Стыдясь невольно выступившей слезинки, Барон торопливо сунул руку в задний карман, достал тяжелый мельхиоровый портсигар и, наклонившись, сунул Митяю.

– Это чего?

– А это… тоже… считай, подарок, – сглотнув ком, пояснил Барон и, не прощаясь, быстро зашагал вверх по улице.

Так и ушел: в одной руке чемоданчик, в другой – глиняная кошка с трещинкой.

– Дай глянуть! – Мегера грубо выхватила портсигар, повертела в руках, заглянула внутрь: – Матерь Божья! Твой боевой товарищ, он что – миллионер?

– С чего ты взяла?

– Так ведь… деньги тут, в портсигаре. Целых двести рублей!

– У-уу!!! – резко изменившись в лице, не то завыл, не то заскулил Митяй.

– Э-э-ээ… ты чего?

– Эх, Васька-Васька… Он… он не придет. Ты хоть это понимаешь, нет? Не придет он завтра… Никогда больше не придет! Можешь ты хоть ЭТО понять?!!

– Мить, не надо! – Лишь теперь начиная что-то такое соображать, жена осторожно погладила мужа по голове. – Слышишь? Что уж теперь?

– Сходи в гастроном, возьми чекушку, – утирая рукавом слезы, глухо приказал Митяй. – Вот прямо сейчас.

– Мить, может, не надо?

– Я сказал: иди и купи мне бутылку! Быстро! И папиросы!.. У-ууу, курва!

Мегера испуганно отшатнулась – ТАКИМ своего мужчину она не видела никогда.

Сгрузив на землю кошелку, женщина покорно направилась в гастроном, а ее мужчина – безногий инвалид с навсегда солдатским, обветренным и морщинистым лицом – так и продолжал неподвижно сидеть, невидяще уставившись в направлении, в котором растворился Барон.

Сиротливым рядком стояли рядом пустые пивные кружки. Будто немые свидетели того, что эта мимолетная эмоциональная встреча не пригрезилась, а случилась наяву…

Рассказывает Владимир Кудрявцев

Олег Сергеевич услужливо раскатал серый ватманский рулон стенгазеты, придавил края предусмотрительно снятыми с полок томиками Ленина (порядковые №№ 16–19) и ткнул пальцем в обведенную красным карандашом рукописную передовицу:

– Вот. Эта заметка.

Я нацепил очки и взялся читать.

«…Более ста лет лежит в могиле Маркс. Но он жив, он действует, он поднимает на ноги рабочие массы, он поднимает целые континенты, и облик его – облик великого борца, великого человека – жив. А все те, кто хочет уничтожить огнем и мечом его ученье, исторически мертвы, хотя все еще скалят зубы, потрясают кулаками. От них останется смрад и мокрое место….»

Далее, теми же пером и тушью, было выведено в такт предыдущему:

«…Вот сижу я в пустой аудитории и, вместо того чтобы пойти в кино или на танцы, вынужденно пишу всякую фигню. И ведь все равно не найдется ни одного человека, который этот бред дочитает до конца».

После этого заметка, как ни в чем не бывало, лилась по накатанной:

«…А когда улягутся исторические бури, засияет солнце социализма над всей землей, над нею будет реять знамя Маркса и Энгельса, Ленина и Хрущева…»

Затем текст вновь прерывался. Явно наболевшим:

«…Когда же наконец наш секретарь комитета комсомола тов. Ляпунов сдохнет от белой горячки?..»

Концовка была выведена с душой: «…величайших сынов рода человеческого!»

Подпись выдавала: «студкор Сидоров».

– Ну и?

– В каком смысле? – выпялился на меня Марков.

– Какого беса ты мне эту наглядную агитацию приволок?

– Так ведь… как же? Очевидная провокация! Три дня в фойе Политеха провисела! На самом людном месте! А ведь там, на минуточку, иностранцев, как грязи, учится!

– Провокация, стесняюсь спросить, в отношении кого? Товарища Ляпунова?

– Владимир Николаевич, вы что, как бы шутите?

– Да нет, Олег Сергеевич, это ты надо мной как бы глумишься. Мало мне хлопот с тиражной печатью, так вы еще настенную на меня повесить хотите? У вас что, более важные дела закончились? Всё переделали и теперь за студкоров Сидоровых взялись? А завтра очередь вообще до анекдотов дойдет?

