Дальнейшее происходило как в кошмарном сне — в той его редкой разновидности, когда сознаешь, что спишь, но от этого ужас не становится меньше, наоборот — потому что не можешь заставить себя проснуться.

В книжном шкафу Лады на видном месте лежал обтянутый потертым синим бархатом футляр. В нем хранились серебряные инструменты, которые остались от прапрадеда, известного хирурга, состоявшего при царском дворе. По семейному преданию, они были изготовлены по заказу самого великого князя Николая Николаевича. Секунда — и в моей руке оказался скальпель. Луч солнца празднично блеснул на лезвии. Похоже, о семейной реликвии заботились. Как уютно и прохладно он лег в горячую ладонь!

Лада тем временем закончила разговор и вернулась в комнату.

— Черт, да уйдешь ты когда-нибудь или… — Она осеклась и побледнела от ужаса, глаза широко распахнулись и, не отрываясь, смотрели на нож в моих руках. — Нет, прошу тебя, не надо, — шептала Она, медленно отступая назад. — Слышишь, не надо!

Похоже, Лада от испуга совсем потеряла голову. Она забилась в угол и зажмурилась. Остро запахло страхом. По Ее голой ноге побежала предательская струйка. До чего же жалкой Она выглядела в тот момент! Как нашкодившая собачонка, ожидающая неминуемой трепки. Вот такой же поджавшей хвост тварью Лада видела меня — и получала от этого удовольствие. Ну что ж, теперь моя очередь!

Длинные шелковистые волосы — сколько раз моя рука нежно гладила и перебирала их, а теперь грубо схватила и рванула назад. Нежное, беззащитное горло, трогательная ямочка над ключицами… Взмах — и кровь полилась ручьем. Каким-то образом мне удалось вовремя отскочить. Лада еще пыталась закричать, открывая рот, как выброшенная на прибрежный песок рыба, пыталась зажать рану руками, но кровь ручьями стекала между ее растопыренными пальцами. Она была такого же цвета, как и лак на Ее длиннющих ногтях. Очень скоро все было кончено.

Она лежала на полу лицом вниз, багровая лужа становилась все больше и больше. Мне никогда еще не приходилось видеть столько крови сразу. Нестерпимо захотелось окунуть в лужу руку и размазать кровь по своему лицу, как делают нефтяники, вскрывающие новую скважину. Хотелось попробовать ее на вкус, и только чувство опасности удержало меня от этого.

Что было дальше — помню смутно. Так бывает после сильного похмелья. Кажется, никто не встретился мне ни на лестнице, ни во дворе. Где меня носило в тот день? Не знаю. Бесконечные улицы, набережные, бульвары слились в километры асфальта под ногами. Была уже глубокая ночь, когда они наконец привели меня к дому.

Меня допрашивали, как и всех друзей и подруг Лады. Многие знали, что мы дружили еще с младших классов, но почему-то никому и в голову не пришло, что между нами были более близкие отношения. Она — и я?! Следователь особо интересовался ее мужчинами. Что ж, у нее было много… друзей. Жених? Нет, о женихе мне ничего не известно. Была ли она скрытной? Да, пожалуй. Ей и в голову не приходило поделиться своими проблемами. Приятель, которого она от всех скрывала? Мне тоже так показалось. Может быть, она хотела порвать с ним ради другого, и он… убил ее? Когда виделись в последний раз? Утром, в тот самый день, когда ее убили. Она собирала вещи перед отъездом… Нет, не знаю куда, она не сказала. Где надо подписать? До свидания…

Окровавленный скальпель остался у меня, спрятанный среди институтских конспектов. Конечно, лучше было бы его выбросить, но он напоминал мне, что Лада действительно умерла. Никогда уже Она не будет издеваться надо мной, удерживая одной рукой и отталкивая другой.

Но мне было тяжело без Нее. Не раз и не два случалось просыпаться в слезах, пытаясь удержать обрывки сна, в котором Она — живая, веселая. — нежно теребила мои волосы, забиралась кончиком языка в уши, щекотала ресницами губы… Казалось, что вот-вот я услышу цокот Ее тонких каблуков и насмешливый голос скажет: «А я, между прочим, жива…» Хотелось ли мне этого? Скорее нет, чем да. С Ее смертью ко мне пришло ощущение странного сонного покоя, похожего на пушистый теплый плед, нежно ласкающий тело. Однако в нем было полно булавок, которые при каждом неосторожном движении больно впивались в кожу. Вот потому-то у меня и не поднималась рука выбросить скальпель — напоминание обо всем, через что пришлось пройти и что пришлось сделать, дабы освободиться.

