– Браво, Консель! – воскликнул я.

– Господин профессор слишком любезен, – сказал Консель.

– Помилуй, дорогой мой, ты мастерски это сделал! Взять птицу живой, да еще голыми руками!

– Если господин профессор пожелает взглянуть на нее поближе, он увидит, что моя заслуга не так велика.

– Почему, Консель?

– Потому что птица пьяна!

– Пьяна?

– Да, сударь, пьяна от мускатных орехов, которыми она объелась, сидя под мускатным деревом, где я и изловил ее. Поглядите, друг Нед, поглядите-ка! Вот пагубное последствие невоздержания!

– Тысяча чертей! – вскричал канадец. – Нашел чем корить меня! А много ли я выпил джину за эти два месяца?

Тем временем я изучал любопытную птицу. Консель не ошибся. Райская птица опьянела от хмельного сока мускатных орехов и пришла в беспомощное состояние. Она не могла летать. Она едва передвигала ноги. Но это меня мало беспокоило, и я оставил ее протрезвиться от мускатного хмеля.

Пойманная птица принадлежала к красивейшему из восьми видов райских птиц, обитающих в Новой Гвинее и на соседних островах. Это была райская птица «большой изумруд», чрезвычайно редкая. В длину она имела тридцать сантиметров. Голова ее была относительно мала, глаза, поставленные близко к клюву, тоже невелики. Оперение птицы отличалось красотой и являло собой прелестное сочетание цветов: клюв желтый, лапки и коготки темно-коричневые, крылья светло-коричневые с пурпурным окаймлением, хохолок и затылок бледно-желтые, шея изумрудная, брюшко и грудь темно-каштановые. Оба удлиненных нитевидных хвостовых пера изящно изогнуты, боковые перья удивительной легкости и изысканной красоты. Короче говоря, это была сказочная птица, которой туземцы дали поэтическое название: «солнечная птица».

У меня было сильное желание вывезти в Париж этот великолепный экземпляр и подарить его Ботаническому саду, где нет ни одной живой райской птицы.

– Значит, это редкая птица? – спросил канадец. Он, как охотник, не очень высоко ценил дичь с художественной точки зрения.

– Чрезвычайно редкая, мой друг; и, главное, ее трудно взять живой. Даже шкурки убитых птиц высоко оцениваются. Поэтому туземцы подделывают их чучела, как подделывают жемчуг и бриллианты.

– Как! – воскликнул Консель. – Делают фальшивые чучела райских птиц?

– Да, Консель.

– И господин профессор знает, как это делается?

– Разумеется. Райские птицы во время восточного муссона теряют свое великолепное хвостовое оперение, которое на языке натуралистов называется «субаларным». Эти перья и собирают птичьи «фальшивомонетчики»; затем они искусно вклеивают их или вшивают в хвост какого-нибудь злополучного попугая, предварительно его ощипав. Наконец, они закрашивают швы, лакируют птицу и вывозят в европейские музеи или частные коллекции эти произведения своего своеобразного мастерства.

– Ну, что ж, – сказал Нед Ленд. – Если птица и поддельная, все же перья настоящие. Я не вижу в этом большой беды, ведь птицу покупают не на жаркое!

Но если мое желание иметь живую райскую птицу осуществилось, то желания канадского охотника еще не были удовлетворены. Все же к двум часам дня Неду Ленду посчастливилось подстрелить превосходную лесную свинью, по-туземному «бари-утанга». Животное пришлось кстати, и мы получили настоящее мясо четвероногого. Нед Ленд был горд своей удачей. Свинья, сраженная электрической пулей, была убита наповал. Канадец освежевал ее, выпотрошил и нарезал с полдюжины котлет к ужину. Затем охота возобновилась и вскоре ознаменовалась охотничьими подвигами Неда и Конселя.

Два друга, обшаривая кустарники, спугнули стадо кенгуру. Животные пустились бежать, припрыгивая на своих эластичных лапах. Но как быстро ни бежали зверьки, электрические пули их настигли.

– Ах, господин профессор! – вскричал Нед Ленд в охотничьем раже. – Какая отличная дичь, особенно в тушеном виде! Сколько тут съестных припасов для «Наутилуса». Два! Три! Пять штук убито! Подумать только, что мы одни съедим это мясо, а те остолопы на борту не получат ни кусочка!

