— Спроси ее, — сказал государь тихо Мамону, — что ж они, и не воротились?
— Ну, матушка, пошел-ушел, что же они, и не воротились?
— Ничего не знаем. Видно, что сгорели, а не то воротились бы…
Иоанн не вымолвил ни слова, но на лице было написано сильное волнение. Деревянное строение Меотаки горело недолго; боярские дети с помощью обывателей скоро залили пожарище… Не без труда железными вилами разрыли пепелище, но нашли только уголь; огонь не оставил никаких других признаков своих жертв… Между тем рассвело. Государь воротился в Кремль, въехал во двор, взошел на крыльцо с лицом печальным; глубокая дума сделала его невнимательным ко всему окружающему; на последней ступеньке оступился и, вероятно бы, упал, если бы ловкие чьи-то руки его не поддержали. Иоанн взглянул на своего спасителя. Пред ним стоял Холмский-молодой: хотя и заплаканные, голубые очи сияли светом чистой, невинной души, русые кудри мягкими прядями в некотором беспорядке разбегались по молодым, но уже широким плечам. Он был в зеленом бархатном полукафтане, из-под которого видна была персидская шелковая рубашка, обшитая золотыми галунами. Хотя Холмский был сыном друга Иоаннова, хотя он жил вместе с детьми царскими, но Иоанн не знал Васи, тем более что князя в терема привезли младенцем; наверх с детьми он не ходил, а в нижних теремах Иоанн не был с тех пор, как туда переехала княгиня Авдотья Кирилловна. Государь пристально смотрел на Васю; тот, к удивлению Иоанна, покойно и весело выдерживал взор его, тот взор, от которого не одна женщина падала в обморок.
— Кто ты? — спросил государь.
— Твой раб и подданный Василий, князь Данилов, сын Холмский, — ответил юноша.
— Так это ты, Вася?.. — спросил государь, нахмурясь.
— Я, великий государь, Вася…
— Ты, Васенька, малолетний?
— Не малолетний, великий государь, я недоросль, как говорит матушка.
— Так это не ты в Греческой слободе бросился в огонь…
— Я и Алмаз, великий государь, мы оба бросились. Да разве мы что ни есть этим дурное сделали…
— Напротив того.
— Я так и знал, что ты, государь, похвалишь, а спроси матушку да свою супругу, государыню Софью Фоминишну, спроси-ка ненаглядных твоих царевен…
— Гм! Ну что ж они.
— Мыли мне голову, мыли, душно стало, выбежал на воздух освежиться. Пусть они и умные, и высокие, а у меня свой толк. Бог меня любит, выбежал я от бабьей грозы, а Господь помог мне поддержать тебя.
Иоанн был тронут, а это с ним редко случалось.
— Добрый ты сын любезного мне мужа, — сказал он. — Разум твой столь же чист, как и сердце. Сохранишь ли их во всегдашней чистоте?..
— И на это, государь, у меня свой толк.
Государь улыбнулся, а это была еще большая редкость.
— Что же сталось с Андреем и его женой? — спросил государь.
— Бог помог! Алмаз вынес Андрея Фомича, а я Зою, благо, что окна в сад низки.
— Где же оба?
— Мы отнесли их к Ласкиру. Их дымом одурило. Да еще при нас стали приходить в память.
— Князь Федор! Пошли сейчас туда Савву-врача от моего имени.
— Вася! — сказал Иоанн, положив руку на голову юноши. — Я тебя не забуду.
Князь Василий не выдержал, залился слезами и, схватив руку Иоанна, стал целовать ее.
— До свиданья, Василий!
— Государь, коли так, — проговорил Вася, — то у меня есть просьба до тебя. Укажи государыне и всем нашим теремным, чтобы они перестали мне мыть голову и сердиться.
— Перестанут.
Иоанн вошел в коридор и спросил Стромилова:
— Что сын Иван?
— Лучше!
— Я так и думал.
Невестка встретила государя с лицом веселым, мистр Леон почтительно преклонился.
— Лучше, государь родитель, совсем лучше. Боль в ногах поутихла, только слабость.
— Мистр Леон, жалую тебя корабельником и шубой… Чтó, выздоровеет?
— Ручаюсь головой твоему царскому величеству.
— Помни слово, а что до титла, то латинских не жалую… Мне с римским императором детей не крестить.
— Мне, подлому рабу твоему, противоречить не приходится, но долг совести велит, коли к слову пришлось, мне, верному и преданному слуге, не молчать, а говорить.
— О чем же говорить?
— Рыцарь Поппель здесь неспроста.
— Да это и каждый может догадаться.