– К-каких анекдотов?

– Про Хрущева? Кстати, совсем свеженький знаешь?

– Н-нет.

– Приходит комендант Кремля с плановой инвентаризацией к Хрущеву и строго так говорит: неувязочка, мол, Никита Сергеевич. Тот ему: а что такое? Комендант: ну как же? Вы ведь, когда к своим обязанностям приступали, в Мавзолее двоих принимали? А сейчас там одного не хватает. Недостача.

– Кх-м…

(А вот интересно: сразу Грибанову настучит? Или в накопительное дело отложит? Кстати сказать, мало кто в курсе, что наш шеф такие анекдоты собирает со всей страстью коллекционера. В недрах его генерал-лейтенантского сейфа под них даже папочка особая заведена.)

– Вот и я о том же. Между прочим, заметка товарища Сидорова по форме, конечно, грубая, но вот по содержанию… Коли и в самом деле целых… сколько?

– Три.

– Целых три дня провисела. Все, уноси эту школьную самодеятельность и впредь подобными темами настоятельно прошу меня не грузить. Дожили! Студентишке-шалунишке самостоятельно жопу надрать не могут – обязательно надо цельного генерала привлекать! Что намедни в Третьяковке, что сейчас. И ведь, что характерно, все у них, понимаешь, «провокация».

– Просто я подумал…

– И как оно? Понравилось думать? Запомни на будущее: вот, когда ты, Олег Сергеевич, с девочкой разок в киношку сходил и весь сеанс ее на заднем ряду щупал, а через месяц она заявляет, что беременная, – вот это и есть она, провокация! А тут? Тьфу! Между прочим, всё это…

(Здесь я для наглядности ткнул Маркова носом в лист ватмана. Правда, всего лишь в образном смысле. Хотя, по мне, так много пользительней было бы – в натуральном.)

– Всё это – ваша пресловутая оттепель! Такие вот, с позволения сказать, студиозные передовицы – цветочки. Ягодки впереди будут. Ибо существует непреложная истина: когда нравы падают – империи рушатся. Ты меня услышал?

– Так точно.

– В таком разе свободен. И распорядись, чтобы машину подали. Я в ДК Коммунальщиков поеду.

– Слушаюсь.

Марков обиженно скатал ватман, вернул наследие Ильича на полку и вышел из кабинета.

Через пять минут, выкурив на ход ноги папиросу, последовал за ним и я…

Вот уж воистину: курить – здоровью вредить. Подвела, что и говорить, будь она неладна, папироса. Уйди я хоть на пару минут раньше, столь некстатишной встречи вполне можно было избежать. А так, спускаясь по ковровой дорожке центральной лестницы, я угодил прямехонько в лапы поднимающегося к себе Грибанова.

(Помянул, блин, любителя анекдотов! На свою голову!)

– Добрый вечер, Олег Михайлович.

– Здравствуй-здравствуй. На ловца и зверь. Ты как, торопишься или найдется времечко?

– Если не шибко много, то найдется, – соврал я. (А куда деваться? Как-никак – цельный генерал-лейтенант на рандеву навязывается.)

– Не шибко. Пойдем ко мне, хочу тебе бумаженцию занятную показать.

И мы отправились в начальственные нумера. Смотреть на «бумаженцию».

– Предыстория вопроса такова: на прошлой неделе в Стокгольме в наше консульство обратилась местная фрау по фамилии Свенсон. С просьбой разрешить ей приезд в Ленинград. Якобы с целью посещения могил своих близких – отца и сестры.

(Поскольку наша стихийно начавшаяся беседа не проходила по разряду служебно-деловой, мы с шефом расположились не за его столом-аэродромом, а неформально упали в гостевые кресла возле журнального столика, заваленного свежей периодической печатью. Большей частью «капстранческого» происхождения.)

– Учитывая, что шведы позиционируют себя как нейтралы, – вроде как ненаказуемо? – невинно уточнил я.

– Угу, нейтралы, мать их! Историю с DC-3 подзабыл?

(Историю гибели шведского самолета марки «Дуглас», сбитого нашим истребителем над нейтральными водами Балтики в «черную пятницу», 13 июня 1952 года, я, естественно, помнил. Причем во всех подробностях. Так как в ту пору был лично знаком с тогда еще полковником Федей Шинкаренко, отдавшим единолично приказ о сбитии самолета.)[39]