„Билеты на «Валькирию» в театральных кассах не продавались. В последний момент оказалось, что Гитлер приехать не может. Сталин поссорился с Молотовым, выгнал его из кабинета. Вместо Гитлера на специальном самолете канцлера прилетел фон Риббентроп. На спектакле в Большом театре он находился в правительственной ложе рядом со Сталиным и Молотовым. Опера имела шумный успех. Восхищенный министр послал на сцену корзины с цветами. В ложу пригласили постановщика, режиссера С. М. Эйзенштейна, и артиста Никандра Ханаева, исполнителя роли Зигмунда. Молотов устроил торжественный ужин, на котором присутствовало 700 человек. Сталин, Молотов, Риббентроп обменялись речами. Первый тост был поднят за дружбу с Германией, затем за здоровье Адольфа Гитлера, а потом уже за И. В. Сталина и его окружение.
Промелькнул ноябрь. Получила надушенное письмо от Пастернака. «Несравненная, солнце мое, почему Вы, очаровательная Вера Давыдова, пропали, почему не звоните? Я должен Вас непременно увидеть. С низким поклоном Борис Леонидович».
Когда позвонила, трубку сняла женщина. Она ревниво спросила, кто просит Бориса Леонидовича. Через минуту услышала его протяжный, взволнованный голос. Он трубно промычал:
— В. А., как хорошо, что вы нашли меня. Приезжайте, я буду очень рад.
— Не помешаю ли я вашей работе?
— Своим присутствием вы поможете закончить очень важное для меня стихотворение.
Переделкино, одетое в зимний наряд, чарующе прекрасно. Беззаботные белочки прыгают по деревьям. Поэт встретил меня около своего дома. Он был без шапки.
— Я никогда не мерзну, — сказал он. — Нынче счастливый день, нам никто не будет мешать.
Мы с аппетитом ели горячую отварную картошку, селедку, соленые огурцы, пили холодную водку и душистый, крепкий, настоящий английский чай.
— В. А., я слушал вас в операх «Кармен», «Аида», «Хованщина», «Царская невеста». Вы от своих коллег отличаетесь неповторимой выразительностью. В глазах ваших имеется какая-то непонятная для меня демоническая сила, какой-то особый свет. Вы помните наше случайное знакомство в Сокольническом парке?
— Конечно, помню, как можно забыть «знаменитый» обед у Евы Абрамовны Маузнер.
Постернак замолчал. Покраснел. Потом сказал:
— Страшно вспомнить этот дом. Стариков арестовали, они умерли на этапе в тюремном вагоне; держась за руки. Вечная им память!
Б. Л. познакомил меня со стихами, написанными зимой и летом 1936 г. Слушала с упоением. Он прочел черновые наброски из переводов «Фауста» Гете. Ему нельзя было дать полвека. Он выглядел гораздо моложе: легкая походка, загорелое лицо, физически сильно развитое тело.
— Поражаюсь, — сказал Б. Л., — что руководители государства не любят и не понимают поэзии. Маяковского признали после трагической смерти. Лирику Есенина вот уже много лет не печатают. Школьники не знают многих русских поэтов. Я вынужден заниматься переводами национальных поэтов. Газеты и журналы вне очереди печатают стихи и поэмы о Ленине, Сталине, большевистской партии, пограничниках. Согласен, что молодежи необходимо прививать патриотизм, но есть и другие проблемы. Я несколько раз пытался встретиться с товарищем Сталиным, но из этого ничего не вышло. Маленков предложил имеющиеся у меня вопросы изложить в письменном виде, без гарантии, что я получу ответ.
— Б. Л., я постараюсь поговорить с И. В.
— Неужели вы вхожи в Кремль? — спросил наивный Пастернак.
— Я все-таки депутат Верховного Совета РСФСР, иногда приходится бывать на заседаниях в Кремле.
— Верочка, буду вам безмерно благодарен.
Пастернак сник. У него пропал ко мне интерес.
Возможно, он испугался, что я передам Сталину содержание нашей беседы. Вяло предложил:
— Очаровательная, оставайтесь обедать.
— Нет, вы устали, я поеду домой.
Пастернак меня не задерживал.
Маленков попросил срочно приехать в ЦК. В приемной ждала около часа. Наконец меня пропустили в его кабинет. Он озабоченно спросил:
— В. А., у вас были когда-нибудь столкновения с Берия?
