А вот что именно его может устроить, какие планы у него были на мой счет, мне открылось не сразу. Он великодушно позволил мне самой выбрать себе спальню со смежными ванной комнатой и гостиной, где я могла читать книжки и заниматься своими шляпками. Это была, конечно, роскошь, если не считать, что вода в кране то била мощной струей, то текла тоненькой струйкой, а трубы стонали, как раненые животные. В этих огромных помещениях я наслаждалась покоем, мне очень нравилось чувство, что я могу уходить и приходить, когда и куда мне угодно, таскать к себе из довольно богатой библиотеки, приобретенной вместе с домом, книги тяжелыми стопками и часами подряд валяться на кровати или ковре, предаваясь мечтам и фантазиям.
Бальсан дал мне денег, чтобы я купила еще шляпок и всего остального, что нужно для их отделки. Меня вдруг охватил творческий недуг, он заставлял меня работать даже по ночам, пока законченные шляпки не заполнили собой все горизонтальные поверхности моей гостиной, а также и соседней комнаты. Бальсан принимал это как должное, с улыбкой на тонких губах; сам же бо́льшую часть дня отсутствовал, занимался своими проектами.
Виделись мы с ним по вечерам за обедом, который нам подавали незаметные слуги. Наслаждаясь только что приготовленной едой, я без умолку щебетала, с упоением рассказывая ему о своих новых творениях и романах, которые прочитывала за один присест. После Виши я никак не могла наесться вволю.
– Когда ты только все успеваешь? – спрашивал он, закуривая послеобеденную сигарету. – Я думал, ты до полудня спишь и до трех принимаешь ванну.
– Ну, не без этого, конечно, – призналась я. – Но я не все время бездельничаю.
По правде говоря, я ощущала страшное неудобство, что пользуюсь его щедростью, а сама ничего не делаю. Всю свою жизнь я работала. И не привыкла весь день сидеть сложа руки. Конечно, я тратила время на чтение книг, это занятие никогда не было для меня пассивным, оно давало мне много пищи для ума, еще я занималась своими шляпками, но прошло несколько недель, и у меня появилось тревожное чувство бесцельности своих занятий. Размышляя о том, что бы такое сделать, чтобы отработать все, что даровал мне Бальсан, я чувствовала легкую панику. Я не была еще готова дать ему то, чего он, должно быть, ждал от меня.
– Послушай, научи меня кататься верхом, – однажды выпалила я.
Он лениво улыбнулся:
– А что, это было бы интересно. Лошадей не боишься?
– Конечно нет, – обиженно ответила я, хотя ни разу в жизни не сидела на лошади. – Мне кажется, это довольно легко.
Он вынул изо рта сигарету и усмехнулся:
– Ну смотри, моя маленькая Коко, как только прибудут лошади, будешь учиться держаться в седле. Неплохая мысль, тем более что я собираюсь приглашать друзей, а большинство из них обожают охоту.
Мне показалось, что в его тоне я уловила какую-то странную нотку. Он отправился в библиотеку, а я вернулась к себе наверх – поработать над шляпками. Но привычная всепоглощающая сосредоточенность вдруг покинула меня. Я расхаживала по комнатам, подходила к окнам, вглядывалась в плотную тьму ночи, где на фиолетовом фоне неба проступали темные силуэты деревьев.
Когда за моей спиной заскрипела дверь, я все поняла и повернулась к нему. Он остановился на пороге. Потом шагнул в комнату, закрыл за собой дверь. Поднял руку, чтобы снять воротничок рубашки, а я молча смотрела на него во все глаза.
– Ну как… ты не против? – спросил он.
Я стояла не двигаясь, в руке у меня дымилась сигарета.
– Только если ты сама хочешь, – прибавил он, доставая серебряный портсигар из брючного кармана и кладя его на ночной столик возле кровати. – Я не хочу принуждать тебя.
– Нет… Конечно не против, – ответила я.
Сердце бешено заколотилось в груди, трясущимися пальцами я нащупала застежку платья. С почти небрежным равнодушием он наблюдал, как я стащила его, а потом и сорочку. Так и стояла перед ним, скрещенными руками закрыв груди, в одних только сбившихся на бедрах панталонах. Настал момент, которого я боялась больше всего, и я понятия не имела, что сейчас от меня требуется. В голове мелькали образы хористок из «Позолоченного дворца», вилявших бедрами и низко наклонявшихся над столиками, чтобы продемонстрировать свои груди. Он что, хочет, чтобы я прямо сейчас исполнила перед ним какой-нибудь канкан в полуголом виде?
