— Больших успехов тебе в учебе, Жозеф. — Госпожа Люссак поцеловала сына и тайком смахнула навернувшиеся на глаза слезы.

— Будем надеяться, что ты не посрамишь наше имя как ученый, — сказал отец. — Господа, поднимем бокалы за счастливое будущее Жозефа Луи Гей-Люссака!

Жозеф сидел задумавшись и лишь время от времени улыбался, вежливо кланяясь в благодарность за теплые слова гостей в его адрес. Он был сдержан и строг в общении, краток и остроумен в дружеских беседах. Сейчас он терпеливо ждал, когда кончатся наконец обычные банальные поздравления, которые ему ежегодно приходилось выслушивать в этот день.

Торжество закончилось, гости разъехались по домам, и Жозеф поднялся наверх, в свою комнату. Приближался час, когда он снова сможет работать в любимой лаборатории…

В Париже Жозеф позабыл все на свете — для него существовал лишь один университет. Снова лекции по химии Фуркруа, Воклена[277], лекции по физике Бриссона[278], занятия в лаборатории.

Ему преподавали знаменитые профессора, и юноша отлично справлялся со сложнейшими заданиями. Он со всей серьезностью относился к любому порученному ему делу. Иногда он сам создавал необходимые приборы и аппараты для опытов. Примерный студент, он был любимцем Фуркруа и Бриссона.

По окончании Политехнической школы Гей-Люссак стал работать помощником Бертолле, который не так давно возвратился из поездки по Египту и проводил чрезвычайно много исследований, связанных главным образом с научным спором с Прустом.

Гей-Люссак заканчивал последние опыты. Он записал данные в толстую тетрадь, куда заносил все результаты исследования, порученного ему в качестве первого задания, и устало опустился на стул.

Интересно, думал начинающий химик, что даже такой большой ученый, как Бертолле, может заблуждаться. Он ожидал, что вещество выделит кислород, а в действительности это вещество поглотило его. Анализы тоже показали результаты, противоположные ожидаемым. Господин Бертолле разволнуется, когда узнает, что его предположения не подтвердились!

В лабораторию, сверкающую чистотой, вошел Бертолле.

— Давайте посмотрим результаты, Люссак, — сказал он, сел в кресло и внимательно уставился в тетрадь. Жозеф с интересом наблюдал за ним: Бертолле вдруг нахмурился, лоб собрался в морщины, и глубокое разочарование отразилось на его лице. Надежды его не оправдались. Но для большого ученого истина всегда дороже ущемленного самолюбия. А в том, что истина установлена, нет никаких сомнений. И сделал это не кто иной, как Гей-Люссак — молодой и талантливый ученый, только вступающий на тернистый путь науки.

Бертолле встал, хмурое его лицо озарилось улыбкой. Он положил руку на плечо Гей-Люссака и сказал:

— Я горжусь вами. Человек такого таланта, как вы, не имеет права работать помощником пусть даже у самого великого ученого. Ваши глаза способны увидеть истину, проникнуть в тайны неведомого, а это не каждому дано. Вам надо работать самостоятельно. С сегодняшнего дня проводите любые исследования, какие сочтете необходимыми. Оставайтесь, если хотите, в моей лаборатории. Буду рад, если когда-нибудь смогу назвать себя учителем такого исследователя, как вы. Желаю счастья на вашем пути, Гей-Люссак.

Бертолле вышел. Он и думать забыл о неудаче своего исследования. Он ликовал: в мире появился еще один великий ученый-химик, и не где-нибудь, а в его, Бертолле, лаборатории! Франция будет гордиться своим сыном.

Гей-Люссак сидел за столом, несколько обескураженный и смущенный разговором с профессором. Потом мысли вернулись к давно занимавшему его вопросу: состояние газов, о свойствах которых в лекциях профессора Бриссона говорилось очень поверхностно. В последнее время многие исследователи занимались их изучением, но не все еще было ясно, и очень часто делались ошибочные выводы. К примеру, статья Александра фон Гумбольдта об исследовании воздуха. Методика явно ошибочная! А отсюда, естественно, и неверные результаты.

