Родители тоже не понимали Анюту, эти ее «заморочки» их раздражали.

– Не позорь меня! Сними свои побрякушки! ― говорила ей мама. ― У всех дети как дети, а эта… Анна, ты же девочка! Самой-то не стыдно? Хоть бы раз в году юбку надела!

Но Анюта надевала наушники, в которых громыхал рок, и делала вид, что не слышит.

Зато у Анюты был брат Женька. О, какой это был брат! Он учился в универе в далекой Москве, носил длинные волосы, стянутые в хвост, играл на гитаре и каждое лето ездил автостопом через всю страну. Однажды он взял с собой Анюту, правда, родителям сказал, что едут они в студенческий лагерь. С братом и его друзьями Анюта доехала автостопом до Байкала. По пути она обрезала густые косы, проколола уши, вышила цветочками и драконами первые джинсы, обзавелась первыми десятью фенечками и перестала откликаться на «Аню». Когда после этого путешествия Анюта пришла первого сентября в школу, то была совершенно другим человеком. На шее у нее висел варган [1] в кожаном футляре, и на перемене, стоя у окна, она извлекала из него однообразные тоскливые звуки.

Такая Анюта нравилась Юльке гораздо больше. Да что там! За такой Анютой Юлька готова была ходить по пятам и слушать про ее приключения не переставая. В классе всегда хихикали и над Юлькой, и над Анютой, поэтому дружить было вдвойне приятно.

– Дураки они, ― лениво и безразлично говорила Анюта про одноклассников.

И Юлька с ней соглашалась.

Над Юлькой в классе смеялись даже больше, чем над Анютой. А почему ― непонятно. Хотя, конечно, если бы не Максик Гуревич, ничего бы и не было. Началось все еще во втором классе, когда Юлька придумала себе прадеда-грузина.

Однажды Юлька шла из школы домой и грустила. Просто так, «ни по чему». Мысли текли медленно и печально. На светофоре подошел к ней седой старик и вдруг заговорил. Не по-русски. Юлька распахнула глаза. Старик был красивый, горбоносый, с пронзительными черными глазами и лицом, изрезанным глубокими морщинами. Таких стариков Юлька раньше только в книжках видела.

– Простите, ― сказала она, ― я не понимаю.

Старик заговорил опять. Юльке даже жарко стало. Может, она заболела и перестала человеческий язык понимать? Слова лились, как вода из высоко поднятого кувшина ― на камни. В них было так много звуков «г», «х», «р», будто не человек говорил, а горы. И Юлька слушала, пока старик вопросительно не замолчал.

– Я не понимаю, ― жалобно повторила Юлька. ― Я только по-русски понимаю!

– Вай… ― выдохнул старик с осуждением. ― Стыдно. Стыдно не знать родной язык.

– Я знаю родной язык! ― возмутилась Юлька, у которой была пятерка по русскому. ― Я русская!

– Русская… ― опять вздохнул старик. ― Грузинские глаза-то не спрячешь. Они издалека светят.

И ушел. Юлька повозмущалась про себя. Потом задумалась. Придя домой, долго смотрелась в зеркало. Искала в глазах ― грузинское. Ну, темные. Но ведь не так, чтобы очень. Глаза у Юльки цвета крепкого чая. Дядя Лёша даже поет ей: «Эти глаза напротив чайного цве-е-ета…» Ну, ресницы черные и длинные, не хуже, чем у Ганеева, ну и что? Но слова старика, печальные и гордые, запали Юльке в душу.

А потом она разбирала старые фотографии и среди них нашла одну: старик в шинели был здорово похож на того, с улицы!

– Ма-а-а-а-ам! Это кто?!

– Что ты вопишь, как на пожаре? Это… ой, это мой дед. Иннокентий, он военный был, погиб в войну.

Все сходилось. Юлькины предки, несомненно, жили в Грузии. В ее воображении прадед оказался настоящим героем. Он был разведчиком, скрывался, жил в их городе инкогнито и героически погиб от рук шпионов и предателей. Восьмилетняя Юлька поверила в это безоговорочно. И, конечно, сразу же рассказала обо всем в классе. Ведь это было так романтично! Юльке верили и немножко завидовали, ни у кого больше не нашлось такого легендарного прадеда. А потом Максик Гуревич пошел к Юлькиной маме и попросил рассказать о деде-герое. Мол, он, Максик, доклад готовит на классный час. Мама не могла понять, о чем речь, и честно сказала, что Юлька все выдумала. Юльку подняли на смех. А Максик до сих пор обращается к ней не иначе как «вай, Озарёнок».

