– Архив? – Шмелев почесал лохматый затылок. – Точно, дед твой при мне доставал документы из толстенных папок с завязками. И что, ничего не осталось? Где он, кстати, хранился?

Саша прошла в комнату, открыла стеллаж и выдвинула среднюю полку, показывая углубление, незаметное на первый взгляд.

– Кое-какие бумажки остались в столе, ерунда, почеркушки всякие. А папки лежали здесь. Видишь, полочка тут хитрая. Если не знаешь, не найдешь! Тайник мастер делал по чертежам деда. Можешь проверить!

Никита поднял брови, хмыкнул и с опаской сунул руку в тайник, точно в медвежий капкан или по меньшей мере в мышеловку. Рука ушла вглубь почти по локоть. Не нащупав ничего, кроме дна из фанеры, Шмелев озадаченно посмотрел на Сашу и кивнул, мол, правду сказала – пусто! Затем, наблюдая за тем, как она возвращает полку на место, недоуменно спросил:

– Зачем он прятал бумаги? Архивные данные сейчас почти в свободном доступе. Хочешь копать глубже, получи допуск и работай сколько душе угодно. Думаю, у профессора не было проблем по этой части.

– Дед просто впадал в безумие, если дело касалось его драгоценных бумаг, а в последнее время паранойя только обострилась. Я с детства знала о смертельной каре, которая ждала всякого, кто посмел бы тронуть любую бумажку из тех, что кучей валялись на его письменном столе. Знаешь, у меня сложилось впечатление, что дед раскопал нечто такое, от чего и вовсе сошел с ума. Чувствовала, что очень хотел поделиться, но словно опасался чего-то и молчал.

– Опасался? Чего в его возрасте можно опасаться? Только инсульта! – усмехнулся Никита, но понял по лицу Саши, что ей не понравилось, и уже серьезно поинтересовался: – Ты не заметила ничего подозрительного, когда появилась в квартире?

Саша бросила беглый взгляд по сторонам и пожала плечами.

– Ничего вроде, за исключением того, что мой ревматический дед выбросился из окна. Разве что чашки?

– Чашки? – удивился Никита. – Что в них особенного?

Саша не ответила, прошла на кухню и вынула из буфета обыкновенную чашку из советского фаянса – красную в белый горох, и поставила на стол. Никита, как попугай, склонив голову набок, ждал объяснений.

– Дед постоянно чаи гонял и кофе пил по утрам, а чашки мыть ленился. Даже бабушка за ним не убирала. Не потому что они были неряхами. Просто какой смысл мыть, если через час снова будет пить чай? На письменном столе всегда стояла дежурная чашка, и на кухне тоже имелась эта вот, в горошек.

Никита окинул чашку разочарованным взглядом.

– И что из того?

– У деда усищи были, как у Чапаева. На чашке все время потеки оставались. А тут, глянь, чашка чистая.

Никита фыркнул.

– Ну, знаешь ли, мог и вымыть.

– Мог, конечно. Но почему тогда на место не поставил? Такие вещи до автоматизма доходят. Чашка должна бы стоять или на письменном столе, или в мойке, или на тумбочке. А она оказалась в шкафу, да еще задвинута в дальний угол. Явно не дед ее убрал. Дежурные чашки для него чуть ли не фетишем являлись. Да и мыть их он не особо старался. Быстро ополаскивал под краном, и вся недолга! Внутри постоянно оставался коричневый налет, а тут, сам посмотри, идеально чистая чашка.

Никита вздохнул и оперся о холодильник, который тут же затрясся, затарахтел, как порожний самосвал.

– И ты по чашке сделала вывод, что произошло убийство?

Саша устало покачала головой, села за стол и, подперев голову рукой, уныло сказала:

– Архив пропал, Никита. И бабушка как-то неожиданно побежала на работу. Почти в полночь! Зачем?

Шмелев поморщился и яростно поскреб подбородок, от чего под ногтями затрещала щетина, будто щепкой провели по забору.

– Допустим, он решил совершить самоубийство…

– Допустим, – покорно согласилась Саша.

Никита прошелся по кухне, продолжая размышлять вслух:

– Но тогда требовалось забраться на подоконник, что было проблематично с его радикулитом…

– Да, табуретка стояла под окном. А москитная сетка – возле холодильника.

