В последние годы своей жизни Менделеев начал писать, автобиографию. Составил список написанных им сочинений. Время от времени он делал записи в дневнике, который с небольшими перерывами вел в течение многих лет.
«Всего более четыре предмета составили мое имя: периодический закон, исследование упругости газов, понимание растворов как ассоциаций и «Основы химии». Тут все мое богатство. Оно не отнято у кого-нибудь, а произведено мною, это мои дети и ими, увы, дорожу сильно, столько же, как детками.
По видимости, периодическому закону будущее не грозит разрушением, а только надстройки и развитие обещает, хотя, как русского, меня хотели затереть, особенно немцы. Тут мне везло счастье, особенно с предсказанием свойств галлия и германия». Вот об упругости при малых давлениях — еще поныне, хотя прошло 30 лет, говорят мало. Но тут я надеюсь на будущее. Поймут же, что найденное мной и общо и важно для понимания всей природы и бесконечно малого… С растворами, по видимости, разбираться начинают и оствальдовщину оценивать, как следует, начинают. Тут у меня мало фактического, но твердое начало вложено ясно, и тут я более всего надеюсь на американцев, которые начинают много хорошего производить в химии. Они вспомнят меня в свое время… Эти «Основы» — любимое дитя мое. В них — мой образ, мой опыт педагога и мои задушевные научные мысли… В «Основы химии» вложены мои духовные силы и мое наследство детям. И в печатном теперь 8-м издании есть кое-что ценное…»[149]
Лето 1906 года Менделеев провел в Каннах. Вернувшись в Петербург, продолжал писать, хотя зрение очень ослабло, рука дрожала, строчки получались кривыми.
В начале зимы его навестила сестра Марья Ивановна Попова. Она смотрела на брата, и сердце ее сжималось: перед ней сидел бледный, исхудалый, с поредевшими волосами старик.
— Тебе отдохнуть нужно, Митенька! Ты в своей жизни наработался.
— Для меня лучший отдых — работа. Перестану работать, умру со скуки.
И работал до последнего дня. Утром 20 января 1907 года Менделеев скончался.
Весть о смерти великого ученого всколыхнула всю русскую общественность. Похороны были торжественными. Нескончаемые вереницы людей тянулись по улицам к Волкову кладбищу. Над траурной процессией возвышался громадный транспарант, ша котором огромными буквами была изображена Периодическая система. Она трепетала в порывах северного ветра и породила на громадную птицу, несущую имя великого ученого в бессмертие.
АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ БУТЛЕРОВ
(1828–1886)
Воспитанники пансиона играли с увлечением, но их смех и крики не мешали воспитателю Роланду дремать. Он грелся на теплом осеннем солнце, веки налились тяжестью, и голова то и дело падала на грудь. Внезапный призыв звонка вырвал его из приятного забытья. Роланд встал, одернул форменную куртку и направился в кабинет директора. Через минуту он вернулся в сопровождении мальчугана лет восьми, также одетого в серую форму.
— Вот ваш новый товарищ. Скажи им, как тебя зовут.
— Александр Михайлович Бутлеров, — звонко ответил мальчик. — Но все зовут меня просто Сашей.
Роланд сел на скамейку, надеясь еще немного вздремнуть, а Саша остался стоять в нерешительности. Как-то примут его новые товарищи?
Воспитанники пансиона, дети помещиков и чиновников из Казани и окрестных сел, имели обыкновение подвергать новичков традиционным испытаниям и лишь после этого принимали в свой круг. Новый воспитанник сначала им не понравился. Он был опрятно одет, неукоснительно соблюдал все правила и содержал свои вещи в идеальном порядке, что, по мнению большинства мальчиков, было совершенно недопустимо.
Матери своей Саша не помнил, она умерла через 11 дней после его рождения. Воспитанный отцом, человеком образованным, Саша хотел во всем походить на него. Он спокойно переносил злые шутки товарищей по пансиону, усердно занимался, а в свободное время читал, рисовал или гулял в саду. Он подружился с Тоней — мальчик помог ему однажды поймать великолепную бабочку, и это положило начало их взаимной симпатии; Тоня знал много интересного, и Саша всегда с удовольствием слушал его рассказы. Как-то раз мальчики затеяли изготовить порох — нашли серу, селитру, угля сколько угодно было в кухне.
