— Говорил, — ответил я. — Этот план действительно придумал ты?

Он подозрительно посмотрел на меня.

— Да, а что?

— Так, просто интересно. Остроумный, если получится.

Ник недовольно фыркнул.

— Конечно, получится. Почему бы не получиться? — Он сел на стул Данни и обхватил голову руками. — Не мог бы ты заварить мне еще чайку? — слабым голосом попросил он. — Голова прямо раскалывается.

Я подошел к раковине и наполнил чайник. Запомнился момент: металлический блеск на никелированном боку чайника, сероватая струя в сточной трубе, а за окном над раковиной красные кирпичные зады домов на Бервик-стрит.

— Что от меня нужно Вивьен? — спросил я.

Ник мрачно усмехнулся.

— Думаю, старина, ты снова ее обрюхатил. — Чайник звякнул, стукнувшись о кран. Ник, ощерившись в улыбке, глядел на меня сквозь пальцы. — Или кто еще.

Итак, второй раз в жизни я ехал осенью поездом в Оксфорд, где предстояла трудная дуэль; прежде, до того как все началось, мне нужно было увидеть миссис Бобриху, теперь предстояла встреча с ее дочерью. Странно: я все еще относил Вивьен к Бревуртам. То есть она была дочерью, сестрой, а «жена» было словом, с которым я так и не смог окончательно смириться. Поезд двигался медленно и страшно вонял — интересно, откуда взялось представление о романтичности путешествий на паровой тяге? — к тому времени, когда до меня дошла очередь у окошка кассы, все места первого класса были проданы. В каждом купе группа военных, в большинстве солдат и сержантов, редко встретишь офицера, с сигаретой в зубах тоскливо глядящего в окно на проплывающие мимо залитые солнцем поля и луга. Я было устроился по возможности поработать — стал просматривать лекции о Борромини, надеясь уговорить Большого Бобра издать их отдельной книгой, но тут кто-то втиснулся на соседнее место со словами:

— A-а, достойный восхищения ученый, отрешенный от всего мирского.

Это был Куэрелл. Я не особенно ему обрадовался и, должно быть, это было видно, потому что он, с едва заметной довольной улыбкой скрестив руки и длинные паучьи ноги, откинул голову на спинку сиденья. Я сказал, что еду в Оксфорд.

— А ты?

Он пожал плечами.

— О, я дальше. Но там пересяду. — (Наверняка в Блетчли, с завистью подумал я.) — Как тебе работа, в твоем отделе?

— Прекрасно.

Подняв голову и чуть наклонившись ко мне, Куэрелл поглядел на меня.

— Рад за тебя, — сказал он без особых эмоций. — Слыхал, что ты теперь разместился на постой вместе с Баннистером и Ником Бревуртом.

— У меня комната в доме Лео Розенштейна на Поланд-стрит, — ответил я, поймав в своем голосе оправдательные нотки. Он кивнул, постукивая длинным пальцем по гильзе сигареты.

— От тебя ушла жена, да?

— Нет. Она с ребенком в Оксфорде. Еду навестить ее.

Почему я всегда считал необходимым оправдываться перед ним? Во всяком случае, он не слушал.

— С Баннистером хватает хлопот, ты не думаешь? — сказал он.

Коровы, фермер на тракторе, внезапно вспыхнувшие отраженным солнцем окна какой-то фабрики…

— Хлопот?

Куэрелл изменил позу, снова откинул голову и направил к потолку тонкую струйку дыма.

— Я слышал его разговоры в городе, в Реформ-клубе, в «Грифоне». Постоянно пьян, постоянно кричит то об одном, то о другом. Один день у него Геббельс, который, по его словам, когда победят немцы, рассчитывает захватить Би-Би-Си, в другой раз разглагольствует, какой правильный парень Сталин. Никак его не пойму. — Он повернулся ко мне: — А ты можешь?

— Все это слова, — ответил я. — Он вполне благоразумен.

— Ты так думаешь? — задумчиво произнес Куэрелл. — Ну что ж, рад слышать. — Он помолчал, попыхивая сигаретой. — Кстати, интересно, что вы там считаете за благоразумие. — Скользнув по мне своей неуловимой улыбкой, он снова подался вперед, выглядывая в окно. — Приехали, Оксфорд. — Взгляд его упал на мои разложенные на коленях бумаги. — Так и не закончил работу. Извини. — Он смотрел на меня, пока я собирал свои вещи. Когда я спустился на платформу, он возник в дверях позади меня. — Кстати, передай привет жене. Слыхал, что она снова ожидает ребенка.