— Прости дерзости гнусного раба твоего, но вряд ли думные твои советники смекают, зачем здесь Поппель… Он в Москве с женихом высоким.
Иоанн пристально посмотрел на Леона, но тот почтительно преклонился.
— Вот что! Далеко еще до свадьбы, а уж сватов засылают. Вот вчера была свадьба, так совсем без свах и сватов обошлись…
Все молчали, потупив глаза. Иоанн продолжал:
— Проказник Андрей женился на купчихе Зое. Вот вам и знатная сродница, а! Но дело сделано, не развенчать же их; теперь надо подумать и о подарках, им же и помощь нужна — погорели, бедняги, чуть самих спас Вася-орленок.
— Они спасены? — торопливо спросила Елена.
— Бог помог! Спасены! Меня этот брак нимало не удивил, но одно досадно. Это сильно огорчит Софью! Надо поспешить к ней на выручку. До свиданья.
Пока Иоанн сидел у сына, Вася с торжеством воротился к матери. Хотя Вася и отыскался, но тревога продолжалась по-прежнему. Софья Фоминишна в досаде ходила по комнате. Елена у окна плакала тихо, Феодосия, как и всегда, ей вторила, княгиня Авдотья Кирилловна ворчала.
— Срамник этакой! — сказала княгиня, увидав входящего Васю. — С христопродавцами и развратниками всю ночь провозился.
— Тетенька, — жалобно и со слезами перебила Елена. — Перестань!
— Перестань! — повторила и Феодосия.
— Пусть расскажет, пусть признается, где был, что делал, какому злу научался! Пусть выдаст злых советчиков, что на такой соблазн уломали…
— Где был, что делал? — заметила Софья с презрительной улыбкой. — Из усердия ко мне спасал сестрицу Зою! Не дал сгореть стыду моему и посрамлению… Недоросль, а схватил Зою, а не Андрея!
— Слышь! Отвечай же, полуночник ты этакой, зачем Зою, а не Андрея?
— Ох ты Господи, Господи! Да где же мне поднять такого слона!
— Не увертывайся, потаскушка ты этакой! Ты отца и мать обесчестил, знаешь ли, если дойдет до государя…
— Государь знает, матушка!
— Пропала моя головушка — погубил навеки.
— Боже ты мой, боже! Не кручинься, ненаглядная моя родительница! Государь не в тебя. Он за все пожаловал мне царское спасибо.
— Ах ты греховодник! Лгать на государя! Язык отымется.
— Здравствуй, княгиня Авдотья Кирилловна! — сказал государь, входя в палату. Княгиня быстро поднялась и почтительно преклонилась. Софья с принужденной улыбкой подошла к Иоанну.
— Слава тебе Господи! — шепотом сказал Вася. — Авось государь уймет их…
— Редкий гость, но я в долгу пред тобою, дорогая сродница…
Княгиня отвесила земной поклон.
— Что это ты, княгиня, тебе такие поклоны непристойны.
Василий бросился помочь матери подняться, но та оттолкнула его, сказав шепотом: «Отойди, срамник, ты мне не опора!»
— Вчера еще хотел зайти, да дела задержали. Вчера хотел благодарить за Данилу, а сегодня приходится благодарить и за сына. Добрый, умный он у тебя юноша, честь матери.
— Ах ты государь-солнышко, — радостно прошептал Вася.
Радость Елены была еще искреннее. Она вскрикнула: «Ага!» — и, прыгая, захлопала в ладоши. Иоанн нахмурился.
— Ты чему обрадовалась?
— Ах, батюшка, если бы ты знал, как тут ему досталось, мы с Феней плакали, плакали… Может ли быть, чтобы Вася сделал что ни есть дурное… Ведь не нарочно же он всю ночь не спал, видно, нужда была… Только и успел сказать, что двоих от огня спас; больше и говорить не дали…
— Прибавь еще, Леночка, что он спас и третьего от ушиба; а кто знает, что бы от того ушиба приключилось; в мои лета упасть с лестницы…
— Тебя! — вскрикнули все, а Леночка со слезами радости бросилась к Василию… — Ах ты, голубчик наш! Ну вот, тетенька, вот тебе!..
— Без упреков, дочь моя! — пуще и пуще хмурясь, сказал Иоанн и сел в кресла; все заметили грозу на величественном лице Иоанна и присмирели. Даже Леночка тихо отошла к окошку и стала смотреть на тесный дворик. Долго Иоанн сидел молча, размышляя сам с собою. Вздох Софьи, подавлявшей нестерпимую досаду, разбудил его; он посмотрел на нее, и тучи стали расходиться, взоры яснели; он вынудил себя улыбнуться, и улыбка явилась.
