– Не боись, – обнадежил меня Лис, укоризненно качая головой, – сделаем! Мороз и солнце, ветер в харю, но я старательно… для дела.

Последние слова его речи были заглушены звуком раздавшегося за нашими спинами слитного залпа. Затем выстрелы ударили россыпью, как горох в жестяную кастрюлю. Лис с силой натянул поводья:

– Тпррру! Капитан, а ты уверен, что нашим клиентам действительно ничего не угрожает?

Грязь, ударившая из-под копыт во все стороны, еще не успела опасть, когда послышавшийся издали женский крик окончательно убедил нас, что добраться до Вены в идиллическом спокойствии не удастся. Кони намётом вынеслись на холм, и мы с Лисом воочию смогли разглядеть последствия лесной засады.

У самой подошвы возвышенности, там, где дорога забирала вверх, заставляя экипаж замедлить ход, пару минут назад разыгралась нешуточная схватка. Берейтор, вооруженный карабином, лежал под колесом рухнувшего набок экипажа, и лужа крови расползалась из-под его неподвижного тела. Второе колесо еще крутилось над ним, словно пытаясь умчаться с места происшествия. Чуть поодаль, вцепившись намертво в поводья, лежал кучер. Должно быть, последние ярды кони волочили его по земле. Рядом бились в конвульсиях две из четырех упряжных лошадей. Пятеро вооруженных мерзавцев суетились вокруг кареты, и еще один готовился представить отчет о своих действиях святому Петру. Должно быть, берейтор все же успел выстрелить, прежде чем слететь с козел.

Дорога была усыпана распотрошенным багажом господ Дювилей. Однако те секунды наблюдения, которые мы смогли себе позволить, давали основание предположить, что парижские наряды не представляют для разбойников никакой ценности.

– Открываем огонь с дистанции пять—семь ярдов. Бьем с ходу на поражение. Если что – я дальше работаю шпагой, ты меня прикрываешь.

– Мог бы и не говорить, – в тон мне отозвался Лис, наматывая уздечку на запястье и взводя курки седельных пистолей. – Чай, оно не в первый раз! Ну что, Капитан, понеслась душа по кочкам!

Упоение победой – бич многих полководцев, куда более прославленных и опытных, чем устроители лесной засады. Занятые изучением шляпных картонок и баулов с платьями разбойники не позаботились выставить охранение, а потому заметили нас лишь тогда, когда кремни пистолей уже высекли искру, и язычок пламени скользнул к затравочному отверстию.

Три ствола выплюнули свинцовые орехи почти в упор, не оставляя надежды лесным бродягам. Еще один, пытавшийся было схватить прислоненный к кузову экипажа штуцер, сделал шаг в сторону, однако, наклонившись в седле, я все же достал его кончиком шпаги и промчался дальше, оставляя на горле несчастного глубокую кровавую рану. Последний нападавший, не теряя времени, устремился в лес, небезосновательно полагая, что всадники не рискнут преследовать его среди кустов, корневищ и поваленных деревьев. Расчет его был верен. Здесь, на дороге, мишенью был он, там же роли полностью менялись.

– Лис! – крикнул я. – Прикрой меня! Только осторожно, у сбежавшего бродяги за поясом было два пистолета. Я гляну, что там с французами.

– Да что с ними может статься? – укрываясь за перевернутой каретой, проговорил Лис, перезаряжая свои пистолеты. – Небось ласты склеили.

Меня невольно передернуло от такой бесчувственности. Насколько я мог знать своего храброго напарника, циничный порою на словах, он был надежным другом, когда доходило до настоящего дела. Оглядываясь на придорожные кусты и прислушиваясь, чтобы при случае отреагировать на вспышку или щелчок спускаемого курка, я начал поиски.

Карета была пуста, но выбитые стекла и следы борьбы свидетельствовали, что мсье Дювиль не утратил присутствие духа и после крушения экипажа. Валявшийся на полу жилетный пистолет был разряжен, а дверца кареты снаружи была заляпана кровью. Судя по глубоким бороздам в дорожной грязи, разбойники выволокли пассажиров и тащили их по земле в сторону обочины. Еще раз окинув взглядом кусты, я, настороженно озираясь, направился туда, куда вели следы.