Выходя из вокзала, я увидел его. Он в конце концов сошел с поезда и торчал в кассовом зале, делая вид, что смотрит расписание.

Вивьен полулежала в шезлонге на лужайке. На ноги наброшен шотландский плед, рядом на траве куча глянцевых журналов. У ног подносик с чайными принадлежностями, джемом, хлебом с маслом, горшочком с топлеными сливками — видно, ее положение не сказалось на аппетите. Синяки под глазами темнее, чем обычно; черные, как у Ника, волосы несколько утратили блеск. Она встретила меня улыбкой и царственно протянула для поцелуя прохладную руку. Ох уж эта улыбка: выгнутая выщипанная и подрисованная бровь, плотно сжатые губы, как бы удерживающие ироничный смех, издевку, постоянно светившуюся в глазах.

— Я кажусь тебе бледной и интересной? — спросила она. — Скажи, что кажусь.

Я неловко стоял перед ней на траве. Уголком глаза увидел прятавшуюся среди клумб у дома мамашу, делавшую вид, что не заметила моего появления. Меня интересовало, дома ли Большой Бобер; он уже писал мне, жаловался на нормирование бумаги и потерю лучших наборщиков, призванных в армию.

— До чего шикарно ты выглядишь, — заявила Вивьен и, прикрыв глаза козырьком ладони, оглядела меня с ног до головы. — Настоящий воин.

— Бой тоже так говорит.

— Да ну? Я думала, он предпочитает типов покруче. — Она отодвинула журналы, освобождая место на траве рядом с шезлонгом. — Садись, расскажи мне последние сплетни. Думаю, что, несмотря на бомбежки, все держатся страшно храбро. Даже дворец не защищен от бомбежек. Разве не поразительно, что королева разделяет судьбу с отважными обитателями Ист-Энда? Я чувствую себя трусливой отступницей, прячась здесь; не удивлюсь, если однажды утром на Хай-стрит какая-нибудь из оксфордских матрон наградит меня желтым пером. Или в прошлый раз уклонявшимся от военной службы вручали белые перья? Пожалуй, стоит повесить на шею объявление о своем положении. Скажем, «Вынашиваю для Британии».

Я лениво следил, как теща ползает вокруг клумбы георгинов, собирая улиток и бросая их в ведерко с соленой водой.

— В поезде был Куэрелл, — сообщил я. — Ты с ним виделась?

— Виделась? — рассмеялась она. — Что ты, ради бога, имеешь в виду?

— Просто спросил. Он знает о… знает, что ты…

— A-а, мог сказать Ник.

До чего же невозмутима! Миссис Бобриха поставила ведерко и, положив руку на поясницу, выпрямилась и, демонстрируя рассеянность и по-прежнему не замечая меня, огляделась вокруг.

— Ник? — переспросил я. — Зачем Нику говорить ему?

— Он рассказывает первому встречному. Почему-то считает, что очень смешно. Не вижу, что здесь смешного.

— Но зачем ему было говорить Куэреллу? Я думал, что они друг друга терпеть не могут.

— О нет, эту парочку водой не разольешь. — Вивьен повернулась ко мне. — Что ты имел в виду, спрашивая, виделась ли я с Куэреллом? — Я промолчал. Ее лицо потускнело, стало неприятным. — Ты, наверное, не хочешь этого ребенка, — заключила она.

— Почему ты так считаешь?

— Но ведь это правда?

Я пожал плечами.

— Вряд ли подходящее время. Война. Возможно, будет еще хуже, когда она кончится.

Она с усмешкой разглядывала меня.

— Какое же ты бессердечное животное, Виктор, — удивленно произнесла она.

Я отвернулся.

— Извини.

Тяжело вздохнув, она принялась щипать накрашенными ногтями наброшенный на колени плед.

— Ты тоже извини. — Вдали звонил звавший к вечерней молитве колокол Церкви Христа. — На этот раз будет девочка.

— Откуда ты знаешь?

— Просто знаю. — Вивьен снова вздохнула, чуть слышно, похоже на смех. — Бедняжка.

В бриджах и в чем-то вроде охотничьей куртки — вот чудак! — из оранжереи вышел Большой Бобер, видно, собираясь что-то сказать жене, которая теперь, встав на колени широким задом к лужайке, ковырялась лопаткой в глине. Увидев нас с Вивьен, он проворно шагнул назад и растворился в растительности за стеклом.