Что было причиной драмы неполной реализованности Ходасевича? Возможно, эмиграция, вынужденная оторванность от родной почвы, вечная неустроенность быта, нужда, необходимость зарабатывать поденным трудом, тонкая нервная организация? Подобных причин можно найти множество, однако ни одна из них не может служить исчерпывающим объяснением. Великим поэтом, Пушкиным своего времени, Ходасевич не стал. Отчасти с этим связано и ревностное чувство, которое он питал к Пастернаку, человеку своего круга, своего уровня образования, близкому по менталитету, образу жизни, взглядам на поэзию, но несомненно состоявшемуся, признанному на родине, поэту в

269

высшем смысле этого слова. Маяковского Ходасевич тоже ненавидел, но Маяковский был для него чужим и не мог всерьез восприниматься как соперник. Пастернак же волею судеб занял место первого русского поэта современности, которое по внутреннему ощущению Ходасевича должно было принадлежать ему самому.

В 1927 году в газете «Возрождение» Ходасевич опубликовал свою самую резкую антипастерна- ковскую заметку, которая называлась «Бесы» и была направлена не только против самого Пастернака, но и против других современных поэтов (подражателей Пастернака), следующих по тому же порочному пути: «...пастернаки (а не Пастернак) весьма возле дома сего хлопочут и трудятся (не без таланта, тоже согласен). Только труд их не чистка, а загаживание, не стройка, а разваливание»151. В этом месте Цветаева, приславшая Пастернаку эту публикацию, отчеркнула газетные строки и приписала на полях: «Трус», пояснив: Ходасевич боится нанести удар прямо, а выбирает в качестве мишени подражателей и последователей Пастернака152.

Конечно, дело было не в трусости Ходасевича, а в его мировоззрении. Заглядывая в будущее русской поэзии, он, в силу важнейших для него приоритетов, соединял его с прошлым: пушкинская стилистика ясной и простой формы, классической связи слов, гармонической точности должна стать основой новой русской поэзии. Из этого будущего принципиально исключаются все те, кто намеренно искажает синтаксические, а иногда даже грамматические законы языка, увлекается усложненной метафоричностью, словом, напускает в свои тексты тумана, за которым нет даже ничтожной «кочерыж

270

ки смысла». Понятно, что в ряду этих исключенных ведущее место занимал Пастернак: «Верю кончится нынешнее, кончится и работа Пастернаков. Им скажут руки прочь! Сами опять начнут собирать и строить, разрубленные члены русского языка и русской поэзии вновь срастутся. Будущие поэты не будут писать под Пушкина , но пушкинская поэтика воскреснет, когда воскреснет Россия»153. Повторим, что, говоря о воскрешении пушкинской поэтики, Ходасевич прежде всего должен был подразумевать самого себя, с течением лет всё прочнее выстраивавшего свой художественный мир на языке золотого века и мелодике классического русского стиха. Эта мысль, которая никогда не могла быть высказана Ходасевичем прямо, нашла свое выражение в статье его друга и апологета, одного из лучших историков культуры XX века В. В. Вейдле «Владислав Ходасевич»: «Ходасевич среди современников своих, как и вообще среди русских поэтов, остается единственным, для кого, в русской поэзии Пушкин это всё»154. Пушкинский язык «умирает в бесславных опытах москвичей и живет особою жизнью в стихах Ходасевича».

С 1927 года в парижской газете «Возрождение» за подписью «Гулливер» стали выходить краткие обзоры текущей литературы, причем значительное место в них занимала как раз литература советская, понятно, в том обрубленном виде, в каком ее вообще могли читать представители «белоэмиграции». Широко известно, что под именем Гулливера выступали совместно Н. А. Берберова и В. Ф. Ходасевич. Степень участия каждого из них в этой рубрике установить сейчас довольно сложно, особенно вследствие намеренных мистификаций. Однако есть причины предполагать, что материалы, свя

271

занные с Пастернаком, почти наверняка принадлежат перу Ходасевича. Сложный комплекс чужерод- ности пастернаковской линии, личного неприятия Пастернака и ощущения неправильно расставленных эпохой оценок заставлял его особенно пристрастно прочитывать советские журналы с новыми публикациями Пастернака.

Посмотрим на отзывы Ходасевича о поэзии Пастернака 1927 1928 годов, чтобы уловить их главную интонацию.

