Лонгин напыщенно выпятил грудь:

– Я Кассий Лонгин, проконсул Сирии, и возглавляю армию на востоке империи. Что нужно твоему повелителю?

– Царевич Метакс послан нашим царем, да продлятся его дни, обсудить кое-какие разногласия между Парфией и Римом в надежде на то, что две наши державы смогут разрешить спор, не прибегая к помощи силы. Царь наш не желает наносить без нужды урон вашему столь великолепному войску.

– Вот как? – язвительно ухмыльнулся легат Амаций. – Что ж, хотелось бы взглянуть, как побегут его лошадники, когда встретятся с мощью Десятого легиона.

– Тихо! – Лонгин ожег подчиненного взглядом, после чего опять повернулся к парфянскому посланцу. – Я готов разговаривать с твоим повелителем. Проси его подъехать сюда.

Парфянин хитро улыбнулся.

– Увы, мой повелитель слышал, что кто-то из римлян в прошлом не всегда чтил традиции перемирия.

Лонгин потемнел лицом:

– Ты смеешь обвинять меня в такой низости?

– О что вы, мой господин, как можно! Разумеется, нет. Вас я ни в коем случае не смею обвинять.

– Тогда пусть твой повелитель подъедет сюда ко мне для разговора. Если у него нутра достанет.

– Нутра? – с ноткой растерянности переспросил парфянин. – Прошу простить, мой господин, но я не вполне понимаю это выражение…

– Передай своему хозяину, что я не буду вести разговор с его рабом. Скажи ему, что я буду разговаривать с ним здесь и сию же минуту, если у него хватит храбрости выбраться из-за спин своих телохранителей.

– Я с радостью ему это передам, однако смею догадываться, что он ответит примерно тем же. Но я уверен, что такой великий полководец, как вы, смел настолько, что без труда покинет опеку таких грозного вида воинов, – он округлым жестом обвел свиту из офицеров и кавалерию когорты Макрона. – Впрочем, из почтения к вашим вполне объяснимым опасениям мой повелитель позволил мне предложить вам от своего имени встретиться посередине между нашими двумя воинствами.

Лонгин мельком оглядел открытое пространство между лагерем и всадниками в богато расшитых плащах.

– То есть один на один?

– Да, мой господин.

– Проконсул, не делайте этого, – спешно вставил Амаций. – Это не иначе как какая-то уловка со стороны этих варваров. Трудно и представить, на какое коварство они способны.

– Едва ли, – усомнился Макрон. – Вряд ли этот царевич представляет собой какую-то опасность.

– Да что вы понимаете, префект! – вспылил легат. – Эти парфяне могут поразить проконсула стрелой еще до того, как он приблизится к назначенному месту!

– Не исключено, – пожал плечами Макрон. – Но они рискуют и своим переговорщиком. Кроме того, налицо потеря достоинства. Если проконсул уклонится от предложенного, то как на это отреагируют в Риме?

– Мои господа, – поднял руку парфянин. – Прошу простить за то, что встреваю в ваш спор, но если вы считаете, что подобная встреча чересчур рискованна, то могу ли я предложить, чтобы обе стороны отдалились на расстояние, недосягаемое для стрелы – скажем, и царевич, и проконсул с тремя сопровождающими от каждой из сторон? Быть может, это бы развеяло ваши подозрения и страхи?

– Страхи? – презрительно поглядел Лонгин. – Я не боюсь, парфянин. Римляне не знают страха ни перед чем, и уж тем более перед варварами с востока.

– Отрадно это слышать, мой господин. В таком случае я могу уведомить своего повелителя о вашем согласии насчет встречи? Вы и трое ваших почтенных соплеменников?

Катона втайне позабавило, с какой гладкостью хитрому парфянину удалось обставить проконсула в принятии решения. Лонгина это, напротив, взбеленило настолько, что он не сразу вернул себе самообладание. А заметив выражение лица Катона, тут же ткнул в него обличительным перстом:

– Центурион Катон – вы, я вижу, в веселом расположении? Ну так будете меня сопровождать. Вы, ваш друг Макрон и легат Амаций. Остальным присоединиться к кавалерийской але. Все остаются здесь. Если я дам знак, немедленно спешите к нам на помощь. Выполнять!

