Когда девушка возвращается, они одновременно начинают:

«Я тут решил…»

– Послушай, я тут подумала…

И умолкают. Элизабет прыскает в кулачок, Брендон прячет улыбку.

– Что ты решил?

«Сперва ты скажи».

Она подает ему небольшой сверток.

– Вот. Роксана нашла где-то. Посмотри.

Брендон разворачивает пеструю тряпицу. В ладони ему ложится шкатулка, на пол падает маленький ключ. Шкатулка музыкальная, вся состоит из затейливо переплетенных механических деталей, шестеренок, зубчатых колесиков, пружин и рычажков. Гладкая лишь ее крышка, на которой грубо выгравировано имя мастера и штрихами намечен четырехлистник клевера.

– Это мое детство, – с неожиданным теплом говорит Элизабет. – Раньше она пела. Теперь не заводится. Я почему-то решила тебе показать. А то мне кажется, что тебе тут скучно в четырех стенах.

«Спасибо. Я посмотрю. Вряд ли я сумею ее починить, но попробую».

– А что ты собирался мне сказать?

«Я хотел бы сопровождать тебя сегодня вечером. Если твоя работа терпит мое присутствие».

На лице девушки снова появляется отцовская усмешка.

– Так и быть, рядовой. Подержишь свечку!

В салоне накурено и душно от пряного запаха парфюма, и даже легкий ветерок, гуляющий между распахнутыми окнами, не освежает воздуха. Кокетливо смеются девушки Роксаны, разодетые в вызывающие наряды. Посетители играют в карты, из соседнего зала слышится костяной стук бильярдных шаров, пожилой господин в длиннополом пиджаке обсуждает с Роксаной городские новости. Брендон напряженно вслушивается в их беседу, надеясь, что никто не вспомнит о найденном в Солте теле малышки.

– А я вам говорю, дорогая, что Баллантайну не взять мэрское кресло. Он слишком дорог нашему императору в качестве сенатора.

– Я думаю, сэр, что через каких-то пять дней мы увидим, кто из нас был прав, – уклончиво отвечает Роксана и подливает собеседнику коньяка в бокал. – Скажите, а что вы думаете о строительстве автомобильного завода к северу от города?

– Это хорошее дело, дорогая. Новые рабочие места для людей, а не для проклятых кукол, – с жаром откликается собеседник.

Брендона по щеке слегка похлопывает маленькая, словно у ребенка, ладошка.

– Дружочек, ты как будто не здесь, – капризно восклицает сидящая у него на коленях девушка.

«Прости, Джун, – поспешно отвечает Брендон. – Никак не могу расслабиться с непривычки».

Нежные губы оставляют на его щеке ярко-розовый оттиск помады.

– Не волнуйся, – мурлычет Джун. – Наш диван гостям практически не видно, да и я тебя неплохо прикрываю. Это правда, что перерожденные не умеют целоваться?

Она хитро улыбается и прикусывает нижнюю губу острыми зубками. Брендон вместо ответа кивает и напряженно всматривается в зал. Он не видит Элизабет, и это беспокоит его куда серьезнее, чем собственная безопасность.

Джун осторожно начинает расстегивать на Брендоне рубашку. Он мягко отводит ее руку в сторону.

– Ты меня совсем не хочешь? – шепчет она.

«Совсем», – отрезает Брендон. Он уже мечтает, чтобы девица оставила его в покое и нашла себе кого-нибудь посговорчивей.

– Дружочек, я с тебя денег не возьму, – обиженно говорит девушка. – Ты же гость Роксаны, так что…

«Лучше займись одним из тех, кто приходит сюда целенаправленно за сексом».

Девушка поджимает губы и, шурша платьем, сползает с колен Брендона. Он провожает ее холодной улыбкой и равнодушным взглядом. «Научился», – сказал бы Байрон. Джун уходит, но ее место тут же занимают две другие штатные красотки.

– Скучаешь, милый? – жарко шепчет на ухо блондинка лет двадцати пяти.

Брюнетка-перерожденная просто молча улыбается, садится рядом с Брендоном и жмется к его плечу.

– Ты так нас стесняешься? – хихикает блондинка. – Какой скромный молодой человек!

«Дамы, я очень рад вашему вниманию. Но вынужден вас огорчить: мне не до развлечений», – без улыбки объясняет Брендон.

«У тебя грустные глаза и усталый вид, – жестикулирует брюнетка. – Мы всего лишь хотим помочь».

