© Токарева В. С., 2015

© Оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2015

Издательство АЗБУКА®

самое начало

Я училась в школе № 104. В Ленинграде. Выборгская сторона. Это в 1991 году новый мэр Собчак назвал город Санкт-Петербург, вернул его историческое имя. А в мое время город звали Ленинград. Я никогда не связывала название города с именем Ленина. Просто очень красивое слово, яркое и звонкое – Ленинград.

Я училась средне, на крепкое три, по поведению четыре. В нашем классе были две отличницы: Люся Косова и Люся Сундатова. Обе Люси хотели со мной дружить, соперничали между собой и ревновали. Люся Сундатова даже плакала.

Наша классная руководительница – хромая, с ортопедическим ботинком на правой ноге, – громко удивлялась этому треугольнику. Она считала отличниц кем-то вроде генералов, а меня, троечницу, – низшим чином, типа солдата. И как могут генералы дружить с солдатом и даже бороться за первенство…

Сейчас я догадываюсь: со мной было интересно. Я была веселая и очень хорошо звучала. Я могла пересказать прочитанную книгу, и все слушали разинув рот. Видимо, литературное предназначение уже тогда формировалось в моих глубинах.

Люся Косова жила очень бедно. У нее было одно-единственное платье – школьная форма. Она носила ее каждый день, а когда был праздник – стирала и гладила. Получался выходной наряд.

Люся, где ты сейчас? Если прочитаешь эти строчки, найди меня. Я ничего не забыла. Я помню твои светлые, вьющиеся волосы и маленький рот.

Люся Сундатова говорила: «Я боюсь будущего. Очень боюсь».

Нам было по пятнадцать лет. В будущем – любовь, семья, дети, – то, что у всех. И все зависело от одного человека – того, который встретится. И что это будет за человек: ясный Ромео, или печальный Демон, или эгоистичный мерзавец Печорин.

Но у Люси Сундатовой не случилось ни первого, ни второго, ни третьего. У нее открылась мания преследования, и она выбросилась из окна. Но сейчас не об этом.

В девятом классе к нам пришла новая учительница по литературе. Ее звали Вера Федоровна. Строгая и высокомерная, она никому и никогда не ставила пятерок. Вера Федоровна любила и знала литературу, и ее оскорблял наш убогий уровень пятнадцатилетних недоумков.

Веру Федоровну боялись, чувствовали в ней особую породу. Она отличалась от других педагогов. Другие – просто тетки с дипломом, вынужденные зарабатывать на жизнь. А Вера Федоровна плюс литература – как Паганини со скрипкой.

Педагогический талант так же уникален, как любой другой талант. Мы, подростки, его чувствовали и благоговели.

И вот однажды Вера Федоровна вызвала меня к доске. Надо было пересказать какой-то рассказ, заданный на дом.

Я вышла и лихо пересказала. В моем лексиконе попадалось много слов, имеющих иностранные корни, типа «прогресс», «пролонгировать», «ажиотаж», «инфернальный» и тому подобное.

Вера Федоровна не была уверена, знаю ли я значения этих слов, или повторяю как попугай. Она стала меня гонять по этим словам, требуя расшифровки.

– Пролонгировать…

– Продлить, – отвечала я.

– Прогресс…

– Движение вперед, развитие.

– Инфернальный…

– Адский, от слова «ад».

– Ажиотаж…

– Возбуждение.

Я не представляла себе, как можно пользоваться словом, не зная его смысла. Кем это надо быть? Безмозглым зубрилой?

Я отвечала уверенно, и было ясно, что мой словарный запас практически неисчерпаем. Я знаю очень много слов, легко ими жонглирую и точно соотношу.

– Пять! – произнесла Вера Федоровна.

Класс обомлел.

Как? Отличницам четыре, а троечнице пять? Как это может быть?

А вот так. У Веры Федоровны был абсолютный слух на слово, вернее, на словесную технику, и она смогла отличить меня и выделить. И ей не мешал мой солдатский статус.

Я и сама ошалела от такой оценки. Но я ее запомнила на всю жизнь. В пятнадцать лет мне единственной поставили пять. В меня поверили. И я тоже поверила в себя.