Гей-Люссак начал опытную проверку исследования Гумбольдта и написал острую, критическую статью по этому поводу. Он продолжал изучение газов до конца 1802 года, когда на основании полученных данных смог сделать очень важный вывод: любой газ при нагревании расширяется по определенному закону. При повышении температуры на один градус объем газа увеличивается на 0,00375 от первоначального. Эта величина стала константой в новом законе газового состояния — законе Гей-Люссака[279].[280]

В это время он работал в тесном контакте с физиком Жаном Батистом Био. Нередко молодые ученые, ставшие впоследствии друзьями, беседовали о вопросах, связанных с изучением атмосферы, с явлениями земного магнетизма, обсуждали новые идеи, составляли планы будущих исследований. Один из вопросов особенно волновал исследователей: как подняться в атмосферу, исследовать ее высокие слои, измерить силу магнитного поля Земли. Идея о воздушном шаре пришла как-то неожиданно, но захватила ученых своей смелостью. Био искал материалы для постройки летательного аппарата, специалистов для конструирования корзины шара. Гей-Люссак был занят подготовкой аппаратуры и химикатов для получения водорода. Наконец наступило 2 августа 1804 года. Погода была тихой и жаркой: ни ветерка, ни единого облачка. Еще на рассвете стали наполнять огромный шар водородом. Тонкое шелковое полотно, пропитанное защитными смолами, сверкало на солнце. Шар постепенно надувался и, через несколько часов оторвавшись от земли, плавно поднялся вверх, натянув при этом привязные канаты.

Гей-Люссак и Био заняли места в круглой корзине.

— Режьте канаты! — скомандовал Гей Люссак.

— Счастливого пути! — крикнул оставшийся на земле Бертолле и помахал им рукой.

— Успеха вам! — выкрикнул вслед за ним профессор Бриссоп, но его голос потонул в ликующих возгласах собравшихся на Монмартре профессоров из Политехнической школы, Сорбонны, Академии наук, научных сотрудников, студентов. Шар слегка качнулся и стал набирать высоту. Это было редкостное зрелище. Шар поднимался все выше и выше. Двое друзей, махали от радости руками и кричали, как мальчишки.

Но вот толпа провожающих начала постепенно исчезать в необъятной бездне под ними. Высокий Монмартр походил на копну сена.

— Приступаем к работе, — сказал Био.

— Я уже начал на блюдение за отклонением магнитной стрелки.

— Отмечай сразу и.показания высотомера. Важно, какие изменения наступят в зависимости от высоты… Жо-зеф, на какую высоту мы поднялись?

— 5800 метров над уровнем моря.

— Чувствую сильную боль в ушах и головокружение.

— Сядь сюда. Попробую продолжать наблюдения один. Я чувствую себя пока хорошо.

В круглой корзине, привязанной к огромному шару, было достаточно места. Все было подготовлено так, чтобы можно было удобно вести наблюдения. Между тем Био становилось все хуже: он побледнел, лицо покрылось крупными каплями пота, от озноба зуб не попадал на зуб.

— Надо спускаться на землю, — сказал Гей-Люссак.

— Ни в коем случае. Мы еще не сделали и половины того, что задумали, — настаивал Био. — Не обращай на меня внимания.

— Нет, нет, нельзя. Я открываю клапан для выпуска водорода.

Послышался легкий свист выходящего газа. Шар чуть заметно сжался, затем начал плавно опускаться вниз. Гей-Люссак снова закрыл клапан.

Через несколько часов они приземлились.

Известие о подвиге смелых исследователей вызвало настоящую сенсацию. Повсюду только и говорили о воздухоплавателях[282]. Еще не успели смолкнуть восторженные разговоры о первом полете, как Гей-Люссак решил повторить опыт. Теперь он задумал лететь один, пробыть в воздухе максимально долго, сделать возможно больше измерений.