Было ясно, что Михайловка уже под угрозой захвата белыми, да и сам нарочный рассказал, что ночью через окружную станицу двигалось на север большое количество обозов.

Итак, отход на Елань начнется завтра. А пока уже сегодня, 20 июня, обстановка начала быстро усложняться. К полудню до нас дошли два неприятнейших сообщения. Первое: один из казаков соседнего хутора Муравли по пути на станцию Аргеда не проехал и десяти верст, был обстрелян около хутора Лозовского неизвестным конным разъездом, от которого еле унес ноги. И второе: раздорский казак, отправленный в Михайловку уточнить обстановку, сложил свою голову, не проехав и пяти верст, где-то на подъезде к хутору Субботин.

Все это происходило совсем рядом с Малодельской. Значит, в любую минуту могла возникнуть угроза организованного нападения на станицу как со стороны регулярных деникинских частей, которые, возможно, уже захватили железнодорожный участок Аргеды - Себряково, так и со стороны разрозненных белогвардейских банд. [53]

В сложившейся обстановке ревком принял необходимые меры: все население, способное нести воинские обязанности, не считаясь с возрастом, приводится в боевую готовность. И тут неожиданно для меня выяснилось, что все наши казаки оказались очень запасливыми: у них нашлись собственные карабины и винтовки, шашки и револьверы, все конское снаряжение. Если кому-то чего-то недоставало, необходимое выдавал ревком. О том, что Малодельский ревком располагал довольно значительными запасами оружия и патронов, я не имел никакого понятия. Ясное дело: Гребенников позаботился обо всем заранее.

Уже к полудню ревком превратился в настоящий военный штаб. На привязях вокруг здания стояли оседланные, готовые в поход кони. На многих из них прямо к седлам прикреплены шашки и карабины хозяев. А самих казаков просто не узнать! Во-первых, когда все оказались в сборе, выяснилось, что в станице их не так уж и мало. Во-вторых, выглядели они теперь совсем-совсем по-другому, во всяком случае, я их такими даже и не представлял: все при шашках, фуражки у всех по-ухарски набекрень, иная того и гляди на бок сползет, не удержится, а сами казаки, без скидок на возраст, стали словно более стройными, лихими, боевитыми, с острыми горящими глазами. На лицах - никакой будничной закиси. В общем, не казаки, а орлы боевые!

Только теперь, именно в этой тревожной обстановке, я увидел впервые настоящего боевого казака и почувствовал, что с такими молодцами любые горы сдвинуть можно, любого врага смести с земли русской. Даже старики и те помолодели и выглядели как бойцовые петухи.

Глядя на своих товарищей по оружию, я невольно вспоминал наш дорожный разговор с Трофимычем, который убеждал нас, что былых казаков теперь нет, что в станицах остались только одни старые хрычи да инвалиды. В этот момент Трофимыч почему-то не попадался на глаза, а как хотелось бы сейчас увидеть его!…

Сам я в это время не мог понять одного: почему все-таки многие из малодельцев, которые выглядели теперь такими орлами, с которыми, казалось, и в мирное время можно творить чудеса, до этого момента не хотели ничего делать по хозяйству и так беззастенчиво бездельничали? Неужели мы, ревкомовцы, коммунисты и комсомольцы, чего-то не учли, недоработали?… Усилий-то в этом отношении было приложено немало. Вероятнее всего, [54] основная причина заключалась все-таки в нежелании казаков рисковать своим трудом, ведь война шла совсем-совсем рядом и даже незначительное - временное отступление наших войск отдавало в руки врага все плоды их трудов.

Итак, мы готовились к отходу. Ревком - штаб, казаки, одностаничники - войско, казачки и явные старики со своими подводами, груженными до отказа домашним скарбом и одновременно всем минимально необходимым для обеспечения бойцов, включая патроны, - наш обоз, а с определенной точки зрения и обуза наша. Кстати, обоз оказался готовым к походу раньше всех предположений. Не ожидая команды, как будто по тайному уговору, подводы раньше всех заполнили ревкомовскую площадь и все улицы в направлении Березовской. А самое главное - все это делалось спокойно, без малейших признаков какой-нибудь суеты и паники.