Но он все так же спокойно откинул одеяло, снял рубашку и брюки. Грудь его на удивление оказалась худой, как у мальчика, белокожей и узкой. Особенно мне не понравились его странно мясистые соски, и я опустила глаза на его бедра, оказавшиеся шире, чем я представляла у мужчин, и ниже, на ноги, толстые и волосатые. В нем было что-то от кентавра, тощего в верхней части своего уродливого тела и тяжелого в нижней. А когда я увидела его маленький, безвольно повисший член, торчащий из пучка густых каштановых волос в паху, по цвету темнее, чем на голове, я почувствовала отвращение. В одежде Бальсан смотрелся гораздо лучше.
Он скользнул под одеяло, похлопал по свободному месту рядом. Я двинулась к кровати, а у самой в голове мелькнула мысль, что в этих панталонах на бедрах и с голыми маленькими грудями я выгляжу совершенно нелепо. И как можно скорее я залезла под одеяло.
Он протянул руку, принялся поглаживать мне шею, груди, легко пощипывать соски. Я закрыла глаза, стараясь ни о чем не думать, но все равно видела перед собой паутину в углу под потолком, в ней притаился паук, за которым я с любопытством наблюдала каждый день; поймав муху, он аккуратно заворачивал ее, пока она все еще продолжала подергиваться, в кокон. Не паук – паучиха, конечно. Я даже окрестила ее Марго. Сейчас она сидит неподвижно, ждет очередного пиршества, и мне казалось, что я тоже ее жертва, а Бальсан тем временем стал целовать меня в шею.
Надо же, в романах все происходит совсем не так. А тут ничего похожего. Такого я совсем не ожидала; в голове мелькнула догадка: романные экстазы выдуманы писателями, в действительности все происходит гораздо прозаичнее, разве может столь примитивный акт, совершаемый людьми регулярно, с его пресловутой le petit mort,[9] быть вершиной человеческих переживаний? И все же я ждала, надеялась, что хоть что-нибудь почувствую. Но вот досада, я не чувствовала решительно ничего. Когда от шеи он снова перешел к моим грудям и принялся жадно сосать их, как ребенок мамкину сиську, я чуть было не захихикала, мне с трудом удалось подавить неожиданный приступ смеха. Все это казалось так курьезно, так нелепо.
– Тебе нравится? – послышался его невнятный шепот, поскольку он держал мой сосок во рту.
Я быстренько сообразила, что мне должно нравиться, и фальшиво застонала. Похоже, ему это тоже понравилось, он сразу заерзал, зашевелился, покусывания стали энергичней, язык работал вовсю, и наконец отвердевший член стал толкаться мне между бедер, и я пошевелила бедрами, чтобы избавиться от него. Бальсан принял это за приглашение взобраться на меня верхом, что он немедленно и сделал.
– О Коко, как долго я ждал… – задыхаясь, прошептал Бальсан.
Ой-ой, как больно! Неожиданная боль обожгла меня, я даже задохнулась, а он прижался ко мне теснее и проткнул меня чуть ли не насквозь, и еще, и еще, сквозь сжатые зубы издавая при этом какие-то сдавленные звуки. Казалось, это никогда не закончится, но вдруг раз! – и все, я даже не ожидала. Он закричал, торопливо вытащил член, и из него мне на живот брызнула теплая и липкая жидкость. Я заглянула под простыню, увидела сперму, пятна крови на простыне и у меня между бедер и испуганно заглянула ему в глаза.
– Почему ты ничего не сказала? – спросил он, но в тоне его прозвучал не упрек, а лишь некоторое удивление. – Знал бы, не был бы так настойчив.
Я пожала плечами:
– Когда-то это должно было случиться. Я рада, что это сделал ты.
Он поцеловал меня и лег рядом, потянулся было к брюкам, но передумал, взял свой серебряный портсигар. Прикурил две сигареты, одну протянул мне. Мы лежали бок о бок, не касаясь друг друга, и молча курили.
