Я страшно проголодался и потому попросил Джоан подать ужин пораньше. Выслушав ее заверения в том, что кушанья скоро будут на столе, я отправился в гостиную. Эта комната служила предметом моей особой гордости: деревянные панели, которыми были обшиты ее стены, я собственноручно расписал лесными пейзажами. В камине весело потрескивали поленья, а у огня, на низкой табуретке, сидел Марк. Он представлял собой довольно странное зрелище. Рубашку он снял, обнажив белую мускулистую грудь, и, нимало не смущаясь собственной наготы, пришивал к вороту рубашки огромную агатовую пуговицу, покрытую затейливой резьбой. Рядом с ним лежала подушечка, в которую было воткнуто не менее дюжины иголок, каждая – с длинной белой ниткой. Застать Марка за подобным занятием показалось мне настолько забавным, что я невольно рассмеялся.
Марк поднял голову и расплылся в своей обычной широкой улыбке, обнажив прекрасные зубы, быть может чуть крупноватые.
– Я знаю, что вы еще днем приехали в Лондон, сэр, – сообщил он. – Курьер лорда Кромвеля привез вам какой-то пакет и сказал, что вы вернулись. Извините, что я не встаю. Если поднимусь, непременно потеряю какую-нибудь из этих проклятых иголок.
Несмотря на улыбку, в глазах Марка мелькнула настороженность. Он догадывался, что лорд Кромвель во время разговора со мной мог упомянуть об одной неприятной истории, героем которой являлся мой легкомысленный протеже.
Пробормотав что-то нечленораздельное в ответ на приветствие Марка, я окинул его взглядом. Каштановые волосы юноши были коротко подстрижены. Король Генрих, вынужденный коротко стричься для того, чтобы скрыть растущую лысину, приказал всем придворным следовать своему примеру; таким образом, короткие стрижки вошли в моду. Марка новая прическа, безусловно, красила; что до моих собственных волос, я не торопился обрезать их, считая, что длинные пряди больше идут к моему угловатому неправильному лицу.
– Что это ты вздумал портняжничать, Марк? Разве Джоан не могла пришить тебе пуговицы?
– Она была слишком занята, готовилась к вашему приезду. Мне не хотелось ее отвлекать.
Я подошел к столу и взял лежавший на нем пухлый том.
– О, я вижу, ты читаешь Макиавелли.
– Вы же сами посоветовали мне почитать его.
– Ну и как тебе нравится эта книга? – спросил я, опускаясь в мягкое кресло.
– Не слишком, – пожал плечами Марк. – Насколько я понимаю, Макиавелли советовал своему герцогу строить власть на хитрости и жестокости.
– Да, он полагал, что подобные качества необходимы сильному правителю, – кивнул я. – А еще он считал, что призывы к добродетели, которыми так богаты книги, не имеют ничего общего с действительностью. «Если правитель, который желает править честно, окружен бессовестными людьми, его падение неизбежно», – процитировал я.
– Это слишком горькая мудрость, – заметил Марк, откусив нитку.
– Так ведь и судьба Макиавелли была горькой. Он написал эту книгу после того, как герцог Медичи, которому она посвящена, подверг его жестокому наказанию. Когда ты вернешься в Вестминстер, тебе лучше не болтать о том, что ты ее читал. Там не слишком-то одобряют подобные идеи.
В глазах Марка вспыхнул радостный огонек.
– Я могу вернуться в Вестминстер? Неужели лорд Кромвель…
– Вероятно, вскоре тебе будет предоставлена такая возможность. Мы поговорим об этом за ужином. А сейчас я хочу немного отдохнуть. День сегодня выдался трудный.
С этими словами я тяжело поднялся с кресла и направился к дверям, предоставив Марку без помех заниматься рукоделием.
Джоан и в самом деле отлично подготовилась к моему приезду: в комнате моей полыхал камин, постель была приготовлена, и зажженная свеча горела на столе рядом с моей главной ценностью – новейшим изданием Библии на английском языке. На душе у меня стало легче, когда я увидел эту книгу. Лежащая на столе в самом центре комнаты, в ярком круге света, она неодолимо притягивала к себе взор. Я открыл Библию и погладил пальцами выпуклые готические буквы, в свете свечи сверкавшие нарядным глянцем. Рядом с Библией я заметил большой пакет с бумагами. Срезав круглую красную печать перочинным ножом, я обнаружил в пакете подтверждающее мои полномочия письмо, написанное энергичным почерком лорда Кромвеля, переплетенный в кожу том «Комперты» и документы, относящиеся к монастырю в Скарнси.
