Она была критического мнения о своей фигуре: бедра чересчур широки, ноги толстоваты. Ему же, наоборот, нравились ее женственные формы и смуглая, мексиканская кожа. Она даже на вкус мексиканская, говорил он ей. Разумеется, страстный шепот ничего не значит, и все же ей была приятна его похвала.

Он протянул руку и погладил ее спину.

– В том, что мы делаем, нет ничего дурного. Тебе нечего стесняться. Когда ты говоришь, что тебе стыдно за нас, я чувствую себя полным ничтожеством.

Собственно говоря, их постельному роману было всего четыре месяца. До этого они почти год боролись с собственной совестью. Их офисы находились на разных этажах, но они часто сталкивались в лифте офисного небоскреба. Их знакомство состоялось в столовой цокольного этажа. Он случайно толкнул ее, и она разлила кофе. Они виновато улыбнулись друг другу и обменялись извинениями.

Вскоре они уже вместе проводили обеденный перерыв и «кофейные паузы». Встречи в столовой вошли в привычку, привычка постепенно переросла в потребность. Им было важно видеть друг друга, встречи поднимали обоим настроение. Выходные растягивались на целую вечность, превращаясь в пытку. Казалось, что понедельник, когда они снова увидятся, никогда не наступит. Она начали задерживаться на работе сверхурочно, чтобы урвать еще несколько бесценных моментов, прежде чем разойтись по домам.

Однажды вечером, когда они вместе уходили с работы, пошел дождь. Он предложил довезти ее до дома.

Она покачала головой.

– Нет, я, как обычно, поеду на автобусе. Но все равно спасибо.

Посмотрев друг на друга с тоской и сожалением, они пожелали друг другу доброй ночи и расстались. Прижимая к груди сумочку и сжимая во второй хлипкий зонтик, она бросилась под проливным дождем к автобусной остановке на углу.

Она все еще стояла там в своем тонком плаще, когда у тротуара остановилась машина. Он опустил стекло со стороны пассажирского сиденья.

– Прошу тебя, садись.

– Скоро придет автобус.

– К тому времени ты промокнешь до нитки. Садись.

– Он опаздывает всего на несколько минут.

– Прошу тебя.

Он умолял ее о чем-то большем, нежели просто возможности довезти ее до дома, и оба это прекрасно знали. Не в силах противостоять искушению, она, как только он распахнул дверь, села к нему в машину. Не говоря ни слова, он отвез ее в глухую часть городского парка, благо до него было недалеко.

Не успел он выключить мотор и повернуться к ней, как их губы слились в жарком поцелуе. Этого первого прикосновения было достаточно, чтобы она забыла о муже, о детях, о своих религиозных убеждениях. Ею двигали лишь потребности тела, а не строгие моральные правила, впитанные еще в юном возрасте, как только она начала различать добро и зло.

Охваченные нетерпением, они буквально рвали на влажной одежде друг друга пуговицы, молнии и крючки, пока наконец не соприкоснулись обнаженными телами. Сначала его руки, а затем и рот творили с ней вещи, от которых она одновременно пришла в восторг и ужас. Когда он вошел в нее, голос совести стал почти не слышен – его заглушили пылкие признания в любви.

Эта первоначальная страсть даже не думала ослабевать. Наоборот, она лишь сильнее разгоралась с каждым их тайным свиданием.

И вот теперь она обернулась и посмотрела на него через плечо. На ее полных губах играла застенчивая улыбка.

– Мне еще не настолько стыдно, чтобы поставить точку в наших отношениях. Пусть это грех, но я бы умерла, знай я, что больше никогда не окажусь в твоих объятиях.

Простонав от нестерпимого желания, он вновь притянул ее к себе. Она повернулась к нему, а в следующий миг уже лежала сверху, сжимая ногами его бедра.

Он с силой вошел в нее, после чего оторвал голову от подушки, чтобы приласкать ее грудь. Ее отвердевшие соски коснулись его губ. Сначала он ласкал их языком, после чего жадно втянул в рот.

Эта позиция до сих пор была для нее в новинку, возбуждала, подстегивала желание. Она оседлала его член, галопируя на нем, словно безумная наездница. Вскоре оба уже корчились в сладких конвульсиях оргазма, а потом обессиленно, задыхаясь, словно от быстрого бега, откинулись на подушки.

