В нашем мире линия между гениальностью и мозговой травмой очень тонка, и я должен признать: Пихач виртуозно балансирует на этой грани.

В субботу перед отъездом Умляуты устроили гаражную распродажу. Впрочем, это было нечто большее, чем просто гаражная распродажа, поскольку до официального изъятия дома из их собственности оставалось всего три дня, значит, нужно было успеть распродать все до того, как банк наложит свою лапу. БОльшая часть пожитков располагалась на подъездной аллее и мертвом газоне палисадника, и к ним постепенно добавлялись новые и новые вещи. Я тоже был здесь в качестве грубой мышечной силы, и вместе мы вынесли в холодное зимнее утро все, что проходило сквозь переднюю дверь.

Умляуты поместили объявление о распродаже в газете, так что падальщики из всех нечистых углов Бруклина выползли на свет, чтобы порыться в вещах моих друзей. Нечего и говорить, торговля шла весьма бойко.

Гуннар коммерцией не интересовался, его больше занимало то, что ждет впереди.

— Будем жить у бабушки, — говорил он мне. — Во всяком случае, некоторое время. У нее большой особняк под Стокгольмом.

— Никакой это не особняк, — поправила Кирстен. — Просто дом.

— Ну ладно, ладно, но здесь он бы считался особняком. Бабуля даже заплатила за наши билеты на самолет. Летим первым классом.

— Бизнес-классом, — поправила Кирстен.

— На «Скандинавских авиалиниях» это почти одно и то же.

Вот когда до меня дошло, что между вчерашним и сегодняшним днем Гуннар уже совершил переезд, причем никто этого не заметил. Душой он был там, в Швеции, обустраивался в особняке. Доставить туда его физическое «я» было всего лишь делом техники. Это же просто чудо какое-то: несмотря на все пережитое, Гуннар быстро вернулся к норме. Щелчок пальцев — и он уже думает не о смерти, а о чем-то совершенно другом. Он даже свой черный прикид сбросил.

Я помог Кирстен разобраться с вещами в ее комнате, что вызывало, если честно, странноватые чувства, но она хотела, чтобы я был с ней. Должен признать, мне и самому этого хотелось — в смысле побыть с Кирстен, а не вещи сортировать. Я старался не думать о том, что день быстро идет к концу и скоро настанет момент, когда она отправится в аэропорт...

— На рейс в Стокгольм разрешаются только два чемодана на человека, — просветила меня Кирстен. — За лишние надо доплачивать. — Она немного подумала и добавила: — Боюсь, у меня и эти два чемодана нечем будет заполнить.

Думаю, начав расставаться с вещами, на которых, как тебе казалось, держится вся твоя жизнь, трудно остановиться. А потом ты вдруг обнаруживаешь, что твоя жизнь стоит на ногах и без них, сама по себе.

— Это всего лишь барахло, — сказал я Кирстен. — А барахло — оно барахло и есть.

— Гениально, — донеслось из комнаты Гуннара. — Можно, я заберу это себе в цитаты?

Ближе к вечеру приехал на маленьком фургоне мистер Умляут — забрать то немногое, что не удалось продать, и попрощаться.

Прощание было щемящим и неловким, но оно все же было. Лучик надежды для повисших на Еноте.

— Он сказал, что нашел себе квартиру в Квинсе, — рассказал мне Гуннар после того, как отец уехал. Ну что ж, это гигантский шаг от номера гостиницы при казино, так что, может быть, наш маленький демарш не прошел даром. — Говорит, что ищет работу. Поживем — увидим...

Позднее в тот же день мне позвонил мистер Кроули и потребовал явиться в «Париж-капиш». После папиного инфаркта я там еще не бывал. Папа тоже — он пока восстанавливал силы дома. Убоявшись маминой угрозы отправить его на лоботомию, если будет рыпаться, он угомонился и предоставил другим возможность заправлять делами в ресторане.

— Чтоб пришел ровно в шесть часов, — прокаркал Кроули. — Никому не говори.

И это было, само собой, все равно что приглашение рассказать всем и каждому. В конце концов я посвятил в это дело Кирстен и попросил ее пойти со мной.

— Это наше последнее свидание, и я приглашаю тебя в шикарный ресторан, — сказал я. — Ты ведь теперь не под домашним арестом.