— Нет, а что такое?
— Он настроен против вас довольно агрессивно. Предложил нам завести уголовное дело. Сказал, что у него и у Вышинского имеются серьезные компрометирующие материалы.
— Г. М., после такой беседы разве я сумею выйти на сцену? Сегодня в Большом театре закрытый спектакль «Аида».
Помощник Маленкова доложил, что приехал Вышинский.
— Очень хорошо, мы сразу же выясним отношения.
Вышинский поцеловал мне руку. Любезно справился о здоровье.
— Андрей Януарьевич, в своих руках ты держишь два портфеля, — проговорил устало Маленков, — заместителя председателя совнаркома и заместителя наркома иностранных дел. Свободного времени у тебя маловато. Лет тебе тоже порядочно. На днях пошел 68 год. Скажи, милый друг, когда ты, наконец, перестанешь заниматься паскудными делами?
— Попрошу более конкретно. Дорогой Г. М., и вам я тоже советую быть осторожней на поворотах.
— Для этого тебя и пригласили в Центральный Комитет. Я говорил с Берия. Он дал понять, что ты опять пытаешься насолить Вере Александровне. Пока мы не перенесли этот разговор в кабинет И. В., я хочу знать, что ты можешь сказать в свое оправдание.
Вышинский умело варьировал словами:
— До нас дошли слухи, что гражданка Давыдова была любовницей и близким интимным другом врагов народа, которых мы расстреляли: Ягоды, Зиновьева, Ежова, Тухачевского, Пильняка.
Маленков медленно надувался, как воздушный шар. Я давно его таким не видела. Он заметно потучнел, на одутловатом лице появилась испарина. Он задыхался от бешенства. Открыл окно. Морозный, колючий воздух его немного успокоил. От слов бывшего прокурора я едва не лишилась рассудка. Злой рок гнался за мной по пятам.
— Где доказательства? — крикнул Маленков.
— Конкретных доказательств у нас нет, но имеются веские предположения.
Из моей груди вырвался вздох облегчения.
— Вышинский, я должен получить от тебя письменное объяснение.
— Пусть сначала напишет Лаврентий Павлович Берия.
Позвонил Сталин. Бледный Вышинский злобно посмотрел на Маленкова, который спокойно сказал:
— Вера Александровна и Андрей Януарьевич у меня, мы сейчас к вам приедем.
Вышинский остервенело, потеряв всякое самообладание, истерически проговорил:
— Я тебя, Г. М., не боюсь! С бубенцами скоро буду отплясывать на твоей тризне!
— Готов идти на социалистическое соревнование, что ты раньше меня прыгнешь в могилу и вместо цветов вокруг памятника, если его поставят, будут расти одна крапива и чертополох.
В жаркой перепалке упрямые царедворцы забыли о моем бренном существовании.
Сталин принял нас в Кремле в своем рабочем кабинете. Маленков его проинформировал о нашей беседе. Вышинский не осмелился сесть без разрешения И. В., который сказал ему:
— Я смотрю, Андрей Януарьевич, что ты в звериной ненависти к Вере Александровне Давыдовой окончательно потерял чувство меры. Ты продолжаешь ее терзать. Мы освободили тебя, сволочь, от обязанностей прокурора, ты стал моим заместителем по Совнаркому. Скажи, курвец, что ты хочешь? Мужик ты здоровый, нуждаешься в бабах, пойми, что голым террором нельзя завоевать женское сердце. Давыдову оставь в покое, иначе плохо будет, я сам пущу тебе пулю в затылок. Запомни, Вера Александровна моя женщина! На этом ставлю точку. — Из ящика письменного стола И. В., не торопясь, достал листок бумаги. — В этом документе, который я держу в руках, — фамилии вдов и дочерей расстрелянных преступников, которым ты не давал покоя. За интимную связь ты обещал им помилование вместо выселения в Сибирь и Казахстан, сносную жизнь в Москве. Ты не раз злоупотреблял служебным положением.
Бывшего блюстителя правопорядка нельзя было узнать. Он не мог найти себе места. Пот градом тек с его породистого лица. Умело аргументируя, Сталин шел в наступление. Я посмотрела на часы. И. В. перехватил мой настороженный взгляд.
