Собственно, с домом уже нечего было делать, он потрогал банки с красками, они были холодны, как лед, он в нескольких местах поскреб дом ногтем и только теперь почувствовал, как разливается по телу накопившаяся за последние недели усталость. Он, пошатнувшись, встал, ему было невероятно трудно оторваться от своего творения. Он еще раз осмотрел маленькие лампочки. Долго стоял он так, долго оценивал свои решения, все они оказались верными, решил он, ноги его затекли, он пошарил в кармане, достал пачку сигарет, выкурил одну, потом сразу вторую. Он словно прирос к полу, ребенок, которого они с Моной не хотели, исчез в своем углу.

Звонок вывел его из созерцательной задумчивости, он спустился к двери и рывком распахнул ее. За дверью стояла Мона с заплаканным лицом, увидев его, она невольно отступила назад, и он, опустив глаза, посмотрел на себя — рубашка выбилась из штанов, тазовые кости, как два блюда, торчали наружу, движением руки он пригласил Мону войти, но движение это оказалось слишком замедленным, чтобы его можно было принять за жест примирения.

Какой он — аккуратный, неаккуратный, есть ли у него вкус? Она смотрит на высокие окна, на занавески, цвет которых не может угадать в овальном конусе света настольной лампы, наверное, они оранжевые, да занавески должны быть оранжевыми — в конце концов, ковер желтый, к нему могут подойти только оранжевые шторы. Листья растущего в кадке дерева отбрасывают на занавеску большие тени, занавеска слегка шевелится, отчего возникает иллюзия: обитатели джунглей танцуют свои архаичные танцы. Она хочет, чтобы и он посмотрел на замечательную игру теней, но он отвернулся и трудно дышит. Она оставляет его в покое. Теперь ей никто не мешает, и она может воспользоваться минуткой и в произвольном беспорядке осмотреть чужую территорию, она желает увидеть все. Как стоит книжный шкаф, столик на полу, кофейная чашка и — нет, больше здесь нет ничего, осмотр закончен, ведь это его спальня.

Может быть, она никогда этого больше не увидит, может быть, это было бы ужасно — проститься теперь навсегда, или в этом не будет ничего плохого, но сейчас она не может прийти к окончательному решению, она ждет, когда он справится со своим тяжелым дыханием. Надо проявить осторожность. Держать рот на замке и не задавать лишних вопросов. Наступает момент, когда каждая ее жертва начинает замечать, что она своей любовью высасывает мужчин до дна, выдавливает из них все, хочет знать их историю, их мысли, расскажи то, расскажи это, это было сродни болезненному пристрастию, за незабываемыми тремя неделями следовали три месяца, в течение которых любовники, потрясенные скукой, очевидно мучившей Натали, пытались как-то пришпорить новую подругу, для чего что-то меняли, чтобы происходящее обрело смысл. Как бы ты отнеслась, например, к высшей художественной школе, к отделению фотографии? — но Натали лишь отрицательно качает головой и включает телевизор. Петер однажды даже дал ей пощечину, когда она зевнула, слушая, как он расписывает фантастическое будущее, но, даже когда никто не бил ее по лицу, неизбежно наступал момент, когда ни один мужчина не стеснялся назвать несчастьем их связь — потому что она прослушивала их автоответчики, читала их письма и стирала их память — все для того, чтобы мужчины принадлежали ей со всеми их идеями, проектами и историями. Штефан способен этого не замечать, пока не замечать. Сейчас важна сдержанность. Все пошло очень быстро, они слишком скоро оказались в постели — как будто ее подпирает время, как будто завтра она станет никому не нужной старухой, какая нелепица.

Здесь холодно, говорит она и трогает его за плечо, в этом жесте не было, пожалуй, ничего коварного, и он отвечает, сейчас я прибавлю отопление, и выбирается из-под одеяла. Возвращаясь, он приносит ей стакан воды, как ты внимателен, говорит Натали, поворачиваясь в кровати, при этом с нее соскальзывает одеяло, и она стыдливо подтягивает его к подбородку, сама не понимая, разыгрывает ли она стыдливость или действительно ее чувствует. Как бы то ни было, он смеется. Натали потягивается, ей хочется спать, и она думает, не ждет ли он, что она сейчас уйдет. Ей, конечно, ничего не стоит уйти, но она так устала, так устала, ведь после ужина в индийском ресторане они пошли пешком в городской театр, а потом еще прошлись по набережной. Они гуляли по городу битых два часа только затем, чтобы закончить разговор, который тянулся и тянулся без конца. Они поговорили о своих кулинарных предпочтениях и о любимых фильмах. Что касается путешествий, то здесь Натали едва ли могла что-то рассказать, но Штефан был любитель, и чем сильнее углублялся он в свои рассказы, тем медленнее становились его шаги. На Железном мосту он, наконец, остановился. Бали, сказал он, и его профиль вытянулся, Бали впечатляет. Натали перегнулась через перила, перегнулась весьма рискованно, ей тоже хотелось обладать таким рядом приятных упорядоченных воспоминаний, но сейчас она не могла даже разглядеть в воде свою тень. Давно стемнело, река была черной, а в тех местах, куда падал свет, казалась серебристой. Слушай, сказал Штефан, когда она, взявшись ладонями за перила, принялась раскачиваться. Я слушаю, ответила она, незаметно улыбаясь. Шумел ветер, мост вибрировал, а деревья, ожидавшие их на противоположном берегу, склонялись к ним, безымянные деревья. Какое чудесное место, сказала она.

