Но мгновение прошло, и Анико, как ни старалась, его вернуть не могла. Оно ушло, и, видимо, навсегда.
Вот она, родная земля!
Вертолёт встречала небольшая кучка людей. И пока лётчики передавали почту местному радисту, Анико не выходила, прислушиваясь к голосам. Может, кто встречает? Вдруг отец?
Но потом поняла: слушать бесполезно, голос отца ей не узнать, — и нерешительно подошла к выходу.
— Девушка, а портфель?
— Да-да... простите.
— Ничего, бывает, — понимающе кивнул пилот.
Как мучительно и тревожно хоть ненадолго возвращаться в детство. И стыдно...
К ней подошёл пожилой ненец, протянул крепкую руку.
— Иван Максимыч Езынги. — И с доброй улыбкой пошутил: — Местная власть.
— Я...
— Уже догадываюсь. Пойдём к нам. Все отправились почту смотреть. И Павлуша мой.
— Сын?
— Нет, квартирант.
После уличного холода тепло кухоньки особенно приятно.
Иван Максимыч поставил стул к печке и предложил:
— Раздевайся и садись. Замёрзла, наверное. Холодно ещё у нас. Сейчас чаю поставлю.
— Спасибо, я не хочу.
— Это ты брось. Чаю обязательно надо попить. — И завозился у печки.
Анико искоса поглядывала на него и думала:
«Как они тут живут? Тихо и пусто. Вот он старик. Лицо морщины изъели. Ему бы живот на солнышке греть, а он с печкой возится».
— Отец тебя ждёт, — сказал Иван Максимыч, пригладив рукой редкие волосы, и совсем тихо, будто к чему-то прислушиваясь, добавил: — Очень ждёт.
Анико ничего не сказала. Отошла к окну.
«Ждёт отец. Как всё это непривычно!»
Кто-то вошёл, Анико оглянулась.
На пороге стоял высокий чернявый парень в такой же шубе, как у Ивана Максимыча. В руках письмо.
— Здравствуйте, — а голос пружинится радостью. Верно, письмо хорошее.
— Здравствуйте.
Иван Максимыч подошёл к Анико:
— Это Павел Леднёв. Геолог. Гостит у меня.
Павел улыбнулся хорошо и открыто.
— А это Анико Ного. Я тебе говорил о ней.
— Помню. Вы прямо из Тюмени?
Да.
— Ну как там?
— Даже не знаю, что сказать. Всё по-старому.
— Мама у меня в Тюмени. Вот письмо получил. Упрекает, совсем, мол, забыл... В Тюмени всё цветёт, наверно.
— Нет ещё. Только готовится.
Павел замолчал, осторожно рассматривая гостью.
Ей лет двадцать, не больше. В лице, во всей фигуре, неплохо сложенной, и даже во взгляде, в манере смотреть прямо на собеседника чувствуется что-то серьёзное, нелегкомысленное. Меж тёмных бровей — складка, неглубокая, почти незаметная. Скулы широковаты, глаза небольшие, но выражение их настораживает. Будто она знает какую-то тревожную тайну и хочет передать её другим. Губы полные, цвет лица городской, бледный.
Иван Максимыч расставил чашки, выложил на стол нехитрую провизию и уже разливал красный чай. Анико пожалела, что не купила в городе чего-нибудь вкусного, чтобы хоть немного порадовать людей, так хорошо встретивших её.
Чай пили молча. Выпив одну чашку, Иван Максимыч пошёл в сельсовет: к нему должны были приехать ненцы решать вопрос с дровами. В посёлке плохо с топливом.
Анико тоже встала из-за стола.
— Извините, я пойду отдохну. Устала.
Павел молча кивнул.
авел приезжал в эти края третий год. Партия геофизиков вела разведку месторождений бокситов, и за это время он успел близко познакомиться с ненцами. Невысокие, но удивительно ловкие, они поразили Павла. Сблизился же он с ними, полюбил после того, как один из них спас ему жизнь. Случилось это в конце прошлого сезона. Испортилась рация, кончались продукты, и Павел ре-
шил идти в ближайший посёлок, а до него километров восемьдесят, если не больше. Нелёгких, суровых. Вышли вдвоём: Павел и рабочий.
Неожиданно ударил злой и холодный ветер, пошёл снег. Но они брели вперёд, понадеявшись на компас.
Когда выбились из сил, сели спиной к спине. Павел задремал, да так сладко, что буран уже не пугал — наоборот, его завывание успокаивало, убаюкивало.
