— Мама, это мой друг, Адам, — представил меня Тоха и тут же в своем репертуаре отругал меня: — Ты почему не приходил, сволочь? Так с друзьями не поступают.

— Антон! Веди себя с достоинством.

Я проигнорировал его упреки и поздоровался с мамой. Ее лицо казалось мне знакомой. Смутное дежавю. Где–то кажись видел. Хотя скорее всего похожа на кого–то, просто.

— Здрасте.

— Здравствуйте, Адам. Я — Ольга Александровна. Я о вас много слышала. Не знала, что вы в одной группе “самоубийц” с моим сыном.

Я пожал плечами, слово “самоубийцы” наводило на размышления. Я не знал историю выбора Антона такой работы. Но в диаспоре была еще так называемая лотерея–смерти. Кто–то брался за нее добровольно. Кому–то доставалось эта работа по неволе. А кто–то даже чтобы защитить другого, выбранного этой лотереей смерти. Бывало и такое романтическое событие в нашей “колониальной” жизни. Хоть сериалы снимай про несчастных разлученных лотереей смерти влюбленных.

— Ничего странного у нас секретное подразделение, — ответил я, нашел второй стул и сел рядом с кроватью.

— Как его здоровье? — спросил я Ольга Александровну.

— Эй! — Тоха, ткнул меня обложкой книжки. — Я тут! Можешь у меня спросить.

— Ты соврешь или “схохмачишь”, — ответил я, не оборачиваясь. — Тебе вообще нельзя верить, после этого трюка с Сауроном.

— Врачи, говорят, что он возможно сможет снова будет ходит, но на реабилитацию потребуется несколько лет, — объяснила мама Тохи грустно.

— Могло быть хуже, — сказал я, стараясь ее утешить.

— Спасибо господу, что живой, — согласилась она.

— Спасибо, Адаму, мама, — сказал неожиданно Тоха. — Он меня четыре часа тащил по тайге. Не бросил. И мишек прогнал.

— Конечно, сынок. Спасибо вам, Адам. Вы настоящий друг и мужчина.

Я смутился. Отмахнулся рукой, украдкой зло глянув на Антона. Опять твои шуточки, Тоха, — говорил мой взгляд.

— Я серьезно, — сказал Тоха. — Надеюсь ты не будешь больше принимать участие в операциях.

Я опешил.

— С чего это? — спросил я.

— Ну ты же уже сколько раз сделал за других работу! Пора и честь знать. Убьют же. Не может тебе везти вечно. Никто тебя не упрекнет.

Его горячая речь мне показалась странной. Ни о какой отставке мы никогда не беседовали. Я конечно мог подать в отставку. Командование седьмого отдела, мне даже намекало — перейти в ранг инструкторов. Я был слишком ценен, чтобы рисковать дальше. Моего опыта не было ни у одной живой феи–шахидки. Но Антон вряд ли об этом волновался. Его скорее всего задевало, что он теперь не удел. А я буду рисковать один.

Мы поговорили еще немного. Я посмотрел название на обложке книги, что читал Антон. Это был “Гиперион” Дэна Симмонса — книга про человеческий страх. И перед инопланетянами тоже. Странное совпадение! Мать Антона ушла, оставив нас вдвоем.

— Я твою мать где–то видел, — сказал я, когда Ольга Александровна ушла.

— Я тоже, — сказал Антон, неожиданно поднес ладонь ко лбу, озадаченно потер лоб со словами: — Твою мать, где же я ее видел.

Я не смог сдержать улыбки. Хохмач, у смертного одра даже рассмешит.

Довольный результатом своей шутки Тоха объяснил, уже серьезно:

— Конечно ты ее видел. Она актрисой была. В кино снималась. В основном в сериалах. Но ты вообще–то темный, если ее не знал. Она знаменитой была очень.

Я опять пожал плечами. Я мало что помнил из прежней жизни, хотя и делал вид что помню. У меня была собственная история бегства после вторжения, но приличный кусок моей прошлой жизни до вторжения я не помнил. Это было необязательно знать всем, пока я не разберусь, решил я однажды и с тех пор это было моей маленькой тайной.

— Зато я Чулпан Хаматову помню. И даже Гурченко, — сказал я, несколько обиженный его обзывалкой. Я — не темный, вообще–то. Физику знаю. Восточные единоборства, бокс. Не помню правда откуда, но знаю.

— Чулпан? Татарку? — переспросил Тоха.

— Ага.

— Мама круче была, — сказал он, безапелляционно отметая мои возражения.

Я не стал спорить. Если я помню Чулпан, несмотря на частичную амнезию, то скорее всего татарка круче была. Но сын, конечно за мамашу должен быть. Это без вопросов.

— Ок, круче Чулпан, — согласился я.

И чтобы увести тему, спросил:

— Как там твоя первая любовь?

— Она не первая моя любовь, — ответил Тоха со смеющимися глазами.

— Последняя?

— Брось прикалываться. С Ингой я — порвал.

— Чего это, она тебя бросила?

Я очень удивился. Девушка Антона была очень сердечным человеком. Жалостливым я бы сказал. Чтобы она его бросила, после случившегося — это не могло уложится в моей голове. Гораздо легче было поверить в то, что все пришельцы завтра же сдохнут. Сами!

— Дурак! Не бросила она меня, — ответил Антон. — Я ее сам прогнал. На фига я ей теперь нужен? В таком состоянии. Только душу будет бередить. Вдруг я не встану никогда? Она заслуживает лучшего...

