В той же радостной комнате, где наша троица – Ирен, Годфри и я – впервые услышала загадочную историю бедной малышки Луизы Монпансье и странной, насильно сделанной татуировки, мистер Стенхоуп развернул перед нами другую повесть, настолько захватывающую, что она вырвала нас из сельского гнездышка близ Парижа и ввергла в куда б́ольшую опасность, чем кто-либо из нас предполагал в тот славный летний день.

К тому времени наш гость уже обрядился в кое-какую одежду Годфри, висевшую на его почти бестелесном каркасе столь же свободно, как и бесформенные иноземные одеяния, в которых мы его нашли. Несмотря на перенесенные им лишения, я чувствовала в своем давнем знакомом такую же стойкую жизненную силу, какую уже видела в покойном Джефферсоне Хоупе с американского Дикого Запада, который двадцать лет выслеживал преступников, прежде чем удалось их наказать всего за несколько дней до его собственной смерти от сердечного приступа.

Я вспомнила странное замечание мистера Стенхоупа о том, что в Афганистане его звали Коброй, и его дразнящий намек на близкое знакомство с обычаями того дикого края, в том числе и связанными с отношениями местных мужчин и женщин. На самом деле мне вовсе не хотелось слушать его рассказ, поскольку я опасалась, что он затмит воспоминание о трепетном восторге юной девушки. Такие мгновения были достаточно редки в моей жизни, поэтому я не желала терять даже одно – особенно из-за человека, который его и вызвал десять лет назад.

Ирен устроила нашего гостя в обитом гобеленом бержере, мягком французском кресле, укутав колени – как и следовало ожидать – пледом афганской шерсти. Я связала его во время многочисленных домашних концертов Ирен, когда ей частенько аккомпанировали острые как бритва контрапункты попугая Казановы.

Годфри сунул в худую смуглую руку мистера Стенхоупа бокал самого лучшего французского бренди. Ирен уселась рядом, окутанная своим любимым аксессуаром для прослушивания невероятных историй – вуалью из сигаретного дыма. Мистер Стенхоуп принял от Годфри еще один мерзкий предмет цилиндрической формы со слабой улыбкой удовольствия:

– Египетские. – Он кивнул Ирен: – Превосходный вкус для американки, мадам.

– У меня и правда превосходный вкус, мистер Стенхоуп, о чем можно судить по моим помощникам.

Мистер Стенхоуп посмотрел по очереди на Годфри и на меня, потом усмехнулся:

– Прошу вас, зовите меня Стен. Я слишком долго находился среди чужих людей, которые произносили мое имя только с тем, чтобы отвлечь меня и воткнуть кинжал под ребра.

– Стен? – повторила я с неудовольствием. Столь тривиальное имя годится скорее слесарю, чем джентльмену или солдату. Признаюсь, что за прошедшие годы сочетание «Эмерсон Стенхоуп» запечатлелось в памяти и в воображении как гораздо более благозвучное.

– Армейское прозвище, – грубовато пояснил он. – Короткое и славное, и напоминает о днях, давно потерянных для меня.

Я опустила взгляд, не в силах спорить с глубокими эмоциями, отражавшимися на его лице.

– История, которую вы собираетесь нам поведать, началась в армии, – подсказала Ирен с вдумчивым видом. Она была как никогда нетерпелива и желала перейти к сути дела.

– Верно. Как и большинство историй о смерти и предательстве и о проклятой беспечности. Подробности авантюры нашей страны в Афганистане с тысяча восемьсот семьдесят восьмого по восемьдесят первый уже стерлись в общественном сознании и для этого были веские причины. Большая игра России и Британии на просторах бесплодных афганских степей не принесла Англии победы.

– Вы имеете в виду бегство в пятидесятые годы, отход из Кабула и истребление гражданских лиц, – вставил Годфри. – Похоже, у афганцев не принято вести войну по правилам цивилизованного мира.

Мистер Стенхоуп бросил на него острый взгляд:

– Ни одна нация не ведет войну цивилизованными методами, мистер Нортон, хотя мы часто подчеркиваем жестокость противника, а не то, что совершает наша сторона.

Ирен нетерпеливо затянулась тонкой темной сигаретой:

– Почему же вас желают убить сейчас, после войны, которая, как вы признаете, уже давно забыта?