Проснулся он внезапно, от боли. Его кто-то бил. Павел увидел над собой странное лицо, кричащий что-то неслышное рот, руки, растирающие лицо и шею чем-то горячим, мокрым. И снова всё исчезло. Очнулся Павел уже около огня, закутанный во что-то жёсткое. Тело горело, а в воздухе пахло спиртом. Рядом тяжело дышал рабочий.
И опять Павел увидел то же лицо, но уже улыбчивое, он тоже улыбнулся... и уснул. А потом вернулся к жизни.
Ненец оказался пожилым человеком небольшого роста. По-русски почти не понимал, и Павел не мог поблагодарить его. И тут впервые пронзила его мысль, что человек человека иногда не в состоянии понять.
Лёжа около костра, он решил, что даст ненцу много денег, потом отклонил это. Разве жизнь купишь за деньги, хотя бы даже за большие? Хотел дать бинокль, но и это показалось слишком мелочным. Так и ушёл, не сумев отблагодарить. Но с тех пор осталось у Павла по отношению к самоедам чувство большой благодарности и уважения.
А сколько у них выдержки!
Один случай особенно поразил Павла. Было это совсем недавно... Пришёл он в стойбище поздновато, темнеть стало. На лай собак из чумов выглянули женщины и быстро исчезли. Павел остановился, положил ружьё на нарту и стал ждать. Вот откинулся полог, и наружу высунулась голова. Павел сразу и не понял, кому она принадлежит — женщине или мужчине. Зашёл. Ему молча освободили почётное место в центре постели. Налили чашку чая, крепкого, с запахом дыма и снега. Чай пили долго. Наверное, час.
На улице совсем стемнело, когда в чум вошёл молодой парень и что-то сказал отрывисто. Все испуганно повернулись к нему.
Старик ненец, который казался Павлу воплощением спокойствия и мудрости, приказал что-то коротко мужчине, сидевшему рядом. Тот торопливо надел малицу и вышел.
Павел спросил, что случилось.
— Волки отогнали третью часть стада, — спокойно ответил старый ненец.
— А это сколько?
— Сто.
К ночи искавшие не вернулись. Василий — так звали старика ненца — не спал. Не спал и Павел. Слышал, как Василий несколько раз выходил на улицу и потом долго пыхтел трубкой.
Пастухи приехали только к утру. Усталые, но спокойные.
Василий посмотрел на них внимательно, но ничего не спросил. Те разделись, сели за стол. И всё молча. Павел не мог понять, почему они молчат. Выпили по первой чашке, и только тогда Василий спросил:
— Как съездили?
— Нашли, — ответил сосед.
Павел понял, что оленей нашли: где, как — не важно. Сто оленей всё-таки не десять. И Павлу подумалось: если бы даже эти сто оленей не нашлись, внешне ненцы остались бы спокойны и сдержанны.
Уходя, он подарил Василию свои часы. Тот не стал отказываться, взял их двумя руками и так же подал ему свою трубку, совсем новую, из мамонтовой кости.
Сейчас, вспоминая встречи с ненцами, Павел думал об Анико. Четырнадцать лет жизни вдалеке от своего народа должны были изменить её характер, взгляды, привычки. Как она теперь отнесётся к своим соплеменникам и как они к ней?
нико не спит. Луны нет, и потому окна глядят неприветливо и мрачно. На душе нехорошо. Анико закуталась с головой и попыталась уснуть, но под одеялом душно, и она снова присела на кровати.
— Не уснуть. Лучше выйти.
В темноте она нащупала сапоги и пошла вдоль стены. Взяла первое попавшееся пальто. Тяжёлое. Кажется, шуба Павла. Больно уж огромная.
Вышла на крыльцо и чуть не упала. Ступеньки очень крутые и частые.
Ночь незнакомая, непривычная, тихая. Ласковый характер здесь у ночи, кажется, она нашёптывает: «Спи, уставший человек. Крепко спи. Успокойся. Не так уж всё сложно, как кажется. Встретишься с отцом. Поговоришь с ним. Увезёшь его с собой. В городе жить можно. Там не так холодно. Здесь вон в какой шубе идёшь, и то до костей пронизывает...» Анико представила, как, должно быть, смешно она выглядит в шубе до пят. Улыбнувшись, пошла по тропинке. Недалеко от дома должна быть лиственница, Анико помнила её с детства. Так и есть. Стоит ещё. Верхушка её чуть покачивается от снега, словно приветствует... Анико прислонилась к холодному стволу и прошептала:
