Я проснулась и, от души потянувшись, поёрзала под одеялом, устраиваясь поудобнее. Поскольку идти никуда не надо, можно ещё немного понежиться, тем более так приятно и уютно. Правда, ощущения были непривычные, и, подумав, я поняла, что как-то умудрилась заснуть без ночной рубашки. Неужели настолько вымоталась? Сладко зевнув, я открыла глаза, садясь на кровати.

Ой.

А где я?

Комната совершенно определённо была не моя. Ну, то есть, не та, которую выделил мне Сарк. Оглядевшись, я нашла свои вещи; платье висело на спинке стула, а на полу возле стула валялось что-то белое. Приглядевшись, я опознала в кучке ткани мужскую рубашку.

Воспоминания о вчерашнем вечере накатили волной, и я, шумно вздохнув, завалилась на спину, натягивая одеяло до макушки. Прикосновения, тихий шёпот возле самого уха, множество новых замечательных ощущений…

Я сгребла одеяло в охапку, перекатилась на живот, утыкаясь носом в пододеяльник и тихонько хихикая. Просто так, от переполняющих эмоций. Почему-то на душе было невероятно легко и уютно, будто в груди поселился кто-то маленький, тёплый и пушистый. А самое главное, почти не было никакого смущения, словно совсем ничего не случилось.

Бросив взгляд на стоящие на тумбочке часы, я хмыкнула — время перевалило за полдень. Вопрос, куда делся Карт, отпал сам собой — наверняка убежал на работу. Кажется, он вообще не знает о существовании выходных… может, просветить? Впрочем, толку-то!

Ещё некоторое время повалявшись на кровати в обнимку с одеялом, я поняла, что очарование момента прошло, одеяло при всей своей мягкости и уютности с синеглазым сравниться не способно, а спать в таком настроении — сущее кощунство. Поэтому принялась потихоньку вставать и одеваться, твёрдо решив, что уж сегодня сюрпризу (пусть он уже и не совсем сюрприз) однозначно быть. А то безобразие какое-то — столько беспокойства, волнения и усилий, я даже в процессе чуть не погибла, а в итоге так ничего и не получилось.

Впрочем, всё это планировалось на вечер, а мне предстоял ещё один унылый день в одиночестве в четырёх стенах. Настроение от этого, по счастью, не страдало, от недавней апатии не осталось и следа. Поэтому уютное кресло, большая кружка кофе и интересная книжка вызывали у меня ощущение тепла и уюта, от которых я успела отвыкнуть за последнее время.

Непонятная тревога поселилась во мне ближе к вечеру. Отложив книжку, я бродила по дому, не находя себе места и не в силах обнаружить источник беспокойства. Мелодия окружающего мира не несла в себе угрозы, всё было ровно так же, как и утром, лишь благодушие моё как ветром сдуло. Я пыталась списать волнение на предчувствие вечера, но чувствовала, что это самообман. Вернулась Оли, раньше обычного и в компании с Сарком: на того накинулось вдохновение, и творец жаждал сотворить какой-то безумный кулинарный шедевр. Эта шумная парочка напрочь вытеснила все прочие мысли, и я устроилась с ними вместе в кухне. Даже умудрилась стребовать с хозяина дома общественно полезное задание в виде салата — невероятное везение, обычно доктор не терпел вообще никаких попыток ему хоть чем-то помочь.

Мы с Олеей трещали без умолку (в основном, конечно, она), обсуждая её учёбу (кажется, подруга действительно нашла своё призвание, потому что с таким упоением рассказывать про практику в морге может только истинный доктор). Кроме того, Оли не переставала восхищаться, что наконец-то я взяла себя в руки и поборола своё уныние, потому что до этого ходила как варёная рыбина. Спорить было глупо — со стороны виднее.

А потом меня вдруг, без предупреждения и каких-либо предварительных намёков, окатило предчувствие — настолько непривычно яркое, что одновременно с возникшей мыслью по спине будто плеснули кипятком. Я подскочила на месте, видимо, как-то переменившись в лице, потому что Оли осеклась на полуслове, глядя на меня с удивлением и растерянностью.

— Ау? Что случилось?

— Карт… — пробормотала я, отчаянно напрягая слух и слепо шаря по воздуху вокруг себя, даже не понимая, что пытаюсь отыскать. — Он в опасности!

