликом, Филемон, пораженный величественным видом мадемуазель де Кардовилль, почтительно ей поклонился, сняв берет, и отступил к стене. Адриенна с вежливой и полной достоинства грацией отвечала на его поклон и, легко спустившись по лестнице, скрылась из виду.

Филемон, ослепленный ее красотой, а также поразительным изяществом и благородством, горел нетерпением узнать, откуда, черт возьми, могли явиться у Розы такие знакомые, и с живостью спросил ее на своем нежном арго влюбленного:

— Дорогая кошечка скажет своему Монмончику, что это за прекрасная дама?

— Это одна из моих подруг по пансиону… толстый сатир… — ответила Роза, дразня кролика.

Затем, бросив взгляд на ящик, который Филемон поставил рядом с клеткой и дорожным мешком, она прибавила:

— Бьюсь об заклад, что ты еще домашнего варенья привез в ящике.

— Монмончик привез своей кошечке кое-что получше, — сказал студент, влепив два звучных поцелуя в свежие щеки Розы, поднявшейся, наконец, с полу. — Монмончик привез ей свое сердце…

— Знаем… мы… — сказала гризетка и, приложив к кончику розового носа большой палец левой руки, поиграла остальными в воздухе.

Филемон отвечал на эту насмешку тем, что любовно привлек к себе Розу за талию, и веселая парочка заперла за собою дверь.