— На аэродроме Кутейниково противник сосредоточил до восьмидесяти самолетов, которые совершают
налеты на наши наступающие войска. Эскадрилья будет наносить удар в составе полка, — сказал комэск.
— На задание пойдем тремя шестерками во главе со штурманом полка майором Суклышкиным. Надо
внезапно выйти в район Кутейниково и произвести два захода. [40]
Мне предстоит впервые штурмовать вражеский аэродром.
Вылет во второй половине дня. А сейчас нужно готовиться к нему! В условиях фронтового аэродрома
каждый летчик приспосабливается, как ему удобней. Я достал карту, расправил ее на развернутом
планшете. Кладу планшет прямо на землю и, сидя на корточках, с помощью штурманской линейки
наношу карандашом отрезки маршрута от одного населенного пункта к другому, курсовые углы, отмечаю
расстояние и время полета. Цель обвожу красным кружком.
Расстояние до линии фронта и обратно составило почти пятьдесят километров. До сих пор мне
приходилось углубляться в тыл противника не больше чем на пятнадцать километров... Еще раз
обдумываю маршрут, мысленно представляю свои действия во время перелета через линию фронта, над
занятой противником территорией, над целью.
...Одна за другой взлетают шестерки штурмовиков и берут курс на запад.
Лечу слева, третьим от комэска. Нашу шестерку сопровождают четыре «яка». Мы знаем: наши боевые
друзья-истребители зорко всматриваются в воздушное пространство, ищут врага, готовые в любую
секунду сразиться с ним, не дать ему помешать нам выполнить ответственное задание.
Высота — девятьсот метров. Отсюда земля кажется мне большой картой, где вместо условных
обозначений — настоящие рощи, холмы, долины, где на синих жилках рек заметны ажурные рисунки
мостов, а на паутинах дорог угадывается железная змея вражеской танковой колонны, где взблеск огня за
синим лесом демаскирует зенитную батарею, где тихо дремлющая нива может оказаться вражеским
аэродромом, на который и следует обрушить огонь.
Что поделаешь? Война совсем по-иному научила нас видеть землю — ту самую обласканную солнцем
землю, которая пахнет разнотравьем, дышит теплом, звенит перекличкой кузнечиков. Теперь — иные
ассоциации: река — это водный рубеж; холм — вражеский опорный пункт; лес — укрытие для
фашистской техники...
Лечу, «читаю» землю. Сейчас под крыльями — линия фронта. Вспышки огня, дым. Там идет жаркий бой.
Совсем [41] недалеко от меня, справа по курсу вздуваются разрывы — это бьют зенитки. Но строй
самолетов не нарушается: эффективность огня «вдогонку» низкая, и потому ведущий увлекает группу
шестерок дальше, на запад, не предпринимая противозенитного маневра.
Все свое внимание я сосредоточил на пилотировании самолета, стараюсь следовать строго за машиной
лейтенанта Бикбулатова. И все-таки чувствую тревогу. Причина ее мне ясна. До этого я летал штурмовать
противника, находившегося недалеко от переднего края. В случае чего — на обратном пути до своих
рукой подать: можно уйти в свой тыл, за боевые порядки наших войск. А сейчас — дело совсем другое!..
Стараюсь взять себя в руки. Мимолетная тревога тает, как тает под солнцем утренний туман. Я вдруг
вспомнил косарей — двух стариков, инвалида, подростков, женщин. Из-под нахмуренных бровей глядели
усталые глаза. Я понимал, что каждый из этих людей трудится за десятерых. Им предстояло очень много
сделать, чтобы возродить землю, которую еще недавно топтал враг. Им нужна была Победа. Нужна как
можно скорее. И кто знает, — думал я, — быть может, от меня, от того, будет ли моя сегодняшняя атака
удачной, зависит, вернется ли домой муж молодки, помахавшей нам вслед белой косынкой, когда
штурмовики пошли на взлет...
...Высота тысяча сто метров. Первая пара ведущей шестерки перестраивается в правый пеленг. Все
выполняют тот же маневр. Значит, — до цели близко.
Вот уже первая шестерка устремилась в атаку. За ней — вторая. Вокруг самолетов рвутся снаряды.