В этот момент какая-то беспощадная, непреодолимая сила схватила меня за шкирку как котёнка и швырнула в темноту.

Блаженную темноту разорвала вспышка боли. Небытие кончилось, а вот боль никуда не делась; нервная, пульсирующая в рёбрах, животе, руках и лице. Воспоминания возвращаться не желали; их, кажется, не пускала в голову непонятная тяжесть, неуклонно давящая на всё тело. Впрочем, если бы даже её не было, боль, обостряющаяся при малейшем движении, служила весомым стимулом замереть, и даже дышать как можно более мелкими порциями.

— Ну, здравствуйте… тар Аль, — незнакомый мужской голос звучал гулко и глухо одновременно. Карт с огромным трудом осознал себя и сообразил, что обращаются именно к нему. Правда, понимания ситуации это не добавило — живой ветер так и не вспомнил, где он находится, как сюда попал и что происходит. Последнее, что он помнил, были коридоры Руки Гармонии. Интуиция скромно подсказывала, что он сейчас точно не там, а вот где — непонятно. Но потому она, видимо, и скромничала. — Или как вас там на самом деле? — насмешливо продолжил всё тот же голос. — Ну же, неужели пара синяков и крепкие оковы настолько повредили ваш рассудок, тар? — голос скатился уже на откровенный сарказм. Карт, наконец, понял, что для понимания ситуации следует сначала хотя бы оглядеться, поэтому постарался открыть глаза. Это получилось, но с трудом: веки слиплись, а один глаз и вовсе открываться не желал. Живой ветер с искренним недоумением понял, что глаз попросту заплыл от фингала. Это понимание вызвало целую лавину ассоциаций, и Карт обнаружил причину странной непривычной боли по всему телу — его просто хорошенько избили.

Это открытие стало настолько неожиданным, что даже сама боль несколько смутилась и поутихла. Правда, давящая на плечи тяжесть оказалась не столь тактичной, и ослабевать не подумала.

Оглядевшись, Карт обнаружил, что сидит на стуле посреди небольшой абсолютно пустой комнаты со светло-серыми, металлического вида стенами, в которых мутно и искажённо отражались он сам и единственный собеседник. Судя по ощущениям, руки были привязаны к чему-то за спиной. Но они настолько онемели, что живой ветер не мог поручиться за их существование. Заглянуть себе через плечо тоже не представлялось возможным: даже столь незначительное движение вызывало приступ мучительной боли. Да и… что-то подсказывало (наверное, всё та же тактичная интуиция), отсутствие рук — это в его текущем положении сущая мелочь, недостойная никакого внимания.

— Кто вы? — с трудом выдохнул следователь, стараясь не слишком двигать разбитыми губами.

— Этот вопрос я сейчас задаю вам, тар, — мягко улыбнулся собеседник. Худощавый мужчина с бледно-серыми, водянисто-прозрачными глазами и белыми волосами выглядел лет на сорок, может — больше. А, может, на самом деле ему было не так много лет, просто впечатление портили жёсткие складки в уголках губ, пристальный холодный взгляд и буквально въевшаяся во все черты лица усталость. Улыбка была искренняя, от неё глаза становились неожиданно тёплыми, вот только общего впечатления она не скрашивала, обнажая крупные желтоватые зубы и делая лицо похожим на голый череп.

Незнакомец стоял на расстоянии чуть больше вытянутой руки, расставив ноги на ширине плеч, зацепившись большими пальцами рук за карманы брюк, и сверху вниз разглядывал Аля с исследовательским любопытством в глазах. И это выражение лица напрягало куда сильнее всего прочего — ни презрения, ни неприязни, ни вызова. Просто чуть отстранённый интерес с налётом утилитарности.

— Насколько я успел заметить, вы это и так знаете, — пробормотал Карт, окончательно отчаявшись хоть что-то понять в происходящем.

— Что? А, «Карт Аль, следователь Руки Гармонии Города-на-Мосту, уроженец небольшой деревушки на другом конце мира, сметённой штормом, утерявший документы и подобранный рыбаками в беспамятстве»? — с выражением и нараспев проговорил беловолосый. — Это я знаю. Меня больше интересует реальное положение вещей. Мы наблюдаем за вами достаточно давно, и до поры вы вели себя достаточно прилично, чтобы не настаивать на личном знакомстве. Но теперь… кто вы, откуда и на кого работаете?