– Конечно, помнит. Кто это, Рамона?
– Мэри Джейн, – ответила Рамона и почесалась.
– Великолепно! – сказала Мэри Джейн. – Рамона, ты не чмокнешь меня в щечку?
– Прекрати, – сказала Рамоне Элоиза.
Рамона перестала чесаться.
– Ты не чмокнешь меня в щечку, Рамона? – снова спросила Мэри Джейн.
– Я не люблю никого чмокать.
Элоиза фыркнула и спросила:
– А где Джимми?
– Тут.
– Кто это – Джимми? – спросила Мэри Джейн у Элоизы.
– Ох господи. Это ее ухажер. Ходит за ней хвостиком. Делает то же самое. И все с большой помпой.
– Правда? – восторженно вскрикнула Мэри Джейн и подалась вперед. – У тебя есть ухажер, Рамона?
Глаза девочки за толстыми очками не отразили ни капли воодушевления Мэри Джейн.
– Мэри Джейн задала тебе вопрос, Рамона, – сказала Элоиза.
Рамона сунула палец в нос-кнопку.
– Прекрати, – сказала Элоиза. – Мэри Джейн спросила, есть ли у тебя ухажер.
– Да, – ответила Рамона, не отвлекаясь от носа.
– Рамона, – сказала Элоиза. – Перестань. Сию секунду.
Рамона опустила руку.
– Ну, по-моему, просто чудо, – сказала Мэри Джейн. – Как его зовут? Ты мне скажешь, Рамона? Или это большая тайна?
– Джимми, – ответила Рамона.
– Джимми? Ой, я обожаю имя Джимми! Просто Джимми, Рамона?
– Джимми Джиммерино, – ответила Рамона.
– Стой спокойно, – сказала Элоиза.
– Да! Вот так имечко. И где сейчас Джимми? Ты мне скажешь, Рамона?
– Тут, – ответила Рамона.
Мэри Джейн огляделась, потом перевела взгляд на Рамону, улыбаясь как можно шире.
– Где – тут, лапуся?
– Тут, – ответила Рамона. – Я держу его за руку.
– Не понимаю, – сказала Мэри Джейн Элои зе, которая как раз допивала.
– А что ты на меня смотришь? – ответила та.
Мэри Джейн снова перевела взгляд на Рамону.
– Ой, я догадалась. Джимми – это невидимый дружок. Великолепно. – Мэри Джейн участливо подалась вперед. – Ну здравствуй, Джимми.
– Он с тобой не будет разговаривать, – сказала Элоиза. – Рамона, расскажи Мэри Джейн про Джимми.
– Что рассказать?
– Встань ровно, пожалуйста… Расскажи ей, как он выглядит.
– У него зеленые глаза и черные волосы.
– А еще?
– Нету мамы и папы.
– А еще?
– И веснушек нету.
– А еще?
– Есть сабля.
– А еще?
– Не знаю, – ответила Рамона и снова принялась чесаться.
– Какой красивый! – сказала Мэри Джейн и подалась еще ближе. – Рамона. Скажи мне. А Джимми снял галоши, когда вы в дом вошли?
– У него сапоги, – ответила Рамона.
– Великолепно, – сказала Мэри Джейн Элоизе.
– Не то слово. Я целыми днями это слышу. Джимми с ней ест. Купается с ней. Спит с ней. Она в постели на самый край сползает, чтоб ненароком его не задеть, если будет ворочаться.
Мэри Джейн все эти сведения, похоже, так увлекли и восхитили, что она прикусила нижнюю губу – затем отпустила и спросила:
– А откуда у него такое имя?
– Джимми Джиммирино? Бог его знает.
– Может, так мальчика по соседству зовут?
Зевнув, Элоиза покачала головой:
– По соседству нет никаких мальчиков. Здесь вообще детей нет. Меня зовут Тучной Кучей за гла…
– Мама, – сказала Рамона, – а можно, я еще погуляю?
Элоиза посмотрела на нее.
– Ты только что пришла, – сказала она.
– Джимми опять хочет на улицу.
– Интересно знать зачем?
– Забыл саблю.
– Ох, опять он со своей чертовой саблей, – сказала Элоиза. – Ладно. Иди. Галоши не забудь надеть.
– Дай я возьму? – спросила Рамона, извлекая из пепельницы обгоревшую спичку.
– Можно мне взять. Можно. Не бегай, пожалуйста, на дорогу.
– До свидания, Рамона! – пропела Мэри Джейн.
– Пока, – ответила девочка. – Пошли, Джимми.
Элоиза вдруг вскочила.
– Давай стакан, – сказала она.
– Нет, честно, Эл. Я должна быть в Ларчмонте. Мистер Вайинберг – он же такой милый, не хочется…
– Позвони и скажи, что тебя убили. Да отпусти ты этот чертов стакан.
