На сборе мы еще раз убедились в безотказности остроумного и простого прибора, автоматически раскрывающего парашют и основанного на принципе часового механизма.

Не могу не привести здесь интересного отрывка из воспоминаний испытателя этого прибора Василия Романюка.

«Однажды в государственную комиссию по испытанию приборов, автоматически раскрывающих парашют, вошли трое молодых людей в форме железнодорожников. Самый старший из них представился:

- Николай Доронин. А это мои братья - Владимир и Анатолий.

- Позвольте, - сказали им, - в комиссию приглашены изобретатели - инженеры Доронины…

- Мы и есть изобретатели Доронины, только пока еще не инженеры, а студенты, - улыбнулся Николай и положил на стол небольшой металлический предмет. - Вот наш прибор. Он раскрывает парашют в любое заданное время в пределах 180 секунд.

Комиссия была уже знакома с конструкцией этого прибора по чертежам, присланным на конкурс… Члены комиссии настороженно отнеслись к изобретению студентов: на вид прибор казался очень хрупким, а его авторы слишком молодыми. Недоверие рождалось еще и тем, что комиссия уже испытала несколько десятков других приборов и ни один из них полностью не отвечал условиям конкурса: прибор должен был действовать абсолютно точно и безотказно, хорошо выдерживать толчки, удары и встряхивания, возможные при прыжке с парашютом. Такие качества нелегко объединить в конструкции, небольшой по размеру и весу.

- Что ж, приступим к испытанию, - сказал председатель комиссии, передавая прибор Николаю Доронину. - Я хочу, чтобы мой парашют раскрылся через 114 секунд после отделения от самолета.

Все вынули секундомеры.

- Подождите, - поднял руку старший из братьев, - мы еще должны приготовиться.

Владимир Доронин вышел из комнаты и быстро вернулся, неся толстую доску, дюймовый гвоздь и кусок веревки. Эти предметы он положил на стол.

- Теперь можно начинать, - сказал Николай.

По команде председателя прибор включили так, чтобы он сработал через 114 секунд… Тут произошло нечто неожиданное. Младший из братьев схватил прибор и с силой швырнул его об стену.

- Что вы делаете? - испуганно крикнул председатель.

Но Анатолий, не обращая внимания на возгласы присутствующих, поднял прибор, привязал к нему веревку и стал быстро крутить над головой… Затем Владимир Доронин взял толстую доску и стал забивать в нее гвоздь своим изобретением. Сильные удары следовали один за другим, пока шляпка гвоздя не вмялась в древесину. Затем прибор был передан председателю, а Николай Доронин, глядя на секундомер, предупредил:

- Через пять секунд парашют будет раскрыт.

Он не ошибся. Ровно через пять секунд послышался громкий щелчок - прибор сработал».

После многократных испытаний на земле, изобретение тщательно проверили в воздухе, и оно полностью себя оправдало. Оно позволяло смело выполнять затяжные прыжки даже в ночное время. Парашютист, включив прибор, мог быть уверенным: парашют откроется точно в заданное время, если почему-либо этого не сделаешь сам. Мне, испытавшему на собственном горьком опыте опасности ночных прыжков, было особенно понятно значение замечательного прибора.

И все же прибор Дорониных обладал одним недостатком. Он гарантировал открытие парашюта через заданное число секунд. Но как быть, если по каким-либо причинам парашютист оставил самолет на меньшей высоте, чем предполагалось при включении прибора? Ответ на этот вопрос дал молодой талантливый инженер Леонид Саввичев - изобретатель другого автомата, основанного на принципе не часового механизма, а анероидной коробки. Автомат Саввичева, испытанный также Василием Романюком, надежно обеспечивал открытие парашюта точно на установленной высоте. Впоследствии Дорониными и Саввичевым был построен новый отличный прибор-автомат, действовавший по обоим принципам. Советские парашютисты благодаря этому получили новые исключительные возможности совершенствования и развития своего спорта.