– Уйди от него, – прохрипел он. – Сегодня. Сейчас. Я не хочу, чтобы ты провела с ним хотя бы ночь.

– Я не могу.

– Неправда, можешь. Я, даже думая о тебе, схожу с ума. Я люблю тебя. Слышишь? Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, – сказала она сквозь слезы. – Но я не могу взять и уйти из семьи. Не могу оставить детей.

– Твой дом теперь – со мной. Я не требую, чтобы ты оставила детей. Забери их с собой. Я заменю им отца.

– У них уже есть отец. И они его любят. Но мой муж… В глазах Господа я принадлежу ему. И не могу его бросить.

– Ты его не любишь.

– Нет, – честно призналась она. – По крайней мере, не в том смысле, в каком я люблю тебя. Он хороший человек. Он обеспечивает меня и наших дочерей.

– Это не любовь. Он всего лишь исполняет свой долг.

– Для него это примерно одно и то же, – она положила ему на плечо голову, как будто помогая ему понять. – Мы выросли в одном квартале. Мы влюбились друг в друга еще школьниками. Наши жизни переплелись и их не разъять. Он – часть меня. Я – часть его. Если я его брошу, он никогда не поймет, почему. Это его убьет.

– Если ты не уйдешь от него, это убьет меня.

– Неправда, – возразила она. – Ты умнее, чем он. Сильнее, увереннее в себе. Ты выживешь, что бы ни случилось. А вот он – вряд ли.

– Он не любит тебя так, как люблю я.

– Он не делает со мной в постели того, что делаешь ты. Ему бы и в голову не пришло, – она смутилась и опустила голову.

Сексуальность была запретной темой. Ее обходили молчанием. Такие вещи было не принято обсуждать вслух. Ни в ее семье, когда она была девушкой, ни когда вышла замуж. Это делали в темноте – неизбежное зло, которое господь терпит лишь затем, чтобы не прервался человеческий род.

– Он не чувствителен к моим желаниям, – призналась она, покраснев. – Он бы пришел в ужас, узнай он, что они у меня есть. Ты вынуждаешь меня трогать тебя так, как никогда бы не осмелилась прикоснуться к нему, опасаясь тем самым его оскорбить. Он счел бы твою сексуальность признаком слабости. Его никто не учил быть нежным в постели.

– Типичный мексиканский мачизм, – с горечью произнес он. – И ты согласна терпеть его до конца своих дней.

Она печально посмотрела на него.

– Я люблю тебя сильнее, чем свою жизнь. Но он мой муж. У нас есть дети. Мы принадлежим одной культуре.

– Мы с тобой тоже могли бы иметь детей.

Она с нежностью и сожалением прикоснулась к его щеке. Порой он вел себя как ребенок, требуя от нее того, чего она не в состоянии ему дать.

– Брак – это священное таинство. Перед Богом я пообещала принадлежать ему до самой смерти, ибо только она способна разлучить нас, – к ее глазам подступили слезы. – Ради тебя я нарушила обет верности. Другие я не нарушу.

– Перестань. Не надо плакать. Я не хочу, чтобы ты из-за меня страдала.

– Обними меня, – она теснее прижалась к нему.

Он погладил ее волосы.

– Я знаю, что, бывая со мной, ты нарушаешь свои религиозные заповеди. Но это свидетельство глубины твоих чувств. Твое понятие морали не позволило бы тебе спать со мной, не люби ты меня всем сердцем.

– Я же тебя люблю.

– Знаю. – Он вытер с ее щек слезы. – Прошу тебя, не плачь, Джуди. Мы что-нибудь придумаем. Вот увидишь. А пока полежи рядом со мной. Нам осталось совсем немного времени.

Они прижались друг к другу. Их страдания были столь же абсолютны, как и их любовь, а их тела как будто созданы друг для друга.

Именно такими их и застал ее муж всего несколько минут спустя.

Она заметила его первой – он стоял в дверном проеме спальни, пылая праведным гневом. Она тотчас вскочила и потянулась за простыней, чтобы прикрыть наготу. Она открыла было рот, чтобы произнести его имя, но в горле пересохло от страха и стыда.

Изрыгая грязные слова, каких от него она ни разу не слышала, он бросился к кровати, воздев над головой бейсбольную биту. Очертив в воздухе зловещую дугу, та опустилась ей на голову.