Но использовать причуды и затеи так называемого прогресса?

Зайдель знал – даже самые простые и надежные технические устройства непредсказуемо ломаются в самую неподходящую минуту. Испытанные, прочные, которые, казалось бы, и нарочно не поломаешь – разлетаются в мелкие дребезги. А тут – аппарат с множеством всяких винтиков, пружинок и, наверно, шестеренок.

Что может быть ненадежнее маленького и сложного аппарата?

Тут Ронге и Зайдель были одного мнения. Однако выбирать не приходилось.

– Зайдель, он там не заснул? – пошутил Ронге. – Разбудите его и приведите.

Зайдель вышел и вернулся с мужчиной лет тридцати двух, невысокого роста, в потертом пиджачке и несколько испуганным. Он держал в правой руке старый бурый саквояж, в левой – древний чемодан.

– Садитесь, пожалуйста, – сказал посетителю Ронге. – Ханс Клаувиц?

– Да, господин Гомберг, это я.

– Садитесь же. Вы хорошо доехали до Вены?

– Да, господин Гомберг.

– Гостиница вам понравилась?

– Да, господин Гомберг.

– Деньги на карманные расходы вы получили?

– Да, господин Гомберг. Я могу отчитаться…

– Не надо.

Денег Клаувицу было выдано двадцать крон – как раз позавтракать и пообедать, конечно, не в «Двенадцати апостолах», но мало ли в Вене кондитерских и погребков с разумными ценами. Пока что, вместе с билетом на поезд «Франкфурт-на-Майне – Вена» и оплатой информаторов, которых привлекли агенты Эвиденцбюро, эта авантюра обошлась Максимилиану Ронге в сто десять крон.

Клаувиц деликатно, как ему казалось, примостился на краешке стула. Саквояж он поставил на колени и вцепился в ручки мертвой хваткой.

– Итак, поговорим о деле. Покажите мне этот аппарат.

Клаувиц достал из саквояжа коробку, порылся в ней, выложил на стол маленькое, со спичечный коробок величиной, устройство.

– Надо же, до чего мы дошли. Скоро изобретут фотографические камеры размером с пуговицу, – сказал Ронге. – Сколько это весит?

– Чуть больше двух унций, господин Гомберг.

Ронге потрогал пальцем миниатюрную фотокамеру, изобретение доктора Юлиуса Нейброннера.

– Ну что же, сделаем опыт, – сказал он. – Заводите свою адскую машинку.

– Не возьму в толк, как там помещаются пластины, – пробормотал Зайдель.

– Пластины – это прошлый век, в нынешние аппараты вставляют рулоны пленки, – сказал Ронге. – Но все равно непонятно, куда помещается рулон. А, Клаувиц?

– Тут особая пленка, я знаю, кому ее заказывать в Леверкузене. Там недавно завод построили… и, в общем, можно заказать узкую пленку… если заплатить…

– Это само собой. Приступайте.

Клаувиц поколдовал с аппаратом, покрутил объектив.

– Вот, тесемочки, крест-накрест… Я могу надеть на руку. Надеть?

– Давайте.

Клаувиц нацепил аппарат на правую кисть, подогнал тесемки и щелкнул кнопками.

– Итак? – спросил Ронге.

– Я сейчас буду ходить по вашему кабинету, господин Гомберг. Вот, изволите видеть, два объектива. Один спереди, другой внизу. Вот тут расположен часовой механизм, совсем маленький, от дамских часиков, от Картье, я купил за свои деньги… Снимки будут делаться автоматически, каждые тридцать секунд. Но время можно выставить какое пожелаете. Потом я, если будет угодно…

Клаувиц посмотрел на чемодан.

– Да, для вас подготовлена темная комната, – сказал Зайдель. – И там есть проточная вода. Приступим, господин Гомберг?

– Приступим. Начинайте, Клаувиц.

В течение трех минут Клаувиц ходил по кабинету взад и вперед, поднимая руку то в сторону, то вперед. Ронге и Зайдель молча следили за этими маневрами.

– Запас пленки выработан, господин Гомберг, – сообщил Клаувиц. – Прикажете проявлять?

– Да, конечно. Реактивы, как я понимаю, в чемодане?

– Да, господин Гомберг.

– Ну, ступайте.

Зайдель увел Клаувица и вскоре вернулся.

– По-моему, он безбожно глуп, – сказал Ронге.

