К двери вела длинная каменная лестница. Дорси ждала в такси, а я стояла рядом с ее мужем на ступеньках. Райерсон заколотил кулаком в тяжелую дверь.

– Откройте! – закричал он в пустые окна без занавесок. – Это председатель! – и пробормотал себе под нос: – Это заставит их пошевелиться.

Где-то внутри загорелся слабый свет, как будто кто-то зажег свечу.

Райерсон расплылся в торжествующей улыбке, и я подумала: может, надо поаплодировать?

Спустя то, что показалось мне вечностью, а в реальности наверняка было меньше минуты, дверь чуть приоткрылась и нам явилось привидение в халате, очках с толстыми стеклами и в папильотках.

– Что надо? – вопросил скрипучий голос, и подсвечник приподнялся, освещая наши физиономии. А потом послышался придушенный вздох. – О! Простите, сэр!

– Все в порядке, Фицгиббон. Я привез новую девочку.

– А, – отозвалось привидение, описывая подсвечником широкий полукруг и приглашая нас войти.

Мы оказались в просторном гулком мавзолее, стены которого повсюду перемежались стрельчатыми раскрашенными закутками и альковами, некоторые из них в форме раковины. Такое впечатление, что когда-то здесь стояли религиозные изваяния, но бледные святые и девы были изгнаны и заменены медными бюстами кислолицых пожилых мужчин с бакенбардами в бобровых шапках, заложивших ладони за отвороты сюртуков.

Помимо этого я успела заметить только вытертые половицы, покрытые лаком и исчезающие во всех направлениях, и тут свеча погасла и мы остались в темноте. Пахло здесь, как на складе пианино: деревом, лаком и металлом, что намекало на тугие струны и старые лимоны.

– Проклятье, – прошептал мне кто-то на ухо.

Мы находились, как я предположила, в холле, когда внезапно загорелся электрический свет, и мы втроем заморгали.

Высокая женщина стояла наверху широкой лестницы, держа руку на выключателе.

– Кто там, Фицгиббон? – поинтересовалась она, и в ее голосе прозвучали мед и сталь.

– Председатель, мисс. Он привез новенькую.

Я начала злиться. Не собираюсь стоять тут, как мебель, пока меня обсуждают.

– Добрый вечер, мисс Фолторн, – заговорила я, сделав шаг вперед. – Меня зовут Флавия де Люса. Полагаю, вы меня ждете.

Я прочитала имя директрисы на рекламном проспекте академии, присланном отцу. Мне оставалось только надеяться, что женщина на лестнице – действительно директриса, а не просто какая-то прислужница.

Она медленно спустилась по лестнице; поразительно светлые волосы снежным нимбом окружали ее голову. Одета она была в черный костюм и белую блузку. Большая рубиновая булавка сверкала у шеи, словно капля свежей крови. Крючковатый нос и темный цвет лица делали ее похожей на пирата, бросившего море ради карьеры в образовании.

Она окинула меня изучающим взглядом с головы до пят.

Должно быть, она была удовлетворена осмотром, потому что наконец произнесла:

– Возьмите ее вещи.

Фицгиббон открыла дверь и подала знак таксисту, и через минуту мой багаж, влажный от дождя, был свален в фойе.

– Благодарю вас, мистер Рейнсмит, – промолвила она, отпуская председателя. – Очень мило с вашей стороны.

Довольно краткая благодарность человеку, который провез меня через всю Атлантику и половину Канады, но, возможно, сейчас просто слишком поздно.

Отделавшись кратким кивком, Райерсон Рейнсмит исчез, и я осталась наедине со своими пленителями.

Мисс Фолторн – теперь я была уверена, что это она, поскольку она не поправила меня, – неспешно обошла вокруг меня.

– Есть ли у тебя сигареты и алкоголь при себе или в багаже?

Я отрицательно покачала головой.

– Ну и?

– Нет, мисс Фолторн, – сказала я.

– Оружие? – поинтересовалась она, разглядывая меня вблизи.

– Нет, мисс Фолторн.

– Что ж, очень хорошо. Добро пожаловать в женскую академию мисс Бодикот. Утром я оформлю тебя должным образом. Отведи ее в комнату, Фицгиббон.

С этими словами она выключила свет и слилась с темнотой.

