СЕРДЦЕ ВЕЛИКАНА

ГЛАВА ПЕРВАЯ: ИСТРЕБИТЕЛИ ВЕЛИКАНОВ (СОВЕТСКИЙ ЮМОР)

Transcend life and death. When you eliminate all thoughts about life and death, you will be able  to totally disregard your earthly life.

(Преодолей предел жизни и смерти. Когда ты уничтожишь все свои мысли о жизни и смерти, ты будешь способен полностью отринуть свою земную жизнь.)

(Из инструкции для пилотов–камикадзе)

Уничтожь свои мысли о земной жизни!

Этот совет из инструкции для японских пилотов–камикадзе второй мировой, вертелся у меня в голове и никак не желал уйти из сознания.

Уничтожь свои мысли о земной жизни!

Проклятье! Замогильный голос давно мертвого, читавшего эту инструкцию, командира так и продирается через этот текст. Прилипчивые слова! Словно слова песенки–прилипалы, которая упорно не забывается. Правда песенка–прилипала рифмуется. А тут? Вроде бы тупо и прямо сказанные слова, но поди же! Что–то есть в них. Страшное и безнадежное. Как наше положение. Приказ выбросить из головы все: детство, родителей, друзей, зеленые луга и дома родного города, запахи жизни. Все! Отринь, чувак! Ты – мертвец, который через пять минут врежется на скорости шестьсот километров в час в американский авианосец!

Уничтожь свои мысли о земной жизни!

— Внимание группа, начинаем раскрутку гироскопов и маховиков. Подсоедините приводы, пожалуйста!

Я послушно подключил клапанный разъем в щель соединителя. Наконец–то слова–прилипалы перестали звучать в голове. Раздался едва слышимый свист воздуха под большим давлением начавшего раскручивать маховики в моем наспинном снаряжении.

Три минуты энергии. Это все что мне должен был выдать маховик после выброса. Более чем достаточно! Большинство из нас умрет уже на первой минуте. Если вообще кто–то выживет на этот раз. И такое бывало нередко.

— Пожалуйста, проверьте ваши камеры!

Я послушно потянулся за спину и вытянул из зажима камеру. Механическую, с четырнадцатимиллиметровой пленкой и на всякий случай довернул ручку взвода до самого конца. Туго. На десять минут съемки – хватит с лихвой. Вполне достаточно чтобы снять собственную смерть. Чтобы эксперты центра противодествия до дыр рассматривали, пытаясь узнать что-то полезное об инопланетянах.

Наш переделанный «безэлектронный» «Оспрей» в этот момент заметно тряхнуло. Я чуть не выронил камеру, успев перехватить ее в последний момент в воздухе. В отличии от меня, сидящий напротив Шахрани, оказался менее ловок, и взаправду уронил сделанную по старинной – еще немецкой технологии – камеру. Камера покатилась между скамейками десанта, дребезжа и подпрыгивая от вибрации фюзеляжа самолета.

Наш, стоящий между тут же инструктор, рыжий австралиец Гарвис, подхватил камеру и дотошно ее осмотрел.

— На. Не сломалась. Держи!

Шахрани – перс из Тегерана, города которого давно уже не было на свете – принял камеру. Дико смущенный. Покрасневший как рак. Шахрани был очень стеснителен. Глядя на него, я вспомнил слова Антона: «Что он среди нас вообще делает», — спрашивал он меня давеча с большим недоумением. — «Он же жутко боится смерти?!»

Вспомнив эти слова, я посмотрел в сторону Антона.

Тоха хмуро буравил глазами перса. Увидев, что я на него смотрю, ухмыльнулся.

— Чем, ты, недоволен, Тоха, — спросил я. — Они же союзники ваши были. Заодно против проклятых империалистов. Как там их? Пиндосов.

— Иранцы не были друзьями России, — ответил он. — Просто все по старому принципу сложилось. Враг моего врага — мой союзник. И сколько раз тебе говорить: я – белорусс, а не русский.

— А как же старшие братья? — поддел я.

— В гробу видел!