– У него хватило ума тайком сделать чертежи и детали, господин Ронге. Я думаю, в любой мастерской, где Нейброннер разместил бы заказ, нашелся бы такой Клаувиц и собрал для себя копию. Такой неприметный тихоня Клаувиц, на которого ввек бы никто не подумал… И обойдется нам это совсем недорого. Покупать аппараты у Нейброннера – дороже бы вышло, да и опасно…

– Если учесть, что Юлиус Нейброннер два года назад проводил опытные съемки с самолета в России…

– Так что я правильно поступил, господин Ронге?

– Абсолютно правильно – нам как раз и был нужен нищий чудак с психологией мелкого воришки. Он женат?

– Кто бы за него пошел…

– Есть среди наших служащих особа лет тридцати пяти, приятной внешности, которая могла бы составить при необходимости его счастье?

– Вы имеете в виду – особа, которая уже не может выполнять более сложные и, так сказать, дамские задания?

– Да, из простых.

– Найдем.

– Если все действительно так хорошо, как мы надеемся, если эта камера способна делать с высоты качественные снимки, как утверждает Нейброннер… То пусть Клаувиц вернется с этой особой к себе домой, во Франкфурт-на-Майне…

Зайдель взял блокнот и стенографическим способом стал записывать указания начальства.

– Пусть эта особа познакомится с хозяином мастерской, втолкует ему, что Клаувиц женится на ней и переезжает… ну хоть в Нюрнберг, что ли… И пусть смотрит, чтобы он не вступал в душевные разговоры ни с кем в мастерской. Если Нейброннер догадается, что какой-то Клаувиц, который умеет только отверткой орудовать, догадался скопировать его аппарат, да еще предложил нам, считайте, что план провалился.

– Я все это понимаю, господин Ронге.

– Более того – если мы спугнем Нейброннера, об этом узнает не только российская разведка. Нейброннер просто разместит свои заказы в другой мастерской. А пока аппараты ему делают во Франкфурте-на-Майне, есть шанс, что мы будем узнавать о нововведениях. Может же Клаувиц раз в полгода приезжать с женой и угощать пивом старых приятелей?

– Именно так, господин Ронге. Осталось только подождать результата.

– Долго он там будет возиться?

– Понятия не имею. Эти пленки нужно сперва держать в проявителе, потом в закрепителе, потом еще что-то с ними проделывать. Придется ждать, господин Ронге. И если Клаувиц наобещал того, чего выполнить не сможет, отправить его во Франкфурт-на-Майне ночным поездом… или не отправлять?

Зайдель не заглядывал в глаза Ронге, всем видом показывая ожидание ответа; он просто занялся стопкой газет, а Ронге уставился на исчерканный листок.

Где гарантия, что Клаувиц, за непригодность к делу возвращенный во Франкфурт-на-Майне, не пойдет рассказывать всем соседям о путешествии в Вену?

Император на портрете чуть заметно покачал головой – ну что же, одним Клаувицем больше, одним Клаувицем меньше, Макс Ронге не станет мучиться угрызениями совести, Макс – умница, побольше бы таких, преданных трону и лишенных всякой сентиментальности.

– Опять им неймется, – проворчал Зайдель, адресуясь к настолькой лампе. – Одна лишь «Корреспонденц-Вильгельм» пишет, что состояние государя императора отличное и что он ежедневно принимает доклады и дает аудиенции. Остальные пытаются ставить Его Величеству врачебные диагнозы. И что с ними делать?

– Ничего, – буркнул Ронге. – У народа должно быть развлечение. Пусть кумушки сравнивают диагнозы и решают, где вранье, где правда. Это лучше, чем если бы они обсуждали наши сербские дела.

– Именно так.

Сербия была большой бедой Австро-Венгерской империи. Под боком у империи заварилась кровавая каша, соседи-албанцы требовали самостоятельности, бунтовали против хозяев-турок, а сербское правительство, оказав неожиданную стойкость, ввело в Албанию свои войска, и выяснилось вдруг, что грозить ему войной бесполезно. Загадочной казалась Зайделю и Ронге позиция России; между Веной и Санкт-Петербургом шла тонкая дипломатическая игра, и вроде Россия уже почти отказалась поддержать требования Сербии насчет албанских территорий, но настаивала на том, что сербы должны иметь свой выход к Адриатическому морю, а какой же выход без своего порта?