Но, с другой стороны, тот факт, что проституция представляет специфически человеческое явление, которому нет аналогии в животном мире, указывает, что она представляет исконный продукт культуры, в частности, особого строя общественной жизни и связанного с ним порядка половых отношений. И этот социальный корень проституции точно так же можно проследить очень далеко вглубь веков, до первых начатков формирования общественных групп.

Но в то время, как биологические причины проституции по природе своей просты и элементарны и до сих пор сохранили свой примитивный характер, социальные причины ее, по мере возрастающей дифференцировки культуры и общественной жизни, становились все разнообразнее и сложнее, чем и объясняется трудность построения действительно научной этиологии проституции. Факторы, благоприятствующие развитию современной проституции, представляют интегрирующую составную часть того, что известно под именем социального вопроса. Социальный вопрос заключает в себе вопрос половой, т. е. социальные формы проявления и социальное урегулирование полового инстинкта. А проституция стоит в самом центре всего полового вопроса. Она представляет центральную проблему его. Достаточно сказать, что половые болезни объясняются, главным образом, проституцией, которая служит главным очагом заражения венерическими болезнями.

Таким образом, если проституция в глубочайшей основе своей и связана с первобытным, примитивным биологическим инстинктом, то в социальном отношении она, безусловно, представляет дистелеологическое явление народной жизни, болезненный общественный процесс, безусловно, антисоциального и антигигиенического характера, «отрицательное социальное явление» (Штаммлер), словом – большое зло, которое, однако, несправедливо называют необходимым. При более глубоком исследовании – как это изложено в настоящем сочинении,[12] – выясняется основное различие обоих факторов проституции, содержащихся в выражении «необходимое зло». Дело в том, что «необходимое», т. е. примитивный инстинкт, проявляющийся с первобытной принудительной силой, не связано с проституцией узами естественной необходимости и могло бы найти себе удовлетворение и помимо нее. Собственно же зло проституции, т. е. ее дурная, разрушительная сторона, при ближайшем изучении оказывается простым пережитком античной культуры, который совершенно не согласуется с нашей культурой, действует на нее как инородное тело и исчезнет в тот момент, когда новая культура современного человека, теперь видимая еще только в ее начатках, окончательно освободится от культуры античносредневековой. Коротко выражаясь, в этом «необходимом зле» необходимое не есть зло, а зло не необходимо. Это наша тема, наш тезис. Чтобы ее доказать, чтобы точно установить характер современной проституции, который однообразно проявляется всюду в культурных странах старого и нового света, мы разделили наше сочинение на три книги. В книге I мы рассматриваем происхождение современной проституции. Книга II описывает состояние современной проституции. В книге ІІІ говорится о борьбе и искоренении проституции. Применяя всюду индукционный метод и критический анализ часто столь сложной причинной связи явлений, нам, возможно, будет изложить вопрос о проституции во всех его частностях так, как того требует точка зрения современной науки и цивилизации.

Со времен древности каждый раз все снова делали попытку дать точное и ясное определение понятия «проституция». Но уже большое число этих попыток надо думать, что оно равно нескольким сотням – и тот факт, что определения юристов, медиков, социологов и моралистов частью сильно расходятся между собой, доказывает, что точное ограничение содержания слов «проституция» и «проститутка» очень затруднительно. Такой знаток, как Рабюто, даже придерживался мнения, что затруднение это непреодолимо (insurmon-table).[13]

Прежде всего, понятие о проституции должно быть ограничено genus homo. Проституция существует только у человека, творца культуры и общественного порядка. Это было известно уже древним. Так, Овидий пел:

«Стоит распутная женщина, которую купить может каждый за известную плату, и телом, которое отдает в распоряжение каждого, старается приобрести жалкие богатства. Впрочем, и та проклинает власть жадного сводника и вынужденно делает то, что вы делаете добровольно. Возьмите в пример животных, лишенных рассудка. Постыдно будет, если у животных в этом отношении добрее характер. Кобыла не требует платы от жеребца, ни корова от быка, и баран понравившуюся ему овцу не старается заманить подарком. Только женщина радуется, исторгнув взятку с мужчины, – одна назначает плату за ночи, одна отдается в наем. Продает то, что доставляет наслаждение и тому, и другому, то, к чему оба стремились, и назначает цену за собственное наслаждение.[14]

Моралист-статистик Александр фон Эттинген,[15] возражая Вутткэ, который в своем учении о нравственности обозначает проституцию, как нечто «чисто животное», точно также говорит: «Я думаю, что у животных она невозможна, даже немыслима» – чего нельзя, впрочем, распространить на все «плотские грехи», как желал бы ф. Эттинген. Проституция, как продукт культуры, у животных, разумеется, невозможна. Но теоретически можно было бы себе представить, что и животные вступают в половые сношения ради каких-нибудь преимуществ, например, ради лакомства. Зоологи и ветеринарные врачи ничего, однако, не сообщают об этом.[16] Следующее сообщение, которым я обязан окружному ветеринару, д-ру Рейнгарду Френеру, все же настолько интересно, что оно поощряет к дальнейшим наблюдениям.

«Явление, которое можно было бы сравнить с проституцией, у домашних животных, насколько мне известно, не существует. Для удовлетворения своего полового инстинкта во время течки, женские особи проявляют громадную энергию. Но как только она прошла, они так же пылко отклоняют соитие. Мысль о том, не отдаются ли они ради преимуществ не соматического характера, совершенно исключается.

Не знаю, сделали ли вы когда-нибудь следующее наблюдение над самками обезьян. Оно, несомненно, принадлежит к понятию о проституции.

Если бросить лакомства в клетку обезьян, в которой содержатся вместе самцы и самки, то бывает иной раз, что сильный самец подходит к самке, поймавшей орех или сласти. Я часто наблюдал, что самка, заметив дурные намерения приближающегося самца, поворачивается к нему задом с соответствующими жестами, приглашая его к совокуплению, несомненно, с целью спасти свой орех и пр. Нужно заметить, что так же поступают и юные самцы по отношению к взрослым, более сильным, чем они. Самцы обезьян, находясь вместе, всегда взаимно онанируют между задними конечностями».

Френер рассматривает этот факт, как пример проституции со стороны самцов и самок обезьян, которые приглашают вступить в соитие (или отдаются) ради достижения посторонней выгоды. Таким образом, у ближайших к человеку приматов мы должны были бы констатировать тот важный факт, что более слабые индивидуумы пользуются половыми раздражениями, чтобы получить от более сильных какие-нибудь преимущества. На мой взгляд, однако, дело идет здесь не о выраженной проституции, как у человека, а о первых зачатках ее, которые так часто наблюдаются и между нормальными, непроституированными мужчиной и женщиной.

К таким же зачаткам проституции нужно отнести, быть может, и удивительные поступки австралийских певчих птиц, плащеносцев, подробно описанные впервые Гульдом.[17] Птицы эти строят исключительно для целей половых сношений искусно украшенные беседки.[18] Здесь собираются самцы и оспаривают друг у друга свидетельства расположения со стороны самок. Здесь же собираются и самки и кокетничают с самцами. Входы в беседки украшаются множеством красиво окрашенных или блестящих предметов. Раковины, зубы, пестрые камни, кости, кусочки цветной материи, синие перья от хвоста попугая, даже украденные у человека наперстки, ракушки, синие, красные и черные ягоды и т. п. – все это приносят птички в беседки, складывают или располагают в искусном порядке и возятся с ними во время своих любовных игр. Пестрые и блестящие предметы эти служат, вероятно, чтобы привлечь самок для половых сношений. С уверенностью об этом, конечно, ничего сказать нельзя, как и о темных пока побудительных причинах, заставляющих сороку, ворону и других птиц красть и запрятывать блестящие предметы, например, из серебра, или драгоценности.