– Дмитрич, с какой стати мы должны его стаскивать? Если труп криминальный и мы чего-нибудь повредим, ты с нас первых шкуру снимешь?

– Миронов, не нагнетай, – поморщился Дмитрич и смахнул с живота крошки. – Что там можно повредить? Даже если вы его вниз уроните без всякого почтения, хуже покойничку не будет. «Скорая» смерть констатировала. Все, что нужно, мы с Мариночкой отметили, замерили и записали. Теперь это объект судмедэкспертизы.

Дмитрич потер ладошки и бодро прокричал пэпээсникам:

– Давайте, ребятушки, помолясь, спустим клиента.

– Его еще опознать надо, – проворчал Миронов, с неудовольствием прикидывая, каким образом снять мертвеца с козырька. Хоть и невысоко, а неудобно.

– Ну, тем более спускайте. Не потащишь ведь свидетелей на козырек, – хохотнул Дмитрич.

Миронов смерил его угрюмым взглядом.

– На руках его прикажешь снести? Небось сам в сторонке постоишь?

Дмитрич снова хохотнул, и толстое пузо затряслось.

– И что? Постою рядом с Мариночкой, – и скосил хитрый глаз на блондинку в погонах, которая отошла в сторону и разговаривала с врачом «Скорой».

Тот уже стоял одной ногой в кабине неотложки и тыкал пальцем в исписанную докторскими каракулями бумагу – заключение о смерти, и что-то снисходительно объяснял.

Дмитрич перевел взгляд на Миронова и абсолютно неискренне посочувствовал:

– Не горюй, майор, но ваше дело холопье! Чего ж ему на солнышке тухнуть? А вы прям как маленькие! Чай не впервой? Давайте, давайте, за простой нам не платят!

Миронов обреченно выругался и призывно замахал рукой ребятам из наряда ППС.

Естественно, никто в восторг от предстоящего действия не пришел. Парни, молодые, недавно отслужившие в армии, заметно побледнели и переглянулись, но перечить начальству не посмели. Грозный рык майора привел их в движение, и наряд с поскучневшими лицами направился к козырьку. Толпа оживилась и придвинулась ближе.

Дальше было еще интереснее. Покойник, как и предсказал Дмитрич, на жаре успел присохнуть к бетону. Один из полицейских поднялся наверх и, потоптавшись около трупа, попытался поднять его. Тело поддалось, но с трудом. Толпа дружно ахнула, когда полицейский, кривясь, подхватил труп под мышки.

– Кидать, что ли? – крикнул он Миронову.

– Я тебе кину! – пригрозил тот. – Аккуратненько, по лесенке…

Аккуратненько не получилось. Труп, который первый полицейский придерживал сверху, выскользнул и съехал вниз по лестнице прямо в объятия второго, оттолкнувшего покойника с испуганным криком. В этот момент открылась дверь подъезда, и в проеме появился сытый мужичок в светлом костюме и белых туфлях. Труп свалился ему прямо под ноги.

Полицейский, позеленев лицом, торопливо рванул в сторону, зажимая рот ладонью. Мужичок взвизгнул, как болонка, сиганул с крыльца и, наступив в лужу крови, протаранил толпу зевак, которые, впечатленные зрелищем, в едином порыве вновь подступили к подъезду.

Пока патрульный неэстетично блевал в чахлый куст сирени, а мужик в светлом костюме, чертыхаясь, вытирал о траву щегольские туфли, над головами звонко щебетали птицы, над одуванчиками вовсю гудели пчелы и порхали бабочки, в воздухе весело кружился пух, а со стоянки то и дело отъезжали машины. И никому, по сути, даже зевакам, не было никакого дела, что чья-то душа уносилась сейчас стремглав в небеса, а может, маялась, неприкаянная, где-то рядом, витая в запахах летнего утра.

– Чем еще повеселишь оперскую душу? – мрачно поинтересовался Миронов.

Дмитрич словно не расслышал и склонился над трупом. Похоже, он совсем не реагировал на тяжелые запахи крови и тех выделений, от которых организм избавляется в момент смерти. Оклемавшиеся постовые держались в сторонке.

Миронов, конечно, мог бы высказаться по этому поводу, но лишь посмотрел на часы. Прошло минут сорок, как участковый с напарником направились в обход по квартирам, но до сих пор не позвонили. Видать, не нашли свидетелей, что, впрочем, неудивительно, если учесть, что в некоторых квартирах по причине рабочего дня никого уже не было.

