Этот дядька, и был мой псевдо-крестник. У него – незадолго до меня – родился сын и он назвал его Павлом – в честь папы. И когда родился я, то и папа, естественно – в «алаверды», как в ресторане – записал в Иваны и меня. Но, когда он пришёл домой, мои сёстры, услышав лишь имечко нового брата, завыли обо мне в голос, как по покойнику. Особенно старалась старшая. Выли они до тех пор, пока папа не пошёл и не переименовал меня так, как она ему наказала. После этого, у неё проснулись, как я подозреваю, ко мне, уже и материнские чувства. Во всяком случае, она начала таскать меня с собой на все свои свидания и даже в кино, благодаря чему, каких только фильмов я с ней не насмотрелся…

Три этажа нашей семейной пирамиды, имели, таким образом, ещё и внесемейное полу-идеологическое продолжение, поскольку многие наши родственники, в тогдашней советской иерархии, были людьми довольно заметными – об иных были написаны книжки, другие мелькали в киножурналах, третьи – на международных выставках и в музеях. Иногда, они заезжали и к нам, и тогда мы ощущали себя частью, строящегося вокруг нас, этого огромного, такого могучего и прекрасного нового мира. Мира нашего будущего!..

Да и в санаториях, папа часто отдыхал с известными всей стране людьми – настоящими героями – привозя их фотографии и всякие забавные истории о них… Особенно, почему-то, мне запомнились его рассказы о Стаханове и Гризодубовой, с которыми он отдыхал ещё «до войны». Крепко выпив, Стаханов всегда рвался звонить в Кремль, Сталину. Ну, а поддавал он, не редко…

Но в нашем собственном мире, каждый из нас был предельно независим, максимально самостоятелен и предоставлен только самому себе. Существовало лишь два момента, когда каждый обязан был быть дома неукоснительно: обед и ужин. Время их было расписано раз и навсегда, и на моей памяти, до болезни отца – оно не изменялось. Закон гласил, если дома нет хотя бы одного, то за стол не сядет ни кто! И обед, а равно и ужин, будет отменён. Это действовало – к обеду все летели отовсюду, бросая всё!.. Когда я гостил у приятелей, меня поражало, что человек может сесть за стол один. Есть одному… Разве он – собака?!

Второй пункт, обязывал каждого, постоянно извещать о своём местонахождении, всех остальных. Где бы он ни был. Но я не помню закрытых тем. Однажды за обедом мой брат-восьмиклассник с серьёзным видом сообщил, что в последней серии Чита родит от Тарзана. Я не понял, что тут смешного, но родители хохотали громче всех. Им первым сообщалось и обо всех рискованных проделках как своих, так и чужих. И они никогда никого не предали, не подставили и не заложили. Потому, что именно дети, а вовсе и не они, были по настоящему главными в «нашей семье». И кто там кого «воспитывал»… ещё надо бы разобраться…

Родители у нас, были, скорее … соучастниками. И, поскольку дурного, ни в чём, в своих детях они никогда ничего не видели, то и естественная откровенность их всегда царствовала во всём – все были в курсе всех дел всех. Это была не столько «семья», сколько команда, где дети и родители были всегда, во всём, заодно…

Так, что вместо «семьи», у нашей мамы получился прямо-таки, генератор какой-то неведомой энергии, ротором в котором были брат с младшей сестрой. За день они вырабатывали её мегаватты, не давая спуску себе и другим. Роль энергоприёмников выполняли мы с моей старшей сестрой. Родители были некой организующей его частью, Ну, а бабушка – осью, вокруг которой и вертелось всё это с утра до ночи! Неудивительно, что к нам постоянно притекали толпы. Иногда в доме, почти в каждой из его комнат, более или менее чинно, располагалась своя компания – к каждому из четверых кто-нибудь да приходил. Иногда меж компаниями возникали симпатии и тогда образовывалось нечто вроде цветочной почты. И тогда долго ходили с записочками. Это был дом не столько открытых, сколько никогда не закрывающихся дверей. Дом, в котором никогда не умолкал детский смех!..

Неудивительно, что такой образ жизни развивал в нас быстрое, почти мгновенное, но всегда живое и радостное восприятие всего вокруг. Абсолютная искренность с абсолютной уверенностью в абсолютной правильности всего нашего существования и образа жизни. Как и всего этого громадного, такого разумного справедливого мира вокруг нас, частью которого тогда мы были. Это, как я понимаю, и создавало цельность наших детских характеров. Всё происходящее вокруг казалось нам понятным и очень нужным, а наше будущее – манящим и лучезарным. И мы неслись на встречу с ним на всех своих детских парусах!..

Это была не столько семья, сколько мир, время в котором, текло совсем иначе – здесь оно летело с совершенно невероятной скоростью, столь характерной только для самого высшего – почти абсолютного счастья! Да, у каждого из нас было невероятно счастливое и мгновенное ощущение себя в этой невероятно счастливой жизни… И каждый из нас жил так быстро, как только мог, притягивая к себе этой скоростью, ещё и всех вокруг, а я так успевал ещё и события…

Наверное, ещё и поэтому, как я понимаю, все мы, и каждый в отдельности, и обладали, какой-то, особой привлекательностью. Мы были искренни и естественны во всех своих проявлениях, отчего и всем другим было с нами, всегда легко. Быстрое время делало наш мир притягательным для других и всё в нём получалось, как бы, само собой.

Каким-то образом, маме удалось создать образ жизни, поразительно независимый ни от чего происходящего вне нас – ни от денег, ни от проблем, ни даже и от бед. Именно во все наиболее трудные времена, наша цивилизация и отмобилизовывалась к ним полностью, демонстрируя свою фантастическую целостность и приспособляемость. Касалось ли это здоровья отца, болезни близких или обвала безденежья, жили мы всегда одинаково. И когда отец был у кормила власти, и когда его взяла сталинская чека и он находился под следствием, и когда заболел, и когда вновь водил свои поезда, и когда снова вернулся к власти. Странно, но мы были счастливы всегда, а все наши заботы и беды, лишь сильнее нас сплачивали!..

Но полной безоблачности моего счастья, периодически, что-нибудь, да мешало, если и не угрожало всерьёз. Был ли я мнителен или через чур, критичен, не знаю. Да и общая атмосфера в стране давала себя знать, почти что, во всём…

Очень рано меня начали одолевать ощущения, что я не принадлежу к этой прекрасной семье, так как, чем-то, от всех них, и отличаюсь. Я пытался разобраться, без посторонней помощи, по существу: кто я такой, зачем и откуда появился на свет… Да и почему, собственно? За этим следовала череда не простых открытий. С одной стороны, я очень любил всех моих родных – каждого по своему – и часто бережно и нежно любовался ими. С другой – ещё острее, при этом, чувствовал, что я, как бы, не совсем член этой семьи, так как чем-то от всех них, ещё и отличаюсь. Но… чем?

Именно этого-то, как раз, я никак и не мог взять в толк, и меня это порядком беспокоило. К тому же, иногда появлялось ощущение, что я не столько думаю, сколько, как бы, как вспоминаю, что-то. Вернее, стараюсь вспомнить. Вспомнить… что?

Одно время, памятуя, что, по рассказам мамы, в юности за ней ухаживал какой-то, известный генерал, которому она отказала, предпочтя отца, я стал считать себя его тайным отпрыском. Этот генерал иногда проезжал то на Восток (где раньше занимался своими революционными происками один из моих дедьёв – соратник Артёма, увековеченный в революционном эпосе «Котельщик Ермоленко»), то с Востока…

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.