Фицгиббон снова зажгла свечу, и мы двинулись по лестнице, сопровождаемые отблесками и тенями.

– Тебя поселили в «Эдит Клейвелл», – проскрипела она наверху лестницы, выуживая связку ключей из немыслимых недр своего халата и открывая дверь.

Я сразу же узнала имя. Эта комната была посвящена памяти героини Второй мировой войны Эдит Клейвелл, британской медсестры, убитой немецкой расстрельной командой за то, что помогала бежать военнопленным. Я вспомнила ее знаменитые слова, сказанные перед смертью и выбитые на ее памятнике около Трафальгар-сквер в Лондоне: «Патриотизма недостаточно. Я не должна испытывать ненависть и горечь по отношению к кому-либо».

В этот самый миг я решила, что отныне это будет мой личный девиз. Самые подходящие слова.

По крайней мере, в настоящий момент.

Фицгиббон поставила подсвечник на маленький деревянный столик.

– Задуй свечу, когда будешь ложиться спать. Никакого электрического света – уже наступил комендантский час.

– Могу я разжечь камин? – спросила я. – Я очень замерзла.

– Камин не разрешается до пятого ноября, – ответила она. – Такова традиция. Кроме того, уголь и дерево стоят денег.

С этими словами она ушла.

И я осталась одна.

…Я не стану описывать эту ночь, скажу только, что матрас, судя по всему, был набит осколками камней, но я спала как убитая.

Я оставила свечу гореть. Только она давала хоть какое-то тепло в комнате.

Хотелось бы мне сказать, что мне снились Букшоу, отец, Фели и Даффи, но нет. Вместо них мой утомленный мозг полнился образами ревущих морей, хлещущего дождя и Дорси Рейнсмит, превратившейся в альбатроса, который, взгромоздившись на верхушку мачты несомого бурей корабля, кричал на меня диким птичьим криком.

Я выбралась из этого беспокойного сна и обнаружила, что на моей груди кто-то сидит и сердито лупит меня кулаками по голове и плечам.

– Предательница! – рыдал чей-то голос. – Ты грязная мерзкая предательница! Предательница! Предательница! Предательница!

До рассвета было еще далеко, и слабого света уличного фонаря, просачивавшегося в комнату, было недостаточно, чтобы я могла разглядеть того, кто напал на меня.

Я собралась с силами и сильно дернулась.

С ворчанием и глухим ударом кто-то тяжело рухнул на пол.

– Черт тебя дери, ты что творишь? – завопила я, хватая подсвечник со стола. В качестве оружия он был лучше, чем ничего. Мерцающий огонек вспыхнул ярче.

Некто со свистом втянул воздух. В этом звуке мне послышалось удивление.

– Ты не Пинкхэм! – заявил голос во мраке.

– Конечно, я не Пинкхэм. Я Флавия де Люс.

Голос задохнулся.

– Де Люс? Ты новенькая?

– Да.

– О, проклятье! Боюсь, я совершила ужаснейшую ошибку.

Послышался какой-то шорох, и на потолке загорелся свет.

Передо мной, моргая от яркого света, стояло самое удивительное крошечное создание, которое мне только доводилось видеть: глаза удавленника, как выразилась бы Даффи, длинные, как у ящерицы, ноги, обтянутые мешковатыми черными шерстяными колготками под синей юбкой, составляющей часть помятой школьной формы. Ее тело, совершенно теряющееся на фоне этих длиннющих кривых ног, напоминало плоский шмат теста – небрежно слепленного имбирного человечка.

– Кто ты, черт возьми, такая? – возмущенно спросила я, перехватывая контроль над ситуацией.

– Коллингсвуд П. Э. П. Э. значит Патриция Энн. Боже мой, надеюсь, я тебя не слишком разозлила. Я думала, что это Пинкхэм. Правда! Совсем забыла, что ее переселили в «Лору Секорд» вместе с Бартон, потому что ей снились кошмары. По специальному разрешению.

– А что такого натворила Пинкхэм, чтобы заслужить подобное избиение? – я не собиралась позволить ей так легко отделаться.

Коллингсвуд покраснела.

– Я не могу тебе сказать. Она убьет меня.

Я заморозила ее фирменным голубым взглядом де Люсов – хотя на самом деле мои глаза имеют фиолетовый оттенок, особенно когда я сержусь.