Повернувшись к парфянину, он надменно бросил:

– Скажи своему хозяину, что встреча состоится, как только остальные его люди отступят на безопасное расстояние.

– Будет сделано, мой господин, – парфянин склонил голову и, развернув всхрапнувшего коня, лихим галопом помчался к своим, не давая римлянину опомниться и поменять решение насчет условий встречи.

Макрон между тем придвинулся к Катону и вполголоса сказал:

– Ну, спасибо за то, что втянул меня в это.

– Прошу прощения, – с готовностью извинился Катон и указал в сторону конной алы: – А теперь мне бы э-э… лошадь.

– Ступай, выбирай – а то, не ровен час, еще чего-нибудь выкинешь.

В то время как Катон отходил в хвосте других офицеров, Амаций, Макрон и проконсул смотрели, как парфяне разворачивают и уводят своих коней, оставляя на месте только посланника, знаменосца и еще двоих. Макрон задумчиво потарабанил пальцами по луке седла.

– Чего же они все-таки хотят? Кто-нибудь знает?

– Лично я понятия не имею. – Лонгин помолчал, затем ворчливо заметил: – Ума не приложу, как они умудрились незамеченными так близко подобраться к нашему расположению. У нас что, в разъездах и на заставах служат слепцы? Кто-то за это ответит, – мрачно заключил он.

Все трое обернулись на стук копыт: это прибыл верхом Катон.

– Смотреть в оба, – обратился к офицерам Лонгин. – При первом же признаке опасности подавать сигнал криком и бросаться на этих выродков. Однако помните: у нас до сих пор перемирие. Движение можно делать лишь тогда, когда его сделали они. Поэтому руки держать на виду, к оружию не притрагиваться.

Амаций резко втянул носом воздух.

– Будем надеяться, что и царевич скажет своей челяди то же самое.

– Именно, – кивнул Лонгин и для успокоения сделал глубокий вдох. – А теперь всё, едем.

Каблуками сафьяновых сапог он нежно ткнул в бока своего коня, направляя его вперед. Остальные тронулись следом цепочкой, осторожно направляясь через пустошь навстречу парфянам. Держась чуть сзади и сбоку своего командира, Катон не без труда сдерживал соблазн положить ладонь на рукоять меча, но вместо этого сжимал обеими руками поводья. Спину он держал нарочито прямо, чтобы парфянам казаться надменным и бесстрашным – хотя у самого в животе все сжималось от страха, а сердце гулко стучало в ребра. Себя он презирал уже за то, что вообще вынужден выказывать эту фальшивую браваду. Случайный взгляд вбок открыл, что и Макрон пытливо смотрит на парфян, но скорее с любопытством и оценивающе, чем с боязнью или напряжением. И Катон как за спасение ухватился за мысль, что его бесстрашный друг даст фору любому парфянскому воину, каков бы тот ни был, если только он замыслил что-нибудь коварное.

Обе группы всадников сближались в полной тишине, нарушаемой лишь глухим стуком и поскрипыванием копыт по щербатой земле. В ярком свете дня отчетливо виднелся прихотливый орнамент на колчанах парфян, а также тонкая изысканность их одежд. Лошади под ними были несколько меньше, чем у римлян, но прекрасно ухоженные – гладкие, мускулистые, и двигались с эдакой текучей грацией. Знаки различия у парфян были непонятны; исключение составлял, пожалуй, только знаменосец, у которого к седлу было приторочено что-то вроде большой плетеной корзины. По молчаливому согласию стороны остановились друг от друга на двойной длине копья и вопросительно друг друга оглядели. После этого самый рослый из парфян неожиданно откинул от лица платок золотистого шелка и заговорил.

Посланник с вниманием выслушал, после чего почтительно склонил голову и лишь затем обернулся к римлянам:

– Царевич желает вам бесконечного здоровья и преуспеяния. Вам, вашему императору и всему вашему народу. Он также похвально отзывается обо всех тех прекрасных землях, которые вы заняли именем Рима. Он говорит, что несказанно впечатлен вашими линиями сторожевых башен и передовыми заставами, что обороняют подступы к Антиохии. Нам было не так-то просто подступиться и пройти через них незамеченными.