«Где Элизабет?»

– Ах, вот оно что! – нараспев произносит блондинка. – Мы ждем другую… Жаль, жаль.

«Она придет, не волнуйся. Скорее всего, с кем-то общается. Вон Камилла вышла с виолончелью, Лиззи садится за пианолу. Значит, сейчас и Элси появится», – плавно говорит на амслене брюнетка. Брендон впервые видит куклу, настолько красиво жестикулирующую. Ее руки словно танцуют.

Наконец откидывается край тяжелой бордовой портьеры в углу зала, и появляется Элизабет. На ней длинное бирюзовое платье, бархатные черные перчатки и крохотный сверкающий кулон на цепочке. Обычно растрепанные волосы уложены в аккуратную прическу. Девушка кажется куда старше, чем есть на самом деле.

Лицо Элизабет сосредоточенно и очень серьезно. Она проходит, становится между Лиззи и Камиллой и скользит взглядом по залу, словно ищет кого-то. Лиззи начинает тихонечко наигрывать на пианоле, но Элизабет качает головой, и музыка стихает. Смолкают и разговоры в зале, из соседних комнат подтягиваются люди. Мужчины смотрят на Элизабет с обожанием, девушки улыбаются. Все ждут.

– Так получилось, что сегодня я буду петь не то, что обычно, – негромко говорит Элизабет. – Прошу простить меня за лирическое настроение. Маленькая предыстория. Жила-была девочка, которой когда-то давно мама подарила музыкальную шкатулку. Шкатулка замолчала. Мамы, возможно, у девочки уже нет. Но песня из этой шкатулки живет.

Она оборачивается на виолончелистку, и Камилла берется за смычок. Плавная мелодия постепенно набирает силу, и, словно бутон цветка, распускается нежнейший голос Элизабет:

Os iusti meditabitur sapientiam Et lingua eius loquetur iudicium Beatus vir gui suffert tentationem Quoniam cum probatus fuerit accipiet coronam vitae Quam repromisit Deus diligentibus se Kyrie, Ingis Divine, Eleison O quam sancta, quam serena, quam benigna Quam amoena esse virgo creditur Quam amoena O castitatis lilium…[1]

Брендон ошеломлен. Он завороженно слушает голос невероятной, кристальной чистоты и безмолвно шепчет: «Уста праведника измышляют мудрость, и язык его произносит суд… Блажен человек, переносящий испытания… Испытанный, получит он венец жизни…»

Откуда она знает эту молитву? Кто учил ее латыни? Голос, пробуждающий внутри самое живое, давно забытое, потаенное… Брендон слушает ее и понимает, что ее голос, ее песня его никогда не отпустит. Не покинет. Она станет его сердцем – живым сердцем в давно мертвой груди.

Элизабет поет, и само время замедляет свой ход, чтобы послушать. Чтобы взглянуть из глаз застывших в изумлении людей и кукол на то, как поет в кругу света худенькая девушка в бирюзовом платье. И смолкает за окнами ветер. Стихают все звуки. Лишь едва слышно посвистывает пар в горле перерожденного столетнего мальчишки, впервые увидевшего чудо.

– Слушай, ты меня пугаешь. Ну, брось уже эту рухлядь, отдохни!

Брендон упрямо качает головой. В сотый раз он перебирает механизм музыкальной шкатулки и все никак не может понять, почему она молчит. Все детали исправны, шестеренки, зубчатые колеса и крошечные штифты подходят друг к другу идеально, но вещица мертва.

– Поспи, а? – почти жалобно просит Элизабет. – Ну нельзя же так…

Стиснуть зубы и в сто первый раз снять крышку. Вынуть сердце шкатулки – цилиндр, потом – стальную гребенку. Прочистить, аккуратно отполировать ветошью. Осмотреть, все ли штифты цилиндра на месте. Брендон уже помнит наизусть, где какой и сколько их всего. Снять одну за другой четыре пружины. Прочистить шкатулку изнутри, еще раз посмотреть, не засорились ли какие детали, нет ли где царапин, сколов. Убедиться, что все в порядке. Прикрыть на несколько секунд глаза. Расслабиться, чтобы не дрожали руки. Плечи устали, пальцы плохо слушаются. Зрение плывет. Хочется швырнуть шкатулку об пол, но Брендон сосредотачивается и бережно-бережно пристраивает все детали обратно. Одну за другой, внимательно проверяя, хорошо ли они подогнаны друг к другу.