Шахрани подозрительно уставился на нас. Переводя взгляд с Тохи, на меня и обратно. Русского языка он не понимал, поэтому наши замечания остались для него полной белибердой. В отличии от Гарвиса и Сергея. Гарвис знал с десяток языков, в том числе и персидский. А Сергей был родом с Находки. Вместе с семьей они удрали на катере сразу после первой волны пришельцев. Но Сергея я знал плохо. Где–то месяц совместных тренировок. Никаких отношений больше. Он был совсем свежей «феей» а наша колония русскоязычных беженцев под Токио было достаточно большой, чтобы не встречаться годами с человеком, которого видел всего один раз. А вот Антона или Тоху – я знал хорошо. Это был второй выживший в команде после предыдущей атаки. Маленькая сенсация. Потому что обычно выживал только я. Почему я не знаю. И никто не знает. Но я уже почему-то семь раз выживал. Какое-то странное Космическое Равновесие не хотело чтобы я умер от рук пришельцев. Вернее, от рук их биомеханических монструозных роботов. Я не всегда наносил смертельный удар великану, предыдущий раз его поразил Тоха, но я всегда выживал. Все семь раз, когда погибали остальные.

Седьмой отдел Мураты изучал меня не хуже пришельцев. До дыр рассматривали пленки с видео, стиль пилотирования. Даже изучая мои бытовые привычки, но ни черта не находил. Все было просто удачей. Странной случайной удачей. Выигранной лотереей. Или все же нет?

«Так не бывает! Почему ты выжил? Они не трогают тебя? Ты – особенный? ...»

Я устал от этих вопросов уже после третьего случая. Даже переехал из своей квартиры в небольшой «русской» колонии в пригороде Токио, чтобы не мозолить глаза. Поселился у подземного центра противодействия. Под Фудзи. Японская пресса охотилась за мной, а я бегал от нее как мог. Мало мне было седьмого отдела и их идиотских вопросов. Так еще и эти! Если меня убьют на этот раз – то точно уже отстанут. Мертвецу вопросов не задашь.

Мои размышления прервал вой сирены. Не такой уж громкой чтобы заглушить шум моторов «Оспрея», но достаточной чтобы сердце заколотилось быстрее. Нервы! Гарвис по–военному выпрямился и окинул нас взглядом.

— Ребята, хоть и не нахожу правильным давать вам советы, повторяю план атаки. Выброс с шести тысяч метров. Построение «Звезда» Охватите его в кольцо. Ищите сердце. В общем сами знаете. Не лезьте на рожон.»

Антон махнул на него рукой и обратился ко мне:

— Прям батя комбат, просто. Лингвист хренов!

Гарвис вопросительно глянул на нас. Ни про батю, ни про хрен он ничего не понял, в его словаре этого видимо не было, хотя он довольно сносно говорил на русском – книжном литературном русском Чехова и Достоевского. Коих он нет–нет цитировал, чтобы произвести впечатление на русскоязычных. Но мата не знал, на бытовом уровне в России это было бы равносильно незнанию русского вообще.

Я успокоительно воздел ладонь, мол, не обращай внимание.

Гарвис продолжил отдавать команды:

— Отсоединить маховики! Всем встать и приготовится «товарисшчи».

Антон прыснул, шутка была предназначена для русскоязычных:

— Как в «красной жаре», хуликаны, товарисшчи...

Я улыбнулся. Юморной у нас нынче инструктор оказался. Хотя его жизнь, наверное, была сплошным стрессом. Каждый раз провожать живых мертвецов!

Люк уникального американского самолета вертикального взлета и посадки начал открываться.

Гидравлические цилиндры медленно раскрывали створки. Все поспешно опустили на глаза очки консервы. В салон ворвался атмосферный воздух. Уши заложило, и я привычно сглотнул, преодолевая резкий перепад давления.

Тоха внезапно наклонился ко мне и закричал, едва перекрикивая гул пропеллеров и свист воздуха за бортом:

— Жил был один злой великан. И однажды напала на него добрая фея–шахидка с реактивным ранцем и двадцатимиллиметровой ручной пушкой. И выбила из него все дерьмо...

Я не смог удержаться от повторной улыбки.

— Ты сначала выбей из него это дерьмо, хвастун, — ответил я на его инсинуации и подняв большой палец, сделал знак Гарвису.