Я, конечно, не подозревала в себе писателя, но я поняла, что могу превзойти всех. Доплыть до Турции. Надо просто войти в воду – и вперед.

Спасибо вам, Вера Федоровна.

Вы, наверное, давно ТАМ. Но ведь оттуда все хорошо видно, включая мои книги. Может быть, Вера Федоровна смотрит на обложки с моей фамилией и думает: «А-а, это та девочка из 104-й школы, из девятого «Б»… Помню, помню… Девочка с челкой, ничего особенного на первый взгляд».

После десятого класса я стала поступать в медицинский институт.

Я люблю медицину и читаю медицинские учебники, как «Три мушкетера».

У медицины и литературы много общего. Болезнь тела и болезнь духа – идентичны. Состояние влюбленности сходно с лихорадкой: высокая температура и скоро проходит. А любовь – это хроническое заболевание. Длится долго, иногда всю жизнь.

Онкология – это болезнь тоски. Тоска накапливается и собирается в одном месте.

Язва желудка – результат долгих раздражений.

Хочется сказать: люди, любите себя. Но с другой стороны, самовлюбленный человек – жуткая гадость, даже если этот человек умный и с юмором.

Если бы я не стала писателем, то была бы врачом. При этом – хорошим. Но я не поступила в медицинский. Получила тройку по сочинению, и недобрала балл. Ирония судьбы.

Моя мама засуетилась, куда бы меня пристроить.

За моей спиной была музыкальная школа – семилетка, и меня воткнули в музыкальное училище.

Вот чего я не любила, так это музыкальную грамоту, сольфеджио, чтение с листа. Не любила и не умела. Более или менее мне удавалось дирижирование. И еще я любила петь в хоре. Хоровое пение – это молитва своего рода. Объединяются души и летят к Богу единым посылом. Как мы пели… В репертуаре была вся хоровая литература.

Я и сейчас неравнодушна к хоровому пению и, когда слышу детский хор, начинаю плакать. Почему? Не знаю. Наверное, потому, что безгрешные ангелы посылают свою молитву и сотрясают мою душу.

Волшебная страна – музыка. Но эта страна не моя. Я училась без энтузиазма, скучала, как пассажир в зале ожидания, который ждет своего поезда. А поезд все не идет, и сколько ждать – непонятно, может быть, всю жизнь. Вот где тоска…

Сейчас я могу сказать, что музыкальное образование обогащает жизнь, делает ее более стереофоничной.

Очень часто, когда я приезжаю в незнакомые города, я сажусь на лавочку, закрываю глаза и слушаю, как звучит этот город на слух.

Одесса поразила меня страстным скрежетом: скрежет трамваев и скрежет голубей. Во всем жара и страсть. Трамвай «Желание».

Столица Лаоса запомнилась покоем и тишиной. Шуршание шин об асфальт – шорк-шорк… Девушки на велосипедах – абсолютные статуэтки: белые кофточки, синие юбочки, точеные ножки на педалях. Шорк-шорк…

Работники отеля говорят друг другу: «Бо-пи-нян». Это значит: не бери в голову.

Вот так и живут: шорк-шорк и бо-пи-нян.

Кому-то покажется скучно, а на самом деле – замечательно. Ничего лишнего. Иногда в магазине или на базаре слышится ор. Кто-то орет на всю голову. Значит, приехали русские, переговариваются между собой.

В двадцать лет я вышла замуж за москвича, которого знала одну неделю. Он поднял на меня глаза – большие и синие. Не голубые, а именно синие, как небо на японских открытках. Еще у него были узкие брюки-дудочки и ботинки на высокой подошве из белого каучука. Тогда это называлось «на манке».

Я увидела всю эту красоту и подумала: «Какая счастливая та девушка, за которой он ухаживает. Мне бы такого. Но это нереально».

Оказалось, реально. Он позвал меня в театр, и все закрутилось. И кончилось тем, что я переехала в Москву и родила девочку. Жалко, что только одну.

Оглядываясь назад, я жалею, что так много работала. Лучше бы рожала детей. Именно там – счастье. В детях, их личиках, их голосах и присутствии рядом. Но, как говорят, у истории не бывает сослагательного наклонения. Если бы да кабы, то во рту бы выросли бобы (а может быть, грибы)…