Хорошо работала применявшаяся нами в высотных полетах и прыжках кислородная аппаратура. Но все же она была не такой совершенной, как теперь. Кроме того, мы не имели еще достаточного опыта. Нам пришлось наглядно убедиться в этом. Однажды наш самолет летел на высоте около 7000 метров. Мы сидели в фюзеляже около люков. На каждом была надета кислородная маска, соединенная шлангом с бортовой кислородной установкой. Гул четырех моторов не позволял переговариваться. Старший парашютист нашей группы Макаренко, желая спросить нас о самочувствии, поднимал большой палец. Мы отвечали тем же жестом. Это означало, что все в порядке. Макаренко часто приподнимался, заглядывал в другой отсек фюзеляжа, где тоже сидели парашютисты. Никто не заметил, что от этих движений он почувствовал себя плохо. Макаренко потянулся к кранику кислородного прибора, чтобы увеличить подачу кислорода в свою маску, но повернул его в обратную сторону. Тотчас голова парашютиста бессильно упала на грудь. Он потерял сознание.

Сидевший рядом со мной Наби Аминтаев моментально поправил краник. Макаренко пришел в себя и, как ни в чем ни бывало, показывал нам большой палец. Он вместе со всеми нормально выполнил прыжок, а нашему рассказу о случившемся не поверил.

Подобный случай имел место и в другом высотном полете. Когда самолет подлетел к намеченной для прыжков площадке, мы встали, включили индивидуальные кислородные приборы и отсоединили бортовое питание. Створки люка, через который нам предстояло прыгать, начали открываться, но замерли и остались полуоткрытыми. Немного подождав и не понимая в чем дело, мы сели по местам и вновь переключились на бортовое питание. Неожиданно самолет стал круто пикировать. Мы удивленно переглядывались. Летчик выровнял машину лишь на высоте 4 километров. Что за чудеса? Теперь, когда прыгать уже было незачем, люк открылся! В дверях кабины пилота показался штурман. Весь бледный, он недоуменно глядел на нас и показывал знаками: «прыгайте!» Тем временем самолет шел на посадку…

Вот что рассказал потом наш летчик. На заданной для сбрасывания парашютистов высоте он обернулся, чтобы посмотреть, почему штурман долго не дает обычного сигнала сбавить газ. Штурман лежал сзади. Он был без кислородной маски. Его лицо посинело. Из рта выступала пена. Рука была протянута к штурвалу, которым открывается люк. Летчик начал быстро снижаться. На высоте 4000 метров штурман пришел в себя и стал вращать штурвал, совершенно не имея представления о происшедшем. Оказалось, что он потерял сознание из-за того, что на секунду снял маску, чтобы расправить идущий к ней шланг.

Я уезжал со сбора, обогащенный новыми знаниями, опытом и - что не менее ценно - дружбой с замечательными, смелыми людьми, у которых можно было многому поучиться.

Одним из таких людей я считаю отважного воздушного спортсмена, воспитателя многих парашютистов, ныне генерал-майора Александра Ивановича Зигаева. Много раз личным примером помогал он юношам и девушкам побороть нерешительность, выполнить первый прыжок и затем стать настоящими парашютистами. А когда - это было очень давно - на глазах его учеников произошел несчастный случай, Александр Иванович, чтобы доказать, что парашют не раскрылся исключительно по вине прыгавшего, тут же поднялся в воздух и совершил прыжок с этим парашютом, подобно тому, как это сделал когда-то Яков Давидович Мошковский. Не менее самоотверженно поступил один из пионеров советского парашютизма - Аркадий Михайлович Фотеев, с которым меня связывает тесная дружба в течение многих лет. Это произошло тогда, когда я начинал учиться прыгать, а Аркадий Михайлович был уже опытным инструктором.

Однажды, когда он готовил к первому прыжку группу начинающих военных спортсменов, на аэродроме случилось большое несчастье: у одного из прыгавших почему-то не раскрылся парашют.

Аркадий Михайлович глядел на своих омраченных, испуганных учеников и думал о том, что, если они не решатся прыгать сегодня, то многие из них не прыгнут никогда.

- Все же, товарищ инструктор, в этом деле виноват парашют, - проговорил, опустив глаза, старшина группы.