Возвращался я тем же маршрутом. Иногда встречал подвыпивших субъектов. Немного, но попадались такие. Будь моя воля расстреливал бы их. Как же без них в русскоязычной–то колонии? Пьянство в период военного вторжения инопланетян, когда решается судьба человечества — это было больше, чем преступление. Но японцы нас не трогали. Давали вариться в собственном соку. А многие люди, считавшие, что уже все кончено. То есть хана, нашей расе и планете, либо принимали наркотики, либо пьянствовали. Некоторые просто снимали стресс после тяжелой работы. Трудились все как очумелые. Труд сделал из обезьяны человека, по словам Маркса. Труд мог и инопланетян победить. По крайне мере, если они будут продолжать такую тактику, то рано или поздно будут запущены сотни баллистических ракет с ЯО, которые уничтожат корабль–матку. Надежда на это была. Просто все должно было управляться механикой. Без электроники. И система должна была “насытить” ПРО инопланетного корабля, как выражались специалисты по противоракетной обороне. Сколько ракет с ЯО нужно было запустить для такой масштабной операции никто не знал, но, чтобы не было риска, это должно было быть настоящим роем.  Запущенным более–менее одновременно. Но гарантии это не давало. Тем паче никто не понимал, почему пришельцы не добивают нас, страшным оружием первой волны. То ли оно у них закончилось. Поскольку понятно, что ресурсы, которые можно было перетащить на расстояние в многие световые годы — ограничены. То ли, это было какой–то игрой для них. То ли они передумали добивать нас. В общем, сам черт ногу сломит. Австралия тоже была в деле. Причем половину ракет они уже сделали. Возможно я даже увижу, это преставление, когда высоко в небе на орбите земли вспыхнет тысяча Солнц, в яростном огне сжигая ненавистный ромбовидный корабль. И не нужно будет больше опасаться великанов. Нескладных гигантов Сципиона Африканского, вышагивающих в столетних елях, словно в высокой траве африканской саванны. И фей–шахидок с реактивными ранцами, словно назойливые мухи летающими вокруг них, пытаясь отыскать хрустальное “сердце” для связи с кораблем на орбите, тоже больше не будет.

В моей жизни до нашествия пришельцев было одно темное пятно. Промежуток времени, который я не помнил. Не то, чтобы совсем, какие–то фрагменты помнил, но ничего определенного. Ничего имевшего смысл, некое завершенное действие, произошедшее тогда. Иногда мне казалось, что осталось чуть–чуть, совсем чуть–чуть и я вспомню. Что–то очень важное, настолько важное, что возможно от этого полностью изменится моя жизнь. Или даже жизнь остальных вокруг меня. Я называл такое состояние дежавюка”. От французского слова дежавю — ложное воспоминание о чем–то, чего ты видеть не мог. В мое же дежавюке это было не понятно — ложное ли это воспоминание, или настоящее. У меня не было возможности определить. Было одно место, куда я ходил дважды в неделю. В районе Фукуока. Я случайно нашел эту улицу год назад. Катался на велосипеде по Токио, проехал несколько кварталов, а потом меня “торкнуло”. Я едва успел затормозить. Чувство узнавания было настолько сильным, что я был некоторое время в прострации. Патрульный полицейский в белых перчатках, ростом едва мне по грудь, подошел, увидев, что я странно себя веду. Может даже он хотел поинтересоваться, чего это я — здоровый мужик — праздно гуляю по городу, когда весь город надрывается в титанических усилиях чтобы выжить. Каждое утро люди словно муравьи выходили на работу и первые несколько лет после вторжения выходных вообще не было. Их только недавно вернули, как и отменили комендантский час. Жизнь как–то устаканилась, оказывается можно даже привыкнуть к апокалипсису. Гулять, спать, любить, смотреть кино, ожидая смертельную атаку — последнюю в истории человечества. Заниматься обычными делами. Удивительно, как быстро привыкает человек! Полицейский тогда резко остановился, узнав меня. Отошел на почтительное расстояние. Ненормальные, которые защищают город от пришельцев. Практически живые трупы. А тут еще многократно выживший “живой труп”. Некоторые японцы даже собирали карточки, типа звезды бейсбола, карточки с картинками убийц великанов, если быть точнее. Я уже сбился со счета, скольким детям с восхищенными глазами подписывал такую карточку со своим, нарисованным в “мультяшном” стиле — в стальной броне и реактивном ранце, персонажем. Предатор — Ultimate Titan Killer! В титановой броне и крутых кожаных крагах. Художник–японец изобразил меня слишком массивным и мускулистым, со стальным взглядом, почему–то больших голубоватых глаз. С красной банданой в виде японского флага, развевающейся на ветру как у камикадзе времен второй мировой. Тоха смеялся с этого, как и весь отряд когда–то. Не помню который уже. Ни первых с кем я летал, ни вторых, и даже третьих уже нет в живых. Ни одного. С четвертого живой только Олег — по кличке “Шестиструнный Самурай”. В четвертой группе у многих были клички из японских мультиков — из аниме. Я ее называл “анимешная группа”. Они знали друг друга и вызвались на это задание добровольно. Крепкая была команда. Я бы с ними и дальше с удовольствием работал бы. Если бы не погибли. Слишком были лихие, отчаянные. Кроме Олега. Ему посчастливилось завалить одного из Торов. И он использовал свое право “приземлиться”. Так говорили, когда кто–то использовал свой бонус, завалишь великана