Март 1927 года: «Что до стихов, то их много. На первом месте Пастернак с очень слабыми отрывками из поэмы Лейтенант Шмидт . Обычное нагромождение устрашающих метафор, бессмыслие отдельных строф и бессмыслие вещи в целом, полная невозможность понять, о чем, о ком идет речь, где что происходит и т. д.»155.

Апрель 1927 года: «Среди стихов на первом месте невнятица Б. Пастернака под названием Лейтенант Шмидт . Если ее дать прочесть человеку, не знающему, кто был Шмидт, можно быть уверенным, что он так этого и не узнает за многими словами и громкими метафорами поэмы »156.

Май 1927 года: «Среди стихов конец Лейтенанта Шмидта Б. Пастернака, вещи на редкость неудачной. В настоящее время ученики и последователи Пастернака уже пишут гораздо лучше его самого, более блестяще, остроумно и вразумительно. Он же сам переживает какое-то безусловное падение»157.

Ноябрь 1927 года: «Стихов в Звезде чрезмерно много, почти, впрочем, как всегда. Стихи В. Хлебникова (до сих пор неизданные!) довольно интересны. Пастернак очень бледен (а рядом с Хлебниковым скучен и пресен)»158.

272

Январь 1927 года: «Стихи в номере на сей раз попросту утомительны. Н. Браун под Н. Тихонова, Н. Тихонов под Б. Пастернака и, наконец, сам Пастернак. Конечно, при таком соседстве, его стихи в номере лучше, хотя они, при обычной виртуозности и словесной сложности бедны смыслом»159.

Февраль 1928 года: «Пастернак переиздал две книги своих стихов. Советская критика сожалеет о том, что Пастернак до сих пор поэт для немногих , и называет переиздание Пастернака широким признанием поэта . По мнению критики, Пастернак заслонялся Блоком и Есениным и теперь пришло, наконец, ему время показать себя во весь рост. Любимая тема Пастернака тема поэзии , т. е., в своих стихах он более всего пишет о самих стихах. Конечно, вряд ли такой поэт может претендовать на всенародность »160.

Март 1928 года: «Продолжение романа в стихах Б. Пастернака Спекторский (начато печатанием в 1925 г.) невыносимо своей совершенно пустой сложностью. Есть несколько случайно удачных строк, но в целом это просто безмерно скучно, с потугами на глубокомыслие»161.

Уже по частоте упоминаний имени Пастернака в отчетах Ходасевича очевидно, как пристально следил он за успехами и неудачами своего антагониста. Однако окрашенная личным отношением критика Ходасевича нуждалась в поддержке специалиста, человека, не связанного с Пастернаком враждой, обидами, ревностью, в чем Ходасевича могли легко заподозрить. Профессиональный критик-филолог мог высказаться гораздо более аргументированно и менее эмоционально, что придало бы, несомненно, больший вес всей концепции.

273

Ходасевичу было на кого опереться плечо ему подставил все тот же В. В. Вейдле, искренний почитатель его поэзии и личный друг. «Полной объективности, что и говорить, в области оценок быть не может; но полная субъективность, даже и в этой области, может и должна быть преодолена. Может и должна»162, писал В. Вейдле в своих поздних заметках о Ходасевиче. Его убийственная аналитическая статья «Стихи и проза Пастернака» появилась в 1928 году в самом авторитетном журнале русского зарубежья «Современные записки». Она была несомненным продолжением и развитием линии Ходасевича, а именно его нескрываемого презрения к экспериментаторству, метафоричности, усложненности пастернаковской поэзии.

Осталось подвести итог. К сожалению, личное общение между Пастернаком и Ходасевичем так и не восстановилось, несмотря на краткую встречу, которая произошла в Париже в 1935 году. После нее и до трагической смерти Ходасевича в 1939 году они больше не обменялись ни единым словом. Надо отметить, однако, что резкие выпады против Пастернака постепенно покинули критические заметки Ходасевича. Возможно, это произошло именно потому, что он перестал воспринимать себя действующим соперником Пастернака, перестал бороться за полноту воплощения своего дара. В поздних заметках Ходасевича имя Пастернака еще появлялось, но уже совсем в ином контексте, личное противостояние было со всей очевидностью снято. Теперь он говорил о Пастернаке как единственном, кто сохраняет собственное лицо в ситуации полной потери идентичности ведущими советскими литераторами. Оценок пастернаковской поэзии, равно как и прозы, он больше не давал.