Павел Валерьевич поставил тяжелые сумки на пол, встряхнул затекшие кисти и вытащил из внутреннего кармана куртки ключи. Те окна, которые выходили на улицу, были темными. Наверняка дома никого нет. Его давно уже никто не встречал из командировок. Вика скорее всего на даче, она ездит туда круглый год. Алиса работает или где-то гуляет, что ей дома делать в субботу вечером. Была бы хоть собака, но Вика не выносит животных в доме.

Павел Валерьевич посмотрел на часы: половина десятого. Если не копаться слишком долго, быстренько переодеться и собраться, то можно добраться в Репино часам к одиннадцати, а то и раньше. Он ненавидел пустую квартиру. Безликий номер в гостинице или санатории — еще куда ни шло, но только не дома. Никогда он не сможет забыть, как после смерти Любы ночи напролет метался по пустым комнатам, сходил с ума, слыша — как наяву — ее смех, ее высокий голос, напевающий «Песню Сольвейг»: «Ко мне ты вернешься и будешь со мной…», — а днем разрывался между работой и больничной палатой, где лежала, уставившись неподвижным взглядом в потолок, Вика.

Дверь неожиданно подалась под рукой и медленно приоткрылась. Павел Валерьевич отшатнулся, мгновенно похолодев. «Господи, пусть будет пустая квартира, голые стены — выберемся как-нибудь, лишь бы Аля с Викой были живы. Второго раза я не переживу, господи!»

Он приложил ухо к щели, прислушался. Кажется, слабый стон. Или послышалось? Нет, снова. И еще, уже громче. Что же делать? Вызывать милицию, «Скорую»? А вдруг они еще в квартире — мучают, издеваются? Павел Валерьевич нащупал газовый баллончик, осторожно приоткрыл дверь, больше всего опасаясь, как бы она не заскрипела. «Если бандиты там — сразу выскочу, подниму шум, закричу про пожар, буду бить окна, в конце концов, в милицию позвоню, по мобильнику». Сердце колотилось так, что, казалось, его должны обязательно услышать.

В прихожей было темно, но у Алисы из-под закрытой двери пробивался свет. Павел Валерьевич наступил на что-то мягкое, отшатнулся. Нагнувшись, нащупал замшевую куртку на меху — Алисина! И снова услышал стон — из ее комнаты.

Уже не соображая ничего, Павел Валерьевич ворвался в комнату.

На кровати, испуганно уставившись на него, лежали Алиса и незнакомый парень. Абсолютно голые.

— Твою мать! — Павел Валерьевич пробкой вылетел из комнаты и захлопнул за собой дверь. Отчаянно матерясь про себя, он вернулся на площадку за сумками, отнес их в спальню и вышел на кухню. Нашел на подоконнике Викины сигареты и машинально закурил, забыв, что в новогоднюю ночь торжественно поклялся не курить все следующее тысячелетие.

Сердце никак не хотело успокаиваться. Павел Валерьевич выкинул сигарету в форточку и накапал в стопочку валокордин. Привычно обожгло язык, маслянистый холодок устремился внутрь.

Из прихожей донеслись приглушенные голоса, входная дверь открылась и снова захлопнулась. Дочь вошла в кухню и стала у дверей, не говоря ни слова. Он смотрел на ее непристойно короткое атласное кимоно, встрепанную гриву волос, распухшие губы — и тоже не находил что сказать.

— С приездом, папа! — наконец прервала паузу Алиса.

Вопреки ожиданиям она не выглядела ни виноватой, ни даже смущенной. «А что такого?» — читалось на ее лице.

— Это все, что ты можешь сказать?

— А что такого? Надеюсь, ты не думал, что в восемнадцать лет я еще девочка? Воспитанные родители делают вид, что их дети среднего рода. По крайней мере, пока им не дадут понянчить внуков. Между прочим, неплохо было бы стучаться. Врываешься, как в свой кабинет!