Иллья недолго колебалась. Тот часки сказал: «Для дела сапа-инки». Она запомнила эти слова, значит, и она теперь мчится по приказу сапа-инки. Она неприкосновенна для людей, для демонов, вероятно, тоже. Сознание этого придало ей силы и мужества. Воззвание сапа-инки к вождю Пачакути должно дойти по назначению.

Иллья двинулась вперед, надеясь согреться в быстром беге. Если на ближайших постах не окажется часки, то там, где лежит снег, ей придется идти в одежде, а значит, медленнее. Девушка пожалела, что нет у нее плаща и нет даже листьев коки. Пожевать их — и она забыла бы об одиночестве, об ужасах ночи в горах, об усталости. Но ничего, добежит и так.

Иллья замедлила шаг. Здесь кончаются возделанные поля, и тракт уходит в глубь высокогорной пустынной равнины. Заросли карликовых кипарисов в свете месяца выглядели странно, пугающе.

Дорога шла вверх. Иллья устала. Путь, уже проделанный ею, утомил бы даже сильного и выносливого мужчину, а она девушка, и к тому же долгое время недоедает, ночами почти не спит, боясь, что белые могут снова вернуться…

«Доберусь до поста, — решила она, — и если там не будет никого, то хотя бы отдохну. Я должна отдохнуть».

На высокогорных пустошах было холоднее, чем в долине. Иллья не выдержала, остановилась, вся дрожа, и снова решила надеть платье, В этот момент она услышала шорох.

Ветра не было, кусты кенны застыли в полной неподвижности, и все же это послышалось где-то здесь, совсем близко. Еле уловимый шорох, его можно было уловить только в абсолютной тишине, среди мертвого безмолвия. Казалось, что-то мягкое коснулось сухих ветвей.

Иллья замерла с платьем в руках. Сердце заколотилось в груди, удары крови отдавались в ушах. Она еще пыталась успокоить себя тем, что, быть может, это спугнутая шиншилла или полевая мышь выскользнула из норы или… или же маргай, кровожадный, но маленький, который поспешил спрятаться от человека.

В тени прямо возле нее что-то мелькнуло, и зоркие глаза горянки сразу же распознали зверя. Инстинктивно, словно пытаясь защититься, она протянула руки, в которых держала платье. Дрожащими губами она повторяла только одно:

— Я на службе у сапа-инки. О тити, о капак-тити, я иду, выполняя приказ сапа-инки.

Ягуар присел, услышав звук ненавистного ему человеческого голоса, он даже испугался на мгновение чего-то белого, что замаячило в лунном свете, но тут же учуял запах человека. Ягуар был голоден. Он зарычал и прыгнул…

Рокки обошел Куско ночью, сделав огромный крюк, и утром выбрался на главный тракт, ведущий в Кито. Как и было задумало, он направился прямо к ближайшему сторожевому посту.

Уже сверху, с голых, покрытых лишь зарослями толы плоскогорий, которые господствовали над плодородной равниной, он еще ночью различил свет сигнальных костров, загоравшихся вдоль дорог. Это значило, что служба часки работает как обычно и даже с большей интенсивностью.

Он решил, что инка Манко, видимо, победил белых и в стране восстанавливается старый порядок. Значит, пришло время расчета с изменниками, с теми, кто служил белым завоевателям.

Остаток ночи Рокки провел на вершине, наблюдая за беспрестанно загоравшимися огнями на далеких сторожевых постах. Со времени битвы в Чапасе его мучили тяжелые, более сильные, чем обычно, головные боли. Это была болезнь, весьма распространенная среди жрецов, чьи головы деформировали еще в детстве, удлиняя их и делая лоб плоским.

Боли могли иной раз начаться после физического переутомления, после сильного нервного потрясения, вспышки гнева или пережитого страха и на какое-то время совершенно лишали жреца способности мыслить, принимать решения и вообще что-то делать. Народу говорили в таких случаях, будто святейший беседует с богами и потому не восприимчив к звукам обычной человеческой речи. Жрец же прятался от людей и спасался только тем, что жевал коку или даже пил отвар из нее и, окончательно отупев, впадал в беспамятство. В таком состоянии жрец нуждался в покое и уходе, чтобы прийти в себя.