– Нет же, честно, Эл. Там уже так подморозило, что просто ужас. А у меня в машине антифриза почти нет. То есть, если я не…
– Так и пускай морозит. Иди и звони. Скажи, что умерла, – сказала Элоиза. – Давай сюда.
– Ну-у… Где телефон?
– Он отправился, – ответила Элоиза, унося пустые стаканы в столовую, – сюда. – Она резко остановилась на половице между гостиной и столовой и крутнула бедрами. Мэри Джейн хихикнула.
– То есть ты же не знала Уолта на самом деле, – говорила Элоиза без четверти пять, лежа на полу и утвердив стакан на маленькой груди. – Из всех знакомых мальчиков он один меня смешил. То есть смешил по правде. – Она посмотрела на Мэри Джейн. – Помнишь тот вечер – в наш последний год, – когда эта чокнутая Луиза Хермансон ворвалась к нам в таком черном лифчике – в Чикаго купила?
Мэри Джейн хихикнула.
Она лежала на кушетке ничком, упершись подбородком в подлокотник, лицом к Элоизе. Стакан ее стоял на полу – только руку протяни.
– Вот так вот он меня смешил, – сказала Элоиза. – Когда разговаривал со мной. Даже по телефону. Даже в письмах. А лучше всего, что он даже не острил никак специально – он просто был смешной. – Она слегка повернула голову к Мэри Джейн. – Эй, не кинешь мне сигаретку?
– Я не достану, – ответила Мэри Джейн.
– Вот коза. – Элоиза снова перевела взгляд на потолок. – Однажды, – сказала она, – я упала. Обычно я его на автобусной остановке ждала, прямо возле армейского магазина, и как-то раз он опоздал, автобус уже поехал. Мы побежали, я упала и ногу подвернула. Он тогда говорит: «Бедный Дядюшка Хромоног»[12]. Это он так про мою ногу. Бедный Дядюшка Хромоног, говорит… Господи, какой он был симпатичный.
– А у Лью нет чувства юмора? – спросила Мэри Джейн.
– Что?
– У Лью разве нет чувства юмора?
– Ох господи. Кто ж его знает? Есть. Наверное. Ну, над комиксами он смеется. – Элоиза подняла голову, сняла с груди стакан и отпила.
– Ну что, – сказала Мэри Джейн. – Это еще не все. В смысле, это же еще не все.
– Что не все?
– Ой… ну как бы. Смешочки и прочее.
– Кто сказал? – ответила Элоиза. – Слушай, если ты не в монастырь подалась какой-нибудь, не грех и посмеяться.
Мэри Джейн хихикнула.
– Ты уж-жасная, – сказала она.
– Ах, господи, какой же он симпатичный был, – сказала Элоиза. – Или смешной, или симпатичный. Не по-мальчишески такой симпатичный. По-особому. Знаешь, что он как-то раз сделал?
– Не-а, – ответила Мэри Джейн.
– Мы в поезде ехали из Трентона в Нью-Йорк – сразу как его призвали. В вагоне было холодно, и я нас обоих своим пальто как бы накрыла. А под низом у меня, помню, был кардиган Джойс Морроу – помнишь, синенький такой у нее был, славный?
Мэри Джейн кивнула, но Элоиза все равно не посмотрела.
– Ну и вот, его рука у меня как бы на животе лежала. Ну, в общем. И вот ни с того ни с сего он говорит, дескать, у меня живот такой прекрасный, что хорошо бы сейчас зашел какой-нибудь офицер и приказал ему другой рукой стекло в окне выбить. Мол, хочет, чтобы все по-честному. А потом руку убрал и говорит проводнику, чтобы не сутулился. Говорит, больше всего терпеть не могу, если человек своим мундиром не гордится. А проводник такой: ложись-ка ты спать дальше. – Элоиза ненадолго задумалась, потом сказала: – И дело-то не в том, что он всегда говорил, а как. Понимаешь, да?
– А ты Лью про него рассказывала – в смысле, вообще?
– Ох, – ответила Элоиза. – Как-то раз начала. А он сразу спросил, в каком тот был звании.
– И в каком?
– Ха! – сказала Элоиза.
– Нет, я просто…
Элоиза вдруг расхохоталась – эдак утробно.
– Знаешь, что он еще как-то раз сказал? Говорит, такое чувство, что он в армии растет, но в какую-то другую сторону. Когда первое звание дадут, говорит, ему не лычки выпишут, а рукава отрежут. Дорастет до генерала, говорит, и будет ходить голый. Только пехотная пуговка в пупке. – Элоиза посмотрела на Мэри Джейн – та не смеялась. – Что, не смешно?