Несколько мгновений я постоял у окна, глядя в сад, который в сгущавшихся сумерках казался таким мирным и спокойным. Близилась зима, и больше всего мне хотелось провести ее дома, в тепле и уюте. Но уже завтра я должен был снова отправиться в путь. Тяжело вздохнув, я растянулся на мягкой постели, с наслаждением ощущая, как расслабляются мои усталые мускулы. Завтра мне вновь предстояла длительная поездка верхом, а с каждым годом подобные испытания становились для меня все более трудными и мучительными.
Увечье мое стало заметно, когда я достиг трехлетнего возраста. Я начал сгибаться вперед и вправо, и никакие корсеты не могли этому воспрепятствовать. К пяти годам я превратился в настоящего горбуна, каковым и остаюсь по сей день. Я всегда завидовал мальчишкам и девчонкам, живущим поблизости от нашей фермы. Они могли бегать, прыгать и играть, а мне, неуклюжему увальню, оставалось лишь служить предметом насмешек. Нередко, заливаясь слезами, я взывал к Господу и даже корил Его за несправедливость.
Отцу моему принадлежали прекрасные пахотные угодья и пастбища неподалеку от Личфилда. Я был единственным сыном, ибо все мои братья и сестры умерли в младенчестве, и то, что его наследник никогда не сможет работать на земле, служило для отца источником постоянной печали. Я ощущал эту печаль особенно остро, хотя отец никогда не упрекал меня. Лишь однажды он спокойно заметил, что близится пора, когда старость и телесные недуги не позволят ему работать. Вскоре нам придется нанять управляющего, сказал отец. Он рассчитывал, что управляющий поможет мне справиться с хозяйством и после того, как я останусь один.
Мне было шестнадцать, когда на нашу ферму прибыл управляющий. Я ожидал его с предвзятым чувством, но стоило Уильяму Поэру появиться на пороге нашего дома, как все мое предубеждение исчезло без следа. Этот крупный темноволосый человек с румяным открытым лицом располагал к себе с первого взгляда. Своей сильной мозолистой рукой он сжал мою, слабую и изнеженную, и представил меня своей жене – миловидному белокурому созданию. За подол ее платья держался Марк, толстощекий крепыш, который уставился на меня, не вынимая изо рта грязного пальца.
К тому времени уже было решено, что я отправлюсь в Лондон, дабы получить образование в Юридической корпорации. В то время всякий, кто хотел финансовой независимости для своего сына, посылал его учиться на адвоката – при условии, разумеется, что отпрыск обладал пригодными для обучения мозгами. Отец полагал, что знание законов поможет мне не только зарабатывать деньги, но и наблюдать за работой управляющего. Он надеялся, что, закончив курс, я вернусь в Личфилд, чего я не сделал.
Я прибыл в Лондон в 1518-м, год спустя после того, как Мартин Лютер бросил вызов Папе у дверей церкви в Виттенберге. Помню, как тяжело мне было привыкнуть к городскому шуму, к снующим по улицам толпам и к постоянной вони, которая раздражала меня сильнее всего. Однако же я быстро сошелся с товарищами по обучению. То были дни жарких дискуссий, когда специалисты по общему праву возражали против распространившегося употребления клерикальных законов. Я был заодно с теми, кто утверждал, что королевские суды должны быть свободны от влияния церкви, ибо, если предметом разбирательства служит нарушение условий договора или клевета, церковники тут совершенно ни при чем. Ограждение суда от церковных посягательств являлось, по моему разумению, необходимым залогом его успешной работы. Но в те годы церковь, подобно гигантскому спруту, протягивала свои щупальца во все сферы государственной жизни, вожделея все больших выгод и позабыв про заветы Священного Писания. Я с жадностью прочел Эразма, и это еще сильнее поколебало то раболепное почтение, которое я с детства питал к церкви. У меня были веские причины испытывать неприязнь к монахам, и теперь я убедился в том, что имею на это полное право.