У Рокки же не было ни листьев коки, не было и никого из спутников, кто бы мог за ним присмотреть. И сам он опасался погони. Сознание опасности и натренированная годами воля позволили ему одержать верх над приступами болей. Рокки принял решение, и, когда очередной приступ несколько ослаб, он направился к сторожевому посту, который, как он успел заметить, находился далеко от соседнего селения.

Он добрался туда на рассвете, не прячась, не приводя в порядок одежду и даже нарочито подчеркивая свою крайнюю усталость.

На нем было одеяние жрецов высокого ранга, только повязка на голове — обычная, которую носят ремесленники и пастухи. Однако и это не трудно было объяснить. Рокки уже не раз думал о том, как удачно получилось, что белый вождь приказал ему ходить в платье жреца, а не уподобиться Фелипилльо, рабски копирующему наряд белого человека. Конечно, щенок имеет успех у женщин, что для него самое главное. Рокки же, помогая чужеземцам собирать золото, усвоил, насколько легче услышать от простых людей правду, когда к ним приходит жрец, а не внушающий сомнения слуга белых.

За короткое время его обогнали два часки, с проселочной дороги на тракт вышло стадо лам, которое гнали три пастуха; мало-помалу движение становилось все оживленнее. С небольшого пригорка он заметил далекие очертания столицы, словно окутанные синей дымкой. И там, казалось, все обстояло благополучно.

При виде жреца начальник сторожевого поста поднялся и поклонился.

— Ты шел всю ночь, святейший? — спросил он равнодушно.

— Служба сапа-инки не терпит промедления, — с достоинством ответил Рокки.

Начальник снова поклонился.

— О! Служба сапа-инки? Что прикажешь, святейший?

Рокки расстегнул ворот, делая вид, будто что-то ищет, но потом нервно рассмеялся.

— Я хотел тебе, камайок, показать знак, забыв, что у меня его уже нет.

— Знак? — страж, удостоенный не принадлежащего ему Звания, вежливо допытывался: — Какой знак?

— На золотой бляхе. Голова тити, а по бокам крылья. Понимаешь, что это означает?

— Разумеется, святейший, разумеется.

— Знак был на золотой бляхе, вот белые у меня его и сорвали. Как они поступают всегда, стоит им только увидеть золото.

— Пусть их поглотит земля! Пусть их растерзают кондоры! Но где же ты встретил белых, святейший? Разве их еще не всех перебили?

— Те, что на меня напали, были живы — тогда. Живы ли они сейчас — не знаю. Слово сапа-инки проникает всюду, и народ борется.

Начальник поста тяжело вздохнул.

— Ой, не повсюду распространяются приказы сына Солнца, не повсюду. На многих дорогах часки погибли или разбежались, целые уну стоят опустевшими, еще не везде навели порядок. Но делается все, что возможно.

— Да, именно с этим, а также другими делами я спешу к сыну Солнца. Где его найти? В Саксауамане или в Юкае?

— О нет. В Саксауамане стоит отряд под водительством инки Кахида, а дворец в Юкае осквернен белыми, и сын Солнца не пожелал даже войти туда. Он в лагере у северных ворот.

— В лагере? Почему?

— Потому что наш властелин — воин. Боги послали нам его в тяжелую минуту. О, скоро он покончит с белыми и снова восстановит старый порядок.

Рокки ничем не обнаружил своего любопытства и спрашивал с показным равнодушием:

— А как белые? Много ли этих детей Супая еще живо?

— Много. — Начальник нахмурился. — О святейший, это была страшная битва.

Рокки вспомнилось то, что он видел в Чапасе. Горстка уцелевших испанцев, которые мечами прокладывали себе дорогу, после того как погибли их военачальники… Казалось, они уже были спасены. Да! Если бы только не лассо, которыми их заарканили с большого расстояния и повалили наземь… Он понимающе кивнул.

— Об этом рассказывают уже странствующие поэты.

— О да, эта битва достойна того, чтобы ее прославить. Хотя сын Солнца и совершил на них неожиданное нападение, сам ринувшись в бой, те не дрогнули. Белые быстро опомнились и, как только увидели, что их товарищи гибнут, закрыли ворота крепости, и ни одному нашему отряду не удалось прийти на помощь сыну Солнца. Когда же они стали метать свои смертоносные громы и на громадных ламах помчались по улицам… Ох, святейший, счастлив был тот, кому удалось унести ноги.