Зрителей у подъезда поубавилось. Однако самые стойкие только что не дышали Дмитричу в затылок, разглядывая покойника.

Тут из подъезда вышли участковые, покосились на труп и направились к Миронову. Следователь, завидев их, переместилась к нему поближе. Она была на голову выше майора, и ему это не нравилось. Впрочем, как и сама девица – узколицая, остроносая и скуластая. Таких барышень он называл «бледной немочью» и заносил в списки ограниченного пользования, то есть общался с ними исключительно в интересах службы.

Оба полицейских, старательно вытаращив глаза, доложили, что исправно обошли подъезд, но в большинстве квартир им не открыли, а в оставшихся вразумительных ответов на вопросы они не получили. Никто ничего не слышал, не видел и погибшего не узнал. Да и кто бы сомневался? Шестнадцать этажей, восемь подъездов – еще та громадина. И квартир, естественно, сотен пять или чуть больше, что ровным счетом ничего не меняло. Дом к тому же лишь лет пять как был сдан в эксплуатацию, а в городских, даже более старых высотках жильцы частенько не имеют ни малейшего представления о том, кто живет с ними по соседству.

Кирилл приуныл, с тоской посмотрел на сборище зевак и без особой надежды спросил:

– Граждане, кто-нибудь опознал погибшего?

Он понимал, что если опознали бы, то охов и ахов было бы, несомненно, больше.

– Товарищ милиция! Товарищ милиция!

От соседнего подъезда подавала знаки та самая баба с кривошеим бульдогом, которого она теперь держала на руках. Бульдог пыхтел, вырывался и перебирал в воздухе кривыми ножками. Кирилл подошел к лавочке, на которой, оказывается, все это время сидела хозяйка пса. Просто ее не было видно за толпой любопытных. И опасливо покосился на собаку.

– Не укусит?

– Пусенька? Что вы! Он – смирный, напугался просто, когда Анатольича увидел. Я сама перепугалась, чуть не померла, когда поняла, что это он… там лежит. – Она махнула рукой за спину майора. – Даже давление подпрыгнуло!

И вытерла платком пот с покрасневшего лица.

Пусенька на ее руках ворочался и недовольно бурчал, пучил глаза и шевелил огромными ушами, смахивая на толстую летучую мышь без крыльев.

– Вы знаете потерпевшего? – строго спросил Миронов.

Женщина окинула его победным взглядом.

– Федор Анатольевич Ковалевский, из двести тридцатой… Конечно, его трудно сразу узнать. Но это его штаны, ей-богу! Бедный, бедный! – Она на секунду пригорюнилась, поглаживая бульдога, и тот затих, закатив глазки.

А хозяйка, брызгая слюной, зачастила с новой силой:

– Правду говорят, беда не ходит одна! Не перенес он горя, ох, не перенес!

На эти слова Кирилл невольно сделал стойку. Какая еще беда могла случиться со стариком?

– Вы о чем? Как, кстати, вас зовут?

– Меня, что ли? – Дама тупо уставилась на него.

– Вас, кого еще! – уточнил Миронов сердито.

– Татьяной Сергеевной. – Она переместила взвизгнувшего пса под мышку. – Я в том подъезде живу, на одиннадцатом этаже, а Федор Анатольевич, значится, на десятом… Жена его, Ирина Львовна, чуть больше недели назад под машину попала. Говорят, сразу умерла, но разве от этого легче? А ведь они больше сорока лет вместе. Душа в душу, чисто голуби. Не утерпел, видать, тоскливо стало одному.

– Из двести тридцатой? Точно Ковалевский?

– Я же вам говорю: штаны очень похожи. Он в них за почтой спускался, – с легким раздражением в голосе произнесла женщина. – По лицу, конечно, не узнать! Почитай, нет лица! Вон сколько кровищи! А вы не поленитесь, поднимитесь на десятый, тогда и узнаете… Хотя о чем я? Он ведь один жил в последнее время!

Кирилл поднял голову, защищая глаза от солнца, приставил ладонь ко лбу и принялся отсчитывать этажи: первый, второй… Татьяна Сергеевна тоже задрала голову вверх, махнула рукой, привлекая внимание майора, и почти возликовала:

– Гляньте, у него кухонное окно нараспашку! Видно, оттуда и упал! – И торопливо перекрестилась: – Упокой его душу, господи!