— Бей контру!.. Дави офицерье!

Дымников видел, как Путилин торопливо достал наган — было неудобно: лежал на правом боку, — и так же поспешно выстрелил себе в висок. Прикорнул к земле, шевельнулся, укладываясь поудобнее.

Остановились на ночь за ручьём. Совсем близко, на противоположном берегу, хозяйничали красные. Они выкрикивали непристойные оскорбления, пели: «Смело мы в бой пойдём за власть Советов...»

   — Нашу песню украли, — возмущались офицеры. Самым страшным были крики пленных офицеров — их живьём бросали в огни костров.

   — Хорошо белая свининка пахнет? — кричали с того берега. — Завтра всех вас поджарим!..

Меженина не было видно, и Леонтию казалось, что это он там визжит от ужаса, поджариваемый на костре.

Они встретились в освобождённом от красных Екатеринодаре. Оказывается, Меженин под Кореневской был легко ранен в бедро, теперь выздоравливал и ходил с красивой резной палочкой не из необходимости, а из кокетства. Говорили обо всём, неспешно обходя различные заведения с названиями типа «Офицерское кафе». О неизбежном крахе германской армии после наступления союзников 8 августа, о расстреле красными бывшего царя и его семьи, о Шульгине[28] и Кутепове, выступавших за провозглашение нового монарха, о недовольстве этим Деникина...

   — Зато Александр Павлович получает новую должность. Кстати, я тоже. Кутепов — Черноморский губернатор со штабом в Новороссийске. Я — получаю штабс-капитана и перехожу в артиллерию, в 1-ю дивизию.

После пятого или шестого заведения, где Леонтий с Межениным пили какое-то кислое вино, уже не разбирая вкуса, им показалось, что начались галлюцинации — на противоположной стороне улицы в тени акаций медленным прогулочным шагом двигалась пара: полковник Кутепов, по обыкновению в пригнанной выутюженной форме, выбритый, аккуратный, сосредоточенный, а рядом — красивая полноватая блондинка в розовом платье, с изящной французской сумочкой в руке.

   — Иль это только снится мне? — воскликнул Меженин.

   — Почти под рост, — заметил Дымников.

   — Она ненамного выше. Да ещё каблуки.

   — Следить неудобно, однако пройдёмся немного в ту же сторону.

Пара разговаривала увлечённо, однако о чём-то серьёзном, не о том, о чём говорят заинтересовавшиеся друг другом мужчина и женщина. Если бы Игорь и Леонтий могли слышать их разговор, то ничего интересного не узнали бы.

   — О ваших подвигах я читала всё, — говорила дама. — В газете «Вечернее время» очень хорошо описывают события. Бои под Лежанкой, Белой Глиной, Кореневской... Я читала всё. Такое счастье, что мне удалось поговорить лично с вами. Я просто не знала, как пройти к «Кубани», и вдруг вы!

   — Лидия Давыдовна, — с искренней горячностью возражал Кутепов, — не надо называть меня героем — я исполнял свой долг командира. Героями были они, те офицеры и юнкера, что шли под моей командой. Бесстрашно шли на врага. И многие, многие полегли там. Это были лучшие из лучших русских воинов, русских людей. Они не знали страха и сражались не за партийные идеи, а за Россию. Без единого выстрела, во весь рост шли на пулемёты, и красные банды не выдерживали и бежали. Таких людей, какими были участники Кубанского похода, мы больше не увидим. Почти все они остались там, в степи. Никто из родных не плакал над ними, никто не пел панихиды, только степные ветры бьются о кресты и только тучи льют слёзы. Наша общая мать Россия помнит о них. Помнит, что они умирали за неё. Когда погибла империя, и теперь, когда государя расстреляли, я думал, что в этом мире мне больше нечего жалеть. Однако память о героях Кубанского похода навсегда останется в моём сердце.

   — Я, как балтийская дворянка, считаю, что настоящий мужчина обязан быть воином, рыцарем. А женщина должна его любить, помогать ему и... оплакивать, если так повелит судьба.

Они попрощались у гостиницы «Кубань», где проживала дама, и Кутепов своей быстрой походкой направился к себе, в номера, предназначенные для старших офицеров.

