Тщеславные люди кичатся тем, чего добились; он же, человек честолюбивый, волновался о том, кем не стал. С юности он мечтал повелевать не людьми, а умами, и с ревностью штудировал творенья всех тех, на месте которых должен был находиться. В итоге он докатился до того, что завидовал даже своему знакомому, банкиру на пенсии, написавшему довольно поганый, но оттого не менее популярный роман. Он знал, что сумел бы куда лучше, но уже было поздно, его холстом оказалась страна. И он не собирался этот холст отдавать.

Звали вельможу Янис Иванович Куницын, где имя было данью латышской матери, а остальное наследством русского отца.

— Стоящая перед нами задача одновременно сложная и простая, — наставлял он в конце совещания. — Нам предстоит превратить традицию в инновацию. Прошлое в будущее без захода в настоящее. Это сложно. Кому-то кажется, что невозможно. Простая же она потому, что этот фокус нам уже не раз удавался.

Он вяло взмахнул рукой, словно отгонял муху.

— Рано радуетесь, господа! Они как и раньше не готовы выбирать, но в этот раз ситуация непростая. Потому что теперь они хотят выбирать. — Он, разумеется, сделал ударение на слове «хотят». — Ну что ж, тем интереснее вызов. Нам потребуются аргументы. Шамиль Равильевич, что там у нас?

Шамиль Равильевич, скуластый мужчина под пятьдесят, курирующий парламент, осторожно ответил:

— Полагаю, быстрее всего договориться с коммунистами или социал-демократами. Я уже их предварительно прощупал. Есть, правда, кое-какие шатания…

— Договоритесь и с теми, и с теми! От нашего результата они зависят не меньше. Для начала намекните социалистам про госдачи, там, кажется, истекает аренда. А коммунисты любят чартеры за казенный счет. В общем, думайте. И соберите их на той неделе, я им сам объясню.

Он поднялся из кресла.

— Всем большое спасибо. Пока это всё.

Он дождался, когда они дошли до дверей, и попросил:

— Вениамин Эдуардович, задержитесь, пожалуйста, на минуту.

Вениамин Эдуардович, самый молодой начальник отдела, с головы до ног облаченный в одежду итальянской фирмы ETRO, коротко кивнул и затрусил к только что покинутому месту в конце стола.

— Садитесь поближе, — улыбнулся Куницын.

Ответной улыбки не последовало. На рыхлом, с опущенными книзу уголками губ лице Вениамина Эдуардовича любая эмоция обычно проступала в виде насмешки, в которой сам он ошибочно видел иронию. Но только не в этом кабинете. Здесь оно совершенно окаменело, и лишь обильно выступающий на лбу пот стал его единственной эмоцией.

— Вы следите за рейтингом? — спросил Янис Иванович, когда за ушедшими закрылась дверь. — Меньше тридцати, Вениамин Эдуардович. Сильно меньше. И роста не наблюдается. Кампания обещает быть сложной. Как там с матрешкой?

Тот не мигая смотрел в глаза начальника. Капли на его лбу соединились, и два ручейка потекли по щекам.

— Вениамин Эдуардович… — снова обратился к нему Куницын.

— Мы кое-что упустили из виду, — вышел наконец из ступора Вениамин Эдуардович.

Оба делали вид, что не замечают, что пот с лица потек уже за шиворот. От этого Вениамин Эдуардович потел еще сильнее.

— И сколько осталось?

— Неизвестны владельцы всего двух. Но буквально сейчас благодаря нашему любопытному доктору появилось новое направление. Весьма перспективное.

Он достал из папки скрепленные вместе несколько страниц.

— Вот, здесь текущий отчет.

Куницын не глядя пододвинул бумаги.

— И каков ваш прогноз?

— Работаем, Янис Иванович.

Тот тяжко вздохнул.

— Понятно… Отложите пока все остальное, хорошо? Сосредоточьтесь на матрешке. Она нам нужна до выборов.

12

Больше всего Ариадна Ильинична боялась одиночества.

Когда-то, даже не задумываясь, она была уверена, что жить самой по себе — ее главная цель. Родители и сестра (с нею — четверо взрослых людей в одной, пусть и большой, комнате в коммуналке) отодвинули желание семейной жизни куда-то туда, где оно было практически незаметно. Она не делала глупых заявлений вроде «Я всегда буду одна!», не бегала от мужчин, но неосознанно не подпускала никого на то расстояние, с которого спокойно предлагать руку и сердце. Мужчинам — а она любила мужчин и не была феминисткой — она была удобной подругой, даже была им верна, но лишь до тех пор, пока они не начинали ждать от нее большего, чем она желала им дать. Отношения виделись ей как снимок, на котором все улыбались, а отнюдь не роман с завязкой, развитием и неопределенным концом.

Однако люди меняются, нужно лишь подольше пожить, и со временем ей открылось, что забота о ком-то кроме себя вполне может дать объяснение собственной жизни. И она решила завести ребеночка. (Слово «завести» напоминало, конечно, о кошечках и собачках, но другого подобрать не получилось; оно отражало ее намерения). Решение это изменило ее жизнь: ребеночку следовало подобрать отца, для чего пришлось взглянуть на мужчин, вернее, на отношения с ними, по-другому.

В своем муже, которому родила двух дочерей, Ариадна Ильинична не чаяла души. Не чаяла она ее и тогда, когда та уже отлетела на небеса: они прожили вместе без малого сорок лет, и она понимала, что это, собственно, и была ее жизнь. Первое время растерянность была даже сильнее горя. Однако, потеряв мужа, она получила удивительную компенсацию — почти полдюжины внуков. Соглашаясь с врачами и их диагнозами, в душе она считала это чудом.

После автокатастрофы опекунство над Раисой предлагала взять старшая дочь, Раисина тетя, но Ариадна Ильинична настояла на своем: она оставила преподавание, вышла на пенсию и посвятила себя внучке. Пока был жив муж, она чувствовала, будто помолодела лет на тридцать: он приходил с работы, она накрывала на стол, и ставшая дочкой Раиса рассказывала о своих делах. Теперь же за столом они сидели вдвоем. Но о делах ей рассказывали уже пять человек.

Отношения с Раисиными личностями складывались у Ариадны Ильиничны по-разному. Она старалась никого не выделять, но некоторые выделялись сами. Сложнее всего оказалось с Толяном.  Поначалу она считала все эти характеры пусть разными, но все же Раисиными амплуа. Однако мальчик был пугающе правдоподобным, а значит, настоящим, и потому неуправляемым. Особенно он переменился в последние недели. Она никак не могла найти причину и относила это на его сложный возраст (как видно, она верила, что живущий внутри Раисы Толян развивается по всем законам физиологии). Объяснить перемену смог бы Капралов, но беспокоить лишний раз Луку Романовича ей не хотелось. И все же позвонить ему пришлось.

— Что вы собираетесь сделать?! — в ужасе переспросила она, когда тот, склонившись над чашкой розового чая и запинаясь, объяснил последние планы лечения. — О господи, Лука Романович… Что же вы наделали… Мы только что отметили его шестнадцатилетие. И вот тебе на! Что же теперь будет?

— Я попробую с ним поговорить… — выдавил он и поднялся.

Дверь в Раисину комнату была заперта изнутри.

— Толян? — позвал Капралов.

— Анатолий, открой дверь, надо поговорить, — попросил он. — Я не буду заходить.

С минуту ничего не было слышно, а потом раздался срывающийся крик:

— Не открою! Так говори!

Капралов обернулся к стоящей позади Ариадне Ильиничне. Она торопливо кивнула.

— Хорошо. Давай так. Я понимаю, ты расстроен. Но нельзя сидеть здесь вечно. Давай все спокойно обсудим. Мы обязательно что-нибудь придумаем, вот увидишь.

Из-за двери послышался нервный смех.

— Не очень впечатляет… Мне ничего от тебя не нужно! Я уже сам все придумал.

Капралов ободряюще улыбнулся Ариадне Ильиничне.

— Вот и молодец. И что же это? Расскажи, вдруг мы сможем помочь…

— Я сам тебе помогу!

— А все-таки…

— Ты с меня не начнешь! Усек?

— Ладно, хорошо, но если ты откроешь дверь…

Но Толян его оборвал.

— Ничего ты не усек! Я сам его убью!

— Кого? — оторопело спросил Капралов, а Ариадна Ильинична схватилась за грудь.