Сейчас они в седьмом классе уже, и, если бы не Гуревич, все давно бы забыли историю с прадедом. Мало ли кто в детстве про себя придумывает… Но Максик никому не даст забыть, это уж точно. И Юлька его ненавидит. Ненавидит серые глаза, острый веснушчатый нос, костлявые руки и противный, будто треснутый голос. Делает вид, что Максика не замечает. Потому что, если на него отреагировать, еще хуже будет. Он под высочайшим покровительством Ее Высочества Лапочки.

– Меня от нее тошнит, ― говорила сквозь зубы Анюта, глядя, как Алиса Лаппа томно прикрывает глаза, разговаривая с десятиклассником Митей Вершининым.

– Ну вот разве она красивая? ― спрашивала Юлька Анюту, когда они в очередной раз обсуждали Лапочку.

– Нет, ― пожимала плечами Анюта. ― И учится так себе. Я тебе больше скажу, сама слышала, как парни говорили, что она их бесит.

– Почему же они под ее дудку пляшут? Анют, ну почему?

– Да откуда я знаю? Дегенераты! Слушай, наши ровесники ― они вообще отстают в развитии, они еще детсадовцы, понимаешь? А психология детсадовца… ― но тут Анюта замечала несчастное Юлькино лицо и деликатно переходила на другую тему. Анюта была хорошая. Она одна понимала Юльку. Она одна знала ее тайну и не презирала за это.

«Но Анюта тоже пригласила на день рождения кого-то другого. Она выбрала из всех кого-то другого, а не меня. Может быть, даже Лапочку», ― думала и думала Юлька по дороге домой. От мысли о Лапочке ее замутило, но тут завибрировал телефон, и она нехотя полезла в сумку.

– Привет, чудище! Ты где вообще? Не придешь, что ли, к умирающей подруге?

– От простуды не умирают.

– А от скуки ― запросто! ― засмеялась Анюта. ― А чего ты грустная такая? Ну как, придешь?

Юлька запнулась на секунду. Спросить у Анюты напрямик она не решится ни за что. Это как-то унизительно, стыдно. А сидеть и говорить о пустяках, когда такое на душе…

– Я… нет, Анют, сегодня не смогу. Оксана Сергеевна попросила с книжками помочь, уже три часа сижу тут разбираю. Я тебе потом позвоню, ага? Не умирай давай!

Юлька убрала телефон и зашагала быстрее. Хорошо Анюте говорить, что одноклассники отстают в развитии! Сама Анюта уже два года безнадежно влюблена в друга своего брата, только и слышишь от нее: «мой Игорь, мой Игорь». А Юлька вообще не понимает, как можно любить кого-то, кто живет за тридевять земель, старше тебя на шесть лет, да еще и женился недавно!

Она погрузилась в свои мысли и не заметила, что идет привычным своим путем, прямо под Анютиными окнами. А в это время Анюта стояла у окна, кутаясь в клетчатый шерстяной платок, и смотрела, как лучшая подруга идет мимо и спокойно врет, что она в библиотеке. Прямо в глаза. То есть в уши ― врет.

Анюта отключила телефон и поняла, что это ― предательство.

Дома Юлька устало бухнулась на кровать. Настя, младшая сестренка, привела за юбку маму, показала на Юлю пальцем, сказала:

– Ю!

– Юля, Юля пришла, Юля устала, в школе была, училась, ― заворковала мама.

– Ты чего такая пасмурная? ― уже по-деловому спросила она Юльку.

Юлька пожала плечами.

– Так… сама же говоришь ― устала.

Маме, конечно, можно было рассказать. Но она не стала. Мама обязательно спросит: «Ну, а может, ты сама в чем-то виновата? Может, как-то неправильно себя ведешь? Или зазнаёшься?»

Больше всего мама боялась, что Юлька станет вдруг зазнаваться.

Мама работала на городском радио. Во втором классе Юлька вела с ней передачу «Книжная полка», рассказывала про свои любимые книжки. А однажды они даже поставили маленький радиоспектакль. Вместе с Юлькой в нем участвовал Листовский. Почему-то с тех пор мама очень боится, что Юлька вырастет высокомерной. А чего ей задаваться-то? Передача просуществовала всего год, потом ее закрыли, потому что денег не было, вот вся Юлькина слава и кончилась. Она уже и не помнила об этом. Почти. Только мама вот до сих пор волнуется.