– Возможно, потому, что я не забываю.

– Вот как. – Она поудобнее устроилась в кресле с той же невинной кошачьей грацией, что и Люцифер, когда он сворачивался клубком перед камином. – Те, кто отказывается забывать, могут действительно превратиться в проблему. Что же за воспоминание, для кого-то столь ценное – или неудобное, – вы храните? Мы уже знаем, что вы стремитесь спасти жизнь человека, которого не знаете. Но почему опасность угрожает вам самому?

– Я все еще не убежден, что так оно и есть. – При этом заявлении Годфри без лишних комментариев показал ему искореженный свинцовый шарик. Мистер Стенхоуп устало кивнул: – Трудно спорить со стреляной пулей, но мне кажется, что я знаю стрелка. Он не промахнулся бы, не сделай он этого намеренно.

– Но, – заметила я, – в тот момент мы наклонились, чтобы поймать кота, разве не помните? Головы у нас обоих были опущены.

– Судя по тому, где пуля вошла в столбик кровати, – добавил Годфри, – она должна была пробить вам череп, если бы вы лежали неподвижно на кровати, а не гонялись за котами вместе с Нелл.

– Нелл? – Наш гость взглянул на меня с некоторым недоумением.

– Прозвище, – самодовольно объяснила я этот пустяк. – Оно тоже короткое и гораздо более удобное, чем Пенелопа, к тому же позволяет избежать бесконечных аллюзий мистера Уайльда насчет скромности обладательницы этого имени в классической литературе.

Стенхоуп медленно кивнул:

– Я забыл, что вы тоже проделали долгий путь. – Он отхлебнул бренди и неожиданно заявил: – А это получше соленого чая.

– Зачем же пить соленый чай? – удивилась я.

– Сахар – продукт в Афганистане редкий и настолько дорогой, что чай там пьют с солью. Но и соль тоже так высоко ценится, что ее берегут исключительно для чая.

– Абсолютно неподходящее место для англичанина!

– Вы правы, мисс Хаксли, именно поэтому после Второй афганской войны, мы, британцы, отступили в более приятные земли Индии. Даже русские с их яростными амбициями, похоже, отказались от своих надежд относительно той территории.

– Но почему вы остались там? – требовательно спросила Ирен.

– Я не мог вернуться.

– Почему же? Вы не были ранены, и у вас есть медаль. Это больше, чем у многих мужчин, прошедших войну.

– Но как вы?.. – Он попробовал подняться, но слабость – или бренди, или они оба вместе – заставила его опуститься.

– Я обыскала ваше весьма интригующее одеяние и нашла медаль в ботинке.

– Так не обращаются с гостем, мадам.

Золотисто-карие глаза Ирен вспыхнули мягким газовым светом сквозь голубоватый дымок ее сигареты:

– Вы не гость, мой дорогой Стен, вы головоломка.

Он нахмурился:

– Я начинаю опасаться, что попал в логово тех, кто смертельно опаснее Тигра.

– Предполагаемого стрелка? – подсказал Годфри.

Мистер Стенхоуп взглянул на меня:

– Ваши друзья поразительно быстро все схватывают, мисс Хаксли.

– Признаю, они любопытны, как кошки, хоть я и не одобряю их наклонностей. Впрочем, несмотря на непреодолимый интерес к очень личным делам других людей, Нортоны действительно оказали помощь некоторым из них. Постарайтесь не судить их строго.

Мой комментарий вызвал горький смех.

– Больше похоже, что все выйдет наоборот, – сказал мистер Стенхоуп. – Ладно. Я расскажу вам то, что вы желаете знать, хотя правда весьма уродлива.

Ирен перехватила его взгляд:

– Сначала скажите: медаль, которую я нашла в ботинке, принадлежит вам?

Он снова попытался встать, а в его светлых глазах загорелся огонь.

– Клянусь богом, мадам Нортон, вы вступили в ту область, которую даже сам Тигр побоялся бы трогать. Я бы не покрыл себя позором, присвоив чужую медаль.

Ирен пожала плечами:

– Б́ольшая часть человечества гораздо проще относится к подобным вещам, и подозреваю, что многие из них служат в войсках ее величества, особенно в наши наихудшие времена.