Впереди всех подвод была и самая главная, пароконная, которая стояла прямо у крыльца ревкома. Загруженная ящиками и мешками с ревкомовскими и партийными делами и бумагами, она принадлежала моему товарищу Васюке Царькову. Перед ним ставилась ответственнейшая задача - любой ценой сберечь это имущество и доставить его в город Балашов.

Я назначался рядовым бойцом нашего самодеятельного отряда, но, как и многие другие казаки, из-за нехватки верховых лошадей был пока лишь пешим пластуном.

* * *

Около шести часов вечера, когда приготовления к отступлению вошли уже в спокойное русло и я собирался было пойти поискать подводу своих Мелеховых, чтобы что-нибудь перекусить, как вдруг где-то вдали, в стороне от дороги на Себряково, послышались глухие винтовочные выстрелы: сначала один, потом другой, третий. Почти тотчас же в том направлении, где-то совсем близко, последовали и наши ответные выстрелы. Это стреляло предусмотрительно выставленное Гребенниковым боевое охранение. Завязалась редкая перестрелка с неизвестным пока по силам противником.

Через минуту выбежавший на крыльцо предревкома окликнул казака Гундорова и начал давать ему какие-то указания. По торопливым жестам, которые я успел разглядеть из окна, можно было догадаться, что Гребенников приказывал использовать колокольню церкви и разместить что-то на улице, идущей сразу от ревкома. [55]

Когда я выскочил на улицу, Гребенников уже быстро шел в сторону нашей оборонительной линии.

Я побежал за ним, желая во что бы то ни стало присоединиться к нему и быть в этот момент только с ним. Для меня, неискушенного в искусстве анализа боевой обстановки, предревкома представлял абсолютный авторитет, у которого многому можно поучиться. Гребенников остановился у крайней хаты, с тыльной ее стороны. Здесь во дворе, прямо у изгороди, лежали двое из наших станичников и напряженно вглядывались в даль - похоже, выжидали появления противника между деревьями, чтобы произвести по нему очередные выстрелы. Точно так, как в тирах стреляют по движущимся мишеням. Еще один наш казак залег за ветряком, совсем недалеко от этой же хаты, но на левой стороне дороги, шедшей на Себряково. Позиция для наблюдения и стрельбы еще более выгодная, но его отделяло от нас ровное, открытое пространство, небезопасное для перебежки. Гребенников окликнул ближайших товарищей:

- Что там случилось?

- Вон на той опушке, - ответил полуобернувшись один из стрелков, - появились сначала двое, а потом и десяток конных и давай палить по станице! Как по ним дали - сразу в лес, спешились и вот теперь прячутся, заразы, за деревьями, стерегут, какого бы дурака выманить! Или это разведка какая, а может, и бандюги промышляют. - Казак показал на заполянский лес справа от дороги.

Это тот самый лес, по которому только вчера Гребенников, Вася и я совершили тайком путешествие на Медведицу, чтобы послушать зловещие рокоты орудий.

- А сейчас не больше стало? - спросил предревкома.

- Нет, вроде даже мене.

- Все равно надо смотреть в оба, ждать всякого можно. Так передайте и смене. Думается все же, что это бандюги. Проверяют: ушли мы из станицы или нет. А может, и нервы проверяют - вдруг с перепугу сами тронемся.

Гребенников перешел к другой стороне хаты и громко крикнул казаку у ветряка:

- Алексей! Смотри в оба. Не обошли бы слева. Кто у тебя там слева?

- Там народ есть. Все в порядке, Григорий Иванович. Бандюги что-то притихли. Может, и осталась какая-нибудь [56] одна сволочь, вот и пуляет себе изредка. Я его только что видел: вон там на опушке, у бугорка.

- Смотри лучше! - приказал Алексей Григорьевич. - Дело к вечеру, думаю, рисковать ночью не будут, а все ж! Вот к рассвету ждать можно всякого. Ну да меры примем. Бывайте!