Мсье Рене и его очаровательная супруга находились там, где я и ожидал их увидеть, – на обочине дороги. Господин Дювиль едва слышно стонал, его сюртук был сорван и валялся поодаль, жилет распахнут, и из-под него на белой рубашке с правой стороны расплывалось кровавое пятно. Мадам Сюзон была, кажется, невредима, но без сознания. Я поднял ее с холодной земли и, стараясь не оскальзываться, понес к экипажу. Расслабленное тело француженки обмякло в моих руках и оттого казалось вдвое тяжелее.

– Как успехи? – не сводя глаз с леса, поинтересовался Сергей.

– Плохо, – коротко проговорил я. – У мадам глубокий обморок, а мсье, похоже, не жилец. У него дырка в лёгком примерно с полдюйма. Надо попробовать поставить карету на колеса, может, удастся его спасти – до Вены недалеко, а там наверняка найдутся толковые врачи.

– Пока мы поставим карету, пока сбрую с четырех персон на две перемастрячим, пока до Вены доплетемся – француз уже наверняка в ящик сыграет. Причем заметь, Капитан, ты, конечно, мужик здоровый, но в одиночку ни тебе, ни мне карету не поднять. А если мы вдвоем ее на колеса ставить будем, тут нас из двух стволов и положат.

– Что же ты предлагаешь? Не оставлять же здесь раненого и женщину без чувств?

– Ну, без чувств – это поправимо. А раненый… Вальдар, ты только пойми меня правильно, ну шо он в этой галантерее на колесах откинется, шо мы его верхом повезем – разницы нет. Со святыми упокой. Давай-ка лучше по старинному тамплиерскому обычаю: по двое в седло и – гори оно все синим пламенем.

В словах Лиса, несомненно, был резон. И все же опасение растрясти тяжелораненого не давало силы согласиться с его предложением.

– Я перевяжу Дювиля и попытаюсь остановить ему кровь, – точно не слыша слов Сергея, бросил я, начиная спуск в кювет, за которым лежало тело умирающего француза.

Странна природа человека! Менее получаса назад я более чем недвусмысленно предложил ему наделать отверстий друг в друге, теперь же рисковал жизнью, чтобы, быть может, на считанные минуты продлить его существование. Но пока француз был еще жив и силился не терять сознание, а стало быть, оставлять попытки его спасти было недостойно.

– Благодарю вас, граф, – порывисто дыша, выдохнул он. – Прошу вас, снимите мне корсет. – Он прикрыл глаза, отдыхая после длинной фразы.

Я рванул его рубаху. Манера светских львов затягиваться в сбрую из костяных пластин, чтобы подчеркнуть талию, могла вызвать усмешку, но, судя по всему, сейчас эта импровизированная кираса, хоть и на самую малость, смягчила удар. Не имея времени разбираться с многочисленными крючками, я вытащил из сапога отточенный метательный нож, оружие последнего шанса, и начал быстро вспарывать им плотную ткань галантерейной упряжи. Почувствовав свободу, грудь француза начала вздыматься сильнее. Я откинул в сторону ставшую ненужной рванину, но в этот момент раненый снова открыл глаза.

– Не заботьтесь обо мне, рана смертельна. Я офицер, знаю, что говорю. В корсете… от крючков третья пластина слева… достаньте ее.

Я молча повиновался, и спустя считанные мгновения в руках у меня оказался зашитый в полотно длинный пакет, закрепленный на пластине китового уса.

– Прошу вас, граф, доставьте депешу генералу Бонапартию в Санкт-Петербург, и вы нанесете врагам своего отечества вред больший, чем все богемские стрелки разом. И еще, – француз замолчал, собираясь с силами, – я, лейтенант швейцарской гвардии Огюст Луи де Сен-Венан, умирая, прошу вас: спасите, – он снова умолк и прошептал уже на последнем дыхании, – Сюзон.

Я приложил два пальца к шее храброго офицера и прошептал сам себе: «Мёртв».

– Ты там скоро? – послышался сверху окрик Лиса.

– Уезжаем! – не отвечая на его вопрос, крикнул я.

– Понятно, – жестко проговорил Лис, не вдаваясь в подробности.