На его вопросы о том, чем она занимается, Натали отвечала сдержанно, ее жизнь и работа ассистентом фотографа пусты и бессодержательны, при этом ей-то ясно, что это не совсем правда. Я проявляю жизни других людей, пытается объяснить она, смотришь на них и думаешь, что они не могут все сказать о человеке, но вдруг понимаешь, что они и так уже достаточно тебе сказали. Она вспомнила одного клиента, худого молодого человека с дружелюбной улыбкой, который приходил две недели назад, в четверг, наверное, потому, что по четвергам в ателье скидки. Он порылся в рюкзаке, куда запропастился пакет с пленками, бормотал он, а Натали, улыбаясь, приготовила круглые пластиковые бачки, выписала квитанцию, а потом, позже рассматривала готовые фотографии. Выяснилось, что на всех трех пленках снимки одной-единственной женщины, очевидно подруги молодого человека, на фотографиях она была изображена на морском пляже во время купания. Что-то мешало ей спокойно смотреть снимки, сначала она подумала, что помеха — сходство женщины с ее сестрой, такая же натурально веселая ненатуральная блондинка, но дело было не в этом, а в том, что фотографий было много, ужасно много, словно молодой человек усиленно что-то искал на обнаженном теле купающейся женщины. Она принялась размышлять, и ей пришло в голову, что она просто завидует. Что таилось в этой женщине такого, что друг снова и снова снимал его с очень близкого расстояния, с непристойно близкого.

Они со Штефаном перешли мост, оставив за спиной спокойную реку, и направились в старый город, шпили высоких домов были ярко освещены, как будто они что-то искали в небе; Натали показалось, что позади них крикнула какая-то птица, одинокий приглушенный крик, но полной уверенности не было.

— Ты замечталась? — спросил Штефан. Он ждал ответа, но она молчала, и он заговорил снова. Говоря, он выглядел удовлетворенным, удовлетворенным собой и сегодняшним вечером. Помимо разговоров о своей работе Натали ненавидела разговоры о происхождении, семье и деревне, да-да, малышка, ты просто этого не замечаешь, и он принялся рассказывать о своем детстве на вилле где-то в Висбадене. Мы, Цимеры, говорит он иронично, так как «мы Цимеры» были старинным семейством фабрикантов, а словом были Штефан Цимер хотел подчеркнуть, что он не желает наследовать фирму, он влюблен в биохимию, хочу остаться в университете, говорит он, но отец, естественно, разочарован, Натали кивает, да, о таких случаях слышишь часто. Она тоже часто бывала раньше в Висбадене, ревностно подхватывает она, для нее это тема, я работала там, говорит она, между Земельным музеем и Промышленной и Торговой палатой, знаешь, где это? Большое серое здание, там редакция ежедневной газеты, там я проходила практику в отделе фотографий. Фотография меня всегда интересовала, эти застывшие, увековеченные моменты, причем не только хорошие снимки, но и совсем неудачные, я вижу это по снимкам клиентов ателье, они порой бывают очень содержательными. И наша память работает точно так же — во всяком случае, у меня, в моих воспоминаниях запечатлеваются образы людей и ситуаций, то, что люди говорят, я забываю тотчас, но никогда не забываю цвет неба или стиль стульев в кафе. Штефан смеется, Натали по-настоящему заговорила впервые за весь вечер. А что вспоминаешь ты, когда думаешь о каком-то прошлом событии, спрашивает она: фразы, диалоги? Ты правда помнишь, кто, когда, где и что говорил? Я все забываю, остается мешанина, я путаю все на свете, это просто горе какое-то, с людьми и фразами, и иногда мне самой бывает неприятно и больно, нет, я помню образы, только образы. Штефан кивает и сжимает ее ладонь, словно говоря, что он все понял. Так они шли сквозь ночь, а потом, само собой понятно, надо было довести вечер до логического конца, что они и сделали после такой расточительной траты слов.