Первые опыты оказались удачными. Саша ничего не понимал в химии, о которой ему столько рассказывал Тоня, но опыт с порохом пробудил в нем интерес, и теперь все свободное время он проводил в кабинете химии. Помогал ему не только Тоня, но и учитель физики.
Саша явно превосходил по способностям сверстников, и, естественно, учителя смотрели снисходительно на многое, иногда разрешая ему то, что было запрещено уставом пансиона. Правда, воспитатель — «неистовый Роланд», как прозвали его воспитанники, — несколько раз подряд находил под кроватью Саши склянки с химикатами, выбрасывал их, а Сашу в наказание ставил на колени у печки. Однако это нисколько не огорчало мальчика. Как только Роланд забывал о его провинности и переставал следить за ним, под Сашиной кроватью опять появлялись склянки с химикатами. Однажды, когда Саша вместе с Тоней готовил смесь для «бенгальского» огня, она неожиданно взорвалась и огромные языки зеленого пламени подпалили волосы и брови мальчика. Услышав грохот, в комнату ворвался Роланд и потащил виновных в карцер.
— Разбойники! Вы что, хотите взорвать пансион? Вас надо немедленно исключить!
На этот раз наказание было тяжелым. Три дня подряд Сашу выводили и ставили в угол на все время, пока другие обедали. На шею ему вешали черную доску, на которой Роланд старательно вывел саркастическую надпись «Великий химик».
Но Саша не раскаивался и лишь с нетерпением ждал конца года, когда, наконец, покинет ненавистный пансион и вернется в родную Бутлеровку — небольшую деревушку, где находилось имение отца[150]. Следующей осенью Саша поступил в Первую казанскую гимназию. Учителя здесь были очень опытные, хорошо подготовленные, они умели заинтересовать учеников. Саша легко усваивал материал, так как с раннего детства его приучили к систематической работе. Особенно привлекали его естественные науки. Саша любил природу и испытывал постоянную тягу к общению с ней. Прогулки по лесу, по степи или вдоль реки не удовлетворяли его. Ему казалось необходимым держать в комнате черепах, белых мышей и других зверушек.
— Что ты будешь делать с этими червяками? — спросил его как-то отец, с интересом рассматривая маленьких лохматых гусениц, которых Саша держал в специальной коробке, закрытой густой шелковой сеткой.
— Хочу изучить их жизнь. Недостаточно поймать бабочку, нужно знать, чем она питается, когда превращается в куколку.
— О, это уже похоже на исследовательскую работу, Сашенька, — сказал довольный отец. — Мне нравится твое увлечение, но все-таки не забывай и о математике, ведь осенью тебе поступать в университет. Ты будешь учиться у одного из самых великих наших математиков — Николая Ивановича Лобачевского!
— Отец, у меня нет никаких способностей к точным наукам. В обсерватории я тоже скучаю. Я хотел бы поступить на естественное отделение. Истинное наслаждение для меня — заниматься ботаникой и зоологией.
— Конечно, последнее слово за тобой, Саша, но я считаю, что тебе следует пойти на физико-математическое отделение.
Все же вопреки желанию отца Саша поступил на естественнонаучное отделение, правда, пока только как слушатель, — он был еще несовершеннолетний, лишь в следующем, 1845 году, когда юноше исполнилось 17 лет, имя Бутлерова появилось в списке принятых на первый курс.
К тому времени Саша стал высоким юношей с белокурыми, отливающими золотом волосами, слегка прищуренными сероголубыми глазами, смотревшими открыто и приветливо. Его широкие плечи и атлетическое телосложение наводили на мысль о большой физической силе, а добрая улыбка, никогда не сходившая с его уст, располагала к нему окружающих. Однокашники полюбили его, но закадычными друзьями Саши оставались «Коля Петрович Вагнер»[151] и «Митя Петрович Пятницкий», как они в шутку величали друг друга. Дружная троица была неразлучна. На лекциях они сипели за одним столом, к экзаменам готовились вместе, в походы для сбора растений и ловли насекомых отправлялись всегда втроем. Митя был таким же высоким и стройным, как Саша, Николай пониже и поплотнее.