Я думаю, что в приливе радости канадец перебил бы все стадо, если бы не увлекся болтовней! Но он удовольствовался дюжиной этих любопытных сумчатых, которые составляют, со слов Конселя, первый отряд млекопитающих, у которых плацента отсутствует.

Животные были невелики. Они принадлежали к виду «кенгуру-кроликов», которые обычно живут в дуплах и отличаются большой увертливостью. Несмотря на то, что зверьки эти не крупные, мясо их считается одним из самых вкусных.

Мы были очень довольны результатами охоты. Удачливый Нед предлагал вернуться на другой же день на этот прелестный остров и перебить всех четвероногих, годных в пищу. Но он, как обычно, не принимал во внимание непредвиденных обстоятельств.

Около шести часов вечера мы вышли на берег моря. Лодка стояла на прежнем месте. В двух милях от берега выступал из волн силуэт «Наутилуса», напоминавший рифовую полоску.

Нед Ленд, не теряя времени, занялся приготовлением обеда. Он был мастером в поваренном искусстве. Отбивные котлеты из «бари-утанга» скоро зашипели на угольях, распространяя приятнейший запах!

Но я ловлю себя на том, что, кажется, сам иду по стопам канадца. Я прихожу в восторг от куска жареного мяса! Да простят мне читатели, как я прощаю мистеру Ленду, и по той же причине, нашу общую слабость!

Обед удался на славу. Два вяхиря довершили роскошество меню. Саговое тесто, плоды хлебного дерева, несколько мангу, штук шесть ананасов и перебродивший сок кокосовых орехов привели нас в радужное настроение. Я даже подозреваю, что мысли моих уважаемых спутников не отличались должной ясностью.

– А что, если мы не вернемся нынче на борт «Наутилуса»? – сказал Консель.

– А что, если никогда туда не вернемся? – прибавил Нед Ленд.

В этот момент у наших ног упал камень, и вопрос гарпунера остался без ответа.

Мы оглянулись в сторону леса: я так и замер, не успев поднести ложку ко рту; Нед Ленд заканчивал свое занятие.

– Камни не падают с неба, – сказал Консель, – разве только метеориты.

Второй камень, тщательно округленный, выбил из рук Конселя аппетитную ножку вяхиря, придав еще больший вес его замечанию.

Вскочив на ноги и вскинув ружья на плечо, мы приготовились отразить нападение.

– Неужто обезьяны? – вскричал Нед Ленд.

– Вроде того, – ответил Консель. – Дикари!

– К шлюпке! – крикнул я. И мы опрометью бросились к берегу.

Наше бегство было своевременным. Справа, в ста шагах от нас, на опушке рощи, заслонявшей открытый горизонт, показались туземцы, вооруженные луками и пращами. Их насчитывалось десятка два.

Берег был в десяти туазах от нас.

Дикари шли не спеша; но они явно были настроены враждебно. Камни и стрелы так и сыпались!

Нед Ленд, несмотря на грозившую нам опасность, не забыл захватить с собой благоприобретенную провизию и бежал к шлюпке, держа тушу свиньи подмышкой и кенгуру в руках!

В две минуты мы были на берегу. Погрузить в шлюпку провизию и оружие, оттолкнуть ее от берега, взяться за весла было делом одной минуты. Не успели мы отплыть и двух кабельтовых, как добрая сотня дикарей, гнавшихся за нами с диким воем и угрожающе размахивая руками, оказалась уже по пояс в воде. Я глаз не отрывал от «Наутилуса», надеясь, что крики туземцев привлекут внимание команды. Но нет! Пустынно было на палубе огромного подводного судна, стоявшего в виду берега!

Минут двадцать спустя мы поднялись на борт «Наутилуса». Люк был открыт. Укрепив шлюпку, мы вошли внутрь судна.

Из салона доносились звуки органа. Я вошел туда. Капитан Немо, склонившись над клавишами, унесся в мир звуков.

– Капитан! – сказал я.

Он не слышал.

– Капитан! – повторил я, касаясь его плеча.

Он вздрогнул и обернулся.

– А, это вы, господин профессор! – сказал он. – Удачна ли была охота? Обогатился ли ваш гербарий?

– Вполне удачна, капитан, – отвечал я. – Но, на пашу беду, мы привели с собой целую толпу двуногих!