По прибытии я, к своему непередаваемому ужасу, обнаружил, что Кроули дополнил интерьер одним новшеством: на стене, на самом видном месте, красовался гигантский плакат, изображающий меня, льющего воду на голову сенатору Босуэлу. Надпись на плакате гласила:

PARIS, CAPISCE?

Французский шик, приправленный горячим итальянским темпераментом.

Кирстен не могла удержаться от смеха. Она хохотала и хохотала. Я пытался уверить себя, что это хорошо, что она нуждается в смехе куда больше, чем я в этом, как его... в самоуважении?

Чудо из чудес: в ресторане лично присутствовал сам Кроули. Как потом выяснилось, все это время он наведывался туда регулярно и, используя все формы принуждения, включая оскорбление словом, учил персонал, как надо вести дела в ресторане высшего класса. Что касается плаката со мной и моей жертвой, Старикашка аж пенился от самодовольства.

— Я арендовал также несколько рекламных щитов во всех концах города, — похвастался он.

— Где? — заинтересовалась Кирстен. Я обалдел от всего этого настолько, что не услышал ответа.

— Мы закончили? — спросил я Кроули. — Теперь можно поесть?

— О! — отозвался Старикан. — Потеха только начинается!

Во втором зале ресторана ожидала команда телевизионщиков из программы «Веселитесь с нами» — ежедневного шоу, состоявшего из киношных новостей и сплетен об оскандалившихся знаменитостях. Сегодняшней знаменитостью был не кто иной, как... Ну, вы уже, наверно, догадались — Джексон Бил, солист группы «Нейро-Токсин». Он непринужденно сидел за столом, перед ним стояла тарелка с едой-муляжом. Хм, а он меньше ростом, чем выглядит в видео-клипах...

Кирстен моментально впала в фанатский раж.

— Ты знал! — напустилась она на меня. — Ты все знал!

Я не стал ни отрицать, ни подтверждать. Если за молчание капает больше очков, чего дергаться?

Я не совсем врубался, что тут, собственно, происходит и для чего Кроули требуется мое присутствие — ну разве что ему хотелось похвастаться, что он сумел затащить к нам настоящую знаменитость. Но тут меня сгребает какой-то верзила и вдевает меня в мой белый передник «водолея»; кто-то другой сует мне в руки графин с водой. Я стою как пень, ничего не соображая.

— Камера пошла! — выкрикивает режиссер. Джексон смотрит на меня и жестом подзывает к себе:

— Эй, чего застыл? Ждешь особого приглашения?

Я замечаю, как в стороне мерзко улыбается и плотоядно потирает руки Кроули — ни дать ни взять Хитрый Койот — и тут до меня доходит. И до Кирстен тоже.

— Ё-мое! — ахает она. — Ты сейчас выльешь воду на голову ДЖЕКСОНА БИЛА!

Вот это да. Кирстен, звезда дискуссионного клуба, говорит «ё-мое»! В ту же секунду я понял, что в этот блистательно-душещипательный момент мы поменялись ролями. Я стал солидным мистером Зрелость, а она превратилась в восторженную девчонку-четырнадцатилетку.

— Ладно, — промурлыкал я, — если мой приятель Джексон хочет водички, он ее получит.

Под повизгивания Кирстен, прикрывшей рот ладонями, я прошагал к столику и торжественно провозгласил:

— Добро пожаловать в «Париж-капиш», мистер Бил! — а потом опростал весь графин ему на голову.

Он встал, отряхнулся. На краткий миг я забеспокоился, что сейчас он разъярится и как врежет мне, но вместо этого Бил заржал, повернулся к камере и проговорил:

— Вот так надо обращаться со знаменитостями!

Наконец вся картина стала мне ясна как на ладони. Старикашка, конечно, заплатил Билу небольшое состояние за этот рекламный трюк. Что ж, денежки потрачены с толком. Говорите что хотите о Злыдне Кроули, но этот человек — гений маркетинга.

— Раскрутка — великое дело, — внушал мне Кроули, пока Джексон Бил раздавал автографы на мокрых салфетках. — Наш мир полон раздутых эго. Как только этот клип пройдет в эфире, знаменитости, политиканы и прочие будут расталкивать друг друга локтями, чтобы ты намочил им головы.