   — Лео, я умоляю тебя: пойди к Кутепову и расспроси его обо всём, — взмолился Меженин. — Деникин назначил его губернатором — это, конечно, наказание за монархизм, но должность почётная. Ты же знаешь, что Деникин сегодня беседовал с ним утром больше часа. Они обычно говорят откровенно. Тебя Кутепов любит. Спроси его: что дальше? Зачем нас опять привели в этот Екатеринодар? В России чешский мятеж[29], войска Комуча[30], эсеровские мятежи, а мы сидим здесь. Почему? Он тебе скажет. Он не умеет молчать. Он проболтается. Иди и поговори с ним. Почтительно и патриотично. Мы — за царя.

Дымников согласился.

Долгая южная жара не спадала до вечера, а захмелевший Меженин почему-то никак не мог найти затенённую улицу — куда ни повернёт: солнце в лицо. Ему помогли. Его остановил капитан с равнодушным незаметным лицом и сказал:

   — Штабс-капитан Меженин, вы приглашаетесь для беседы в контрразведывательную часть Штаба армии.

   — Там хоть не жарко?

   — По-всякому бывает.

Обыкновенный частный дом. На скамейке у дверей — два поручика с теми же равнодушно-незаметными лицами. В коридоре — часовой с винтовкой. В кабинете за небольшим столом рыжеволосый, рыжеусый полковник.

   — Полковник Орлов, — представился он, — начальник Ростовского пункта контрразведки армии. Здесь временно. О вас знаю всё. Зачем вы это написали?

Полковник показал записочку, заканчивающуюся требованием выплатить автору 5 тысяч марок. Растопленные вином и жарой мозги Меженина никак не могли освоить целостную картину происходящего, но какая-то природная русская хитрость помогала отвечать на вопросы.

   — Не я.

   — Кто?

   — Жарко у вас. И вино, знаете...

   — Петрачков, квасу похолоднее! Так кто же написал?

Меженин вдруг вспомнил слово «Рыжий», которое однажды обронил на тайном совещании доктор Всеволжский. Доктор сказал: «Рыжий это не разрешит». Он имеет право не разрешать — он руководитель заговора.

   — Вы же всех наших знаете, — сказал Меженин. — Кто-то подделал мой почерк.

   — И левой рукой.

   — Иногда пишу стихи левой рукой.

   — По стихам тебя и поймали. Знал же, что записка придёт ко мне, и я тебя расстреляю, как предателя.

   — Но я не писал!

   — Может быть, и не писал — эксперты у нас — так себе. Но здесь что-то не так. Чувствуется ещё одна рука. И, наверное, красная. А денег я вам дам. Конечно, не 5 тысяч, а всего 500 донскими рублями. А вы мне расписочку: «За передачу информации, необходимой для связи с германским командованием». Пишите, пишите — никто не знает, где вы, а Екатеринодар — город опасный. Ещё не всех расстрелянных похоронили. Подписали? Вот и хорошо. Будем иногда встречаться.

Пришлось Меженину напиться окончательно, петь с какими-то девками «Белой акации гроздья душистые», называть их тургеневскими женщинами... Не помнил, как добрался домой. Дымников разбудил его на рассвете. Нашли бутылку чего-то красного кислого, заварили чай, и Меженин услышал такое, что никогда бы не мог предположить при всём своём умении анализировать происходящее.

   — Ты погоди, — останавливал Игорь. — Я ещё не проснулся. Во сне кого-то расстреливал. Знаешь, под Тимашевской я расстрелял еврея комиссара, он был похож на... Надо было фамилию спросить. Тот был не то Вайнштейн, не то Майнштейн... Один знакомый моей жены. Тоже комиссар. Он мне сейчас снился. Давай ещё чайку и сначала расскажи. Не могу поверить.

   — Мне не надо было ждать встречи Кутепова и Деникина. Если они и спорят по поводу монархии, то в остальном — полное единство. Ещё в Егорлыцкой Кутепов одобрил новый Кубанский поход. Согласился с командующим. И знаешь, почему?

   —  Ты говорил, но я не могу поверить. Не могу представить.