– Выходит, он снял сетку?

– Или он, или кто-то другой, кому эта сетка мешала! Глянь, там кронштейны тугие. Дед никогда не справлялся, сетку я ставила, да еще мылом смазывала пазы. Вдобавок справа у сетки сломаны крепления. Очень неудобно и ставить, и снимать. Я пару раз чуть ее не уронила. А дед, получается, снял, спустился с подоконника, аккуратно прислонил к холодильнику, а затем снова забрался на окно и – вниз? Заметь, нужно еще изловчиться, чтобы в створку протиснуться. Не многовато ли действий для старика с больной спиной?

Никита подошел к окну, повертелся так и этак, словно примеривался, как сподручнее пролезть сквозь узкую створку, затем поднялся на цыпочки и глянул вниз.

– Да, высоковато! – и мрачно посмотрел на Сашу. – И все-таки мог он и сетку снять или на крайняк соседа заранее попросить. А архив ночью выкинуть на помойку. Бессонница мучила, достал бумаги, почитал, пришел к выводу, что жизнь прошла мимо, собрал их в кучу и – на свалку. До помойки недалеко, вполне мог сползать, даже с радикулитом. Но я бы не сбрасывал со счетов и несчастный случай. Предположим, он вывалился случайно. Вдруг ему душно стало, сердце прихватило, вот и решил сетку снять… Или окно захотел помыть. Только эти версии и вовсе на грани фантастики. Нет ведь ни тазика, ни тряпок. Да и кто моет окна ночью? Но убийство…

Никита развел руками, а Саша моментально вскипела:

– Ты до сих пор не веришь, что его убили?

– Мне верить по должности не положено, – вздохнул он в ответ. – Мы ведь не только под богом, но и под статьей ходим. Накатаю я материал о том, что известного историка убили, а меня потом в суд потянут за клевету. Не тыкать же мне чистой чашкой судье в морду? Пока версия о самоубийстве самая убедительная. Кто, кстати, унаследует эту чудную квартирку?

Очередной скачок его мыслей сбил Сашу с панталыку. Красная от злости, она смотрела на него, сжав кулаки, и не сразу сообразила, о чем он ее спрашивает, но ответила:

– Дед на меня оформил завещание. А почему вдруг ты спросил про квартиру?

– Просто так, – равнодушно ответил Никита.

Вложив в слова все презрение, на которое только была способна, Саша процедила сквозь зубы:

– Да? А мне показалось, ты намекаешь на то, что наследник вполне мог выпихнуть дедушку из окна.

Глаза у Никиты странно блеснули, и он делано рассмеялся.

– И не думал намекать, но спасибо за идею. Между прочим, довольно банальную.

Саша сжала кулаки.

– То есть я могла убить старика из-за квартиры, которая мне и так досталась бы по-любому?

Шмелев расплылся в довольной улыбке.

– Что тут странного? Из-за квартир вообще убивают почем зря. Хочешь, расскажу историю, когда контролер, которая снимала показания счетчиков, на пару с любовником прикончили одинокого деда, а квартирку попытались продать?

– Большое спасибо. Прямо-таки огромное, но – нет, не хочу. А твои подозрения по меньшей мере некорректны. С какой стати тогда я в газету помчалась? Сидела бы тихонько полгода, посиживала, пока завещание не вступит в силу…

– Мало ли… Следы заметала.

Саша хотела сообщить ему, что заметать следы в принципе бессмысленно, если деда признали самоубийцей, но передумала – много чести для мерзавца. Как же она ошиблась, поверив ему! У парня ничего святого за душой. Наглец и проныра! Лохматый, в мерзкой майке и пошлых джинсах с дырками!

Она отвернулась и стиснула зубы, чтобы не заплакать на глазах у циничного и наверняка продажного журналюги.

Никита молча наблюдал за ней – обиженной и беззащитной. Ему хотелось сказать, что он пошутил и на самом деле ничего плохого не подумал. Но понял, те слова, которыми он утешал Светку, здесь не подходят. Поэтому он присел рядом и накрыл ее руку ладонью. Но Саша, не поднимая головы, резко выдернула ее. Сейчас она напоминала воробья – взъерошенного, замерзшего, которого следовало бы прижать к груди, согреть дыханием…

Никита потянулся к девушке, но вовремя спохватился и лишь грубовато спросил: