Он молниеносно бросил матрешку в портфель, подхватил оседающую на пол Раису и, не удержав равновесия, вместе с нею завалился на Татьяну Георгиевну, истошный вопль которой тут же заполнил словно специально созданные для раскатистого эха залы музея.

— Она просто очень эмоциональна, — начал объяснять Капралов.

Они оставили Раису на диване приходить в себя и сидели на стульях перед директорским столом в другом конце кабинета.

— Вы слышали о зеркальных нейронах? Нет? Ничего удивительного, это передовой край нейробиологии, до недавнего времени они были интересны лишь специалистам.

— У нее проблемы с головой? — прошептала Елизавета Георгиевна.

— О нет, что вы, ни в коем случае! — тоже шепотом воскликнул Капралов. — У нее проблемы отнюдь не с головой! Все дело в зеркальных нейронах. От них, как выяснилось, зависит большинство когнитивных функций: речь, социализация, сочувствие и сопереживание, анализ поведения других людей. То есть все происходящее мы с младенчества примеряем на себя, неосознанно ставим себя на место другого, имитируем чужие жесты, слова, поведение. Мы все время повторяем за другими. Вы никогда не замечали, что стоит кому-то зевнуть, как остальные тоже начинают зевать? Так что не обращайте внимания на реакцию моей подруги — она всего лишь отобразила вас.

— Значит, с ней все будет хорошо?

— С ней уже все хорошо! А вот мне интересно узнать, что вас так напугало…

— Боюсь, у меня нет такого замечательного объяснения, — с неожиданной веселостью сказала Елизавета Георгиевна. — Поэтому придется признать, что она мне действительно знакома. Не именно эта часть, — она повертела в руках матрешку, разъединила ее половинки и снова сложила, — эта немного меньше, но та, что я видела раньше, если не считать размеров, была в точности такой же.

Она несколько секунд оценивающе смотрела на куклу.

— Выглядит, будто ее отобразили с помощью ваших зеркальных нейронов: все так же, но масштаб другой. Знаете, если вас интересует мое мнение, она часть того же комплекта, скорее всего, следующая по порядку. Отличие минимальное. Даже я смогла определить его только на ощупь. Только странно…

— Что именно?

— Если они из одной матрешки, то такое сходство весьма необычно. Как правило, на отдельных куклах изображают разных персонажей или хотя бы разный рисунок. Вы сами видели на экскурсии. Какой смысл художнику рисовать одно и то же, никто не купит… В общем, не знаю, что и думать.

— Вы сказали, была другая?

— Была, да, она стояла в этом кабинете, вон там. — Она указала на полку над диваном, где сидела Раиса. — Знаете, иногда нам экспонаты отдают просто так. Что-то мы выставляем, что-то хранится в фондах, но эта к нам попала по завещанию, в котором было cказано, что мы должны ее хранить, но не имеем права выставлять. Мы понимали, что она старая, возможно, вообще одна из первых, но никаких следов найти не смогли.

— А кто был даритель?

— Ой, этого я не знаю! Какой-то бездетный товарищ, он свое имущество завещал музеям, благотворительным фондам и так далее. Если это важно, можете узнать у директора, она вернется из отпуска через три недели.

— А где она сейчас? — Капралов кивнул в направлении полки над диваном.

— В том-то все и дело! — снова округлила глаза Елизавета Георгиевна. — Я сперва решила, что вы из тех, кто ее взял, поэтому так испугалась.

— Взял?

— Ее похитили! Из этого самого кабинета!

— И вы, конечно, не знаете, ни кто это сделал, ни где она сейчас?

— Понятия не имею.

— Я-я-сно… — разочарованно протянул Капралов.

Елизавета Георгиевна снова округлила глаза.

— А вам разве не интересно, как это произошло?

— А что, как-то необычно?

— Что вы! Жуткая история! Про нее даже писали! — Она покосилась на Раису, подалась вперед и снова зашептала: — Не будем тревожить нейроны вашей впечатлительной подруги, пока она не перепугала весь музей.

Они обогнули стол и подошли к окну, наполовину отгороженному от комнаты аквариумом.

— История поистине загадочная, молодой человек! — с немного театральной аффектацией воскликнула Елизавета Георгиевна, коснувшись его локтя. — Вы слышали, как я закричала? Так вот, считайте, что я громко выдохнула, потому что вы не слышали, как кричала наша директриса, когда три месяца назад вошла в свой кабинет! Хорошо, что музей еще был закрыт, иначе бы детям потом снились кошмары. Перед нами открылась немыслимая в этих стенах картина! Настоящий апокалипсис! При этом ни окна, ни двери не были сломаны. Тому, кто это сделал, не помешали ни замки, ни сигнализация. А главное — ничего, кроме матрешки с гербом не пропало. То ли ее прихватили как сувенир, то ли они приходили специально за ней. — Она понизила голос до самого доверительного уровня. — Некоторые у нас и правда уверены, что это была какая-то разновидность нечистой силы!

— Господи, да что же такое вы тут увидали?!

— Ох, это был настоящий ужас! Вас как зовут, простите?

— Лука Романович.

— Лука Романович? Правда? Какое необычное имя, надо же, мне нравится, просто супер!.. Это старое здание, Лука Романович, и в нем водятся мыши. Чтобы их ловить, в музее жила кошка, Маруська. Директор ее обожала, просто души не чаяла. Понимаете, она прекрасный человек, но одинокий. Так жалко ее… Так вот, значит, тем ужасным утром она нашла в кабинете мертвую Маруську. Но не просто мертвую. Подождите секунду, мне нужно собраться духом…

Елизавета Георгиевна откинула голову и шумно втянула воздух; было заметно, как жалко ей расставаться с кульминацией своего рассказа.

— Короче говоря, эти изверги прибили ее к полу, — она указала на паркет в центре кабинета, — и вокруг контуром нарисовали матрешку! Ее собственной кровью! Как в фильме ужасов! Можете представить? Кто-то из сотрудников выложил этот кошмар в Фейсбук, и откликнулось такое количество людей! Вы не поверите, фотография нашей несчастной киски облетела весь интернет!

Капралов поцокал языком.

— Очень даже верю, — сказал он. — История действительно скверная. Но ведь было расследование?

— Ну, какое расследование, Лука Романович, бог с вами! Это же не рассказ про Шерлока Холмса. Вы что, не знаете нашей милиции? Ничего ведь не пропало. Если не считать, конечно, никому не нужной матрешки. Разве будут они что-то делать? Ну да, опросили сотрудников, возбудили для приличия дело по статье «Жестокое обращение с животными». Сначала, правда, хотели по статье «Вандализм», но потом сказали, что произошло это не в музее, а в служебном кабинете, значит, не вандализм. Будто кабинет не музей! И жестокое обращение! Кто не знает, может подумать, что мы Маруську не кормили и она с голодухи прибила себя к полу… Видите ли, само проникновение такое странное, что им никто не хочет заниматься.

— Но кто-то из сотрудников мог действительно желать зла директрисе…

— Да что вы! Серьезно? Это что же надо сделать, чтоб такое заслужить? Сами подумайте! Нет, Лука Романович, это были чужие. Нас милиция сразу спросила, мог ли кто-то хотеть ее запугать. Но какой в этом смысл? Она не принимает решений ни по зданию, ни по финансированию, это все в ведении города. Мы музей, который ничего не закупает. Получаем копейки от того, что дают на реализацию мастерские, немного от посетителей и занятий с детьми, но основные расходы и зарплату все равно платит город.

— Но зачем же было мучить несчастную кошку?

— Вот именно! В том-то и дело! Если нужна матрешка, берите! Но причем здесь Маруська? Наверно, какие-то сатанисты, бог их знает. Или сумасшедшие. А матрешка просто подвернулась под руку.

10

Трехэтажное горчичного цвета здание с середины прошлого века стояло в глубине большого парка, почти леса. В погожий летний день оно напоминало шале посреди виноградников, даже мраморная крошка осыпалась с его ступеней с чувством собственного достоинства. Казалось, еще чуть-чуть, и жирный плющ поползет по шершавой стене на крышу, разламывая черепицу. Однако такие дни были здесь в меньшинстве, плющ благоразумно ползал по стенам градусов на десять-пятнадцать южнее, и в остальное время в сером московском свете этот корпус психиатрического отделения с романтической точки зрения походил на дом Ашеров, а с более привычной наблюдателю бытовой — на барак.