Гулко застучало сердце. Еще несколько секунд — и я тоже атакую цель. Внизу, если продлить взглядом
линию пикирования второй шестерки, видны солнечные «зайчики». Так и есть: вражеские самолеты...
Они стоят группками вокруг перелеска, окаймляющего желтую поляну.
Вслед за командиром ввожу и свою машину в пикирование. Ведущий наносит удар реактивными
снарядами. Я тоже нажимаю кнопку «РС». Через две-три секунды вражеские самолеты исчезают в темно-
серых облачках взрывов.
Внимательно слежу за ведущим. Он выводит самолет из пикирования, тут же открываются люки его
«ильюшина», [42] и из самолета темными каплями падают бомбы. Я дважды нажимаю кнопку сброса
бомб, и мой штурмовик, слегка подпрыгивая, тоже освобождается от бомбового груза.
После этого выполняем левый разворот и, набрав высоту, уходим. Смотрю вниз: над стоянками
вражеских самолетов клубится дым, сквозь который просвечивают оранжевые языки пламени. Сомнений
нет: после наших эрэсов и бомб от фашистского аэродрома осталось только название.
Занимаю свое место в боевом порядке. Первые две шестерки еще раз заходят на цель. Тут и там
вспыхивают разрывы: это открыли огонь вражеские зенитки, прикрывающие аэродром. Вот и мы
проносимся сквозь гущу серо-черных «шапок». В кабине запахло пороховой гарью.
Командир длинными очередями ведет огонь из пушек и пулеметов. Я делаю то же самое — и ритмичная
дрожь пробегает по самолету. Внизу появляется еще один очаг пожара.
Снова выходим из атаки влево с набором высоты. «Телохранители» старательно опекают нас, зорко
всматриваются в небесный простор. И вдруг «яки» исчезают. Что такое?
— Прикрой, атакую! — слышу в шлемофоне чей-то голос. Значит, истребители прикрытия вступили в
бой.
Высота — семьсот метров. Наша пара занимает место слева от ведущего группы: этим увеличиваются
огневые возможности шестерки. Идем домой. Задание успешно выполнено, и это радует меня. Все
хорошо, потерь нет!
Но что это? Звенящий удар. Машина накренилась влево, затем стала резко снижаться. Отклоняю ручку
вправо — крен исчезает. Но угол пикирования все увеличивается. Штурвал на себя! Самолет не
реагирует. Убираю обороты до минимальных, с силой тяну ручку на себя. Машина как-то неохотно
выходит из пикирования.
— Хвост цел? — спрашиваю Малюка.
— Поврежден! — отвечает он. — Снаряды разбили стабилизатор. «Мессер», бисова душа, вдарыв. С
дальней дистанции...
— Почему не обстрелял его?
— Задержка с пулеметом получилась! — объясняет [43] воздушный стрелок. Я заметил, что нервы у
Малюка крепкие. И ничто не выдает его волнения. Разве что речь: в таких случаях он говорит то по-
русски, то переходит на украинский язык.
С каждой секундой положение осложняется. Надо искать выход, ведь домой еще далеко...
— Пара заходит в атаку! — кричит Малюк.
Справа, метров на семьсот выше нас, замечаю пару «фокке-вульфов». Они явно намерены атаковать нас.
— Огонь!.. Короткими очередями, экономно! — передаю Малюку, совсем забыв о неисправности
пулемета.
А «фоккеры» вот-вот откроют огонь.
Вдруг за моей спиной застучал пулемет: стрелок сумел-таки устранить неисправность.
— Молодец, Малюк! — кричу. — Ну-ка, дай им жару!..
Да, Антон Малюк, сумевший быстро устранить задержку и вовремя встретить огнем атакующие нас
«фоккеры», действительно был молодцом! А тут как раз возвратились «яки» — и ринулись на
«фоккеров». Один из них загорелся, стал падать, разматывая черную спираль дыма. Вспышка! И
вражеский самолет взорвался в воздухе. Второй «фоккер», увернувшись от атаковавших его «яков», сумел все же поймать нас в прицел. В правой плоскости «ильюшина» зазияли рваные пробоины, затрепетали фанерные и перкалевые клочья обшивки.
Меня тревожит, что под напором встречного потока воздуха дыры в любую секунду могут увеличиться, и
