Довольный собой, Вадим вырулил на площадь и, развернувшись, покатил в сторону Слуцкой брамы, размышляя о том, с чего завтра утром начать доклад Миронову. Он помнил, что ксендз Тадеуш живет где-то на Пролетарской. Миновав мост, следователь свернул налево и прибавил скорость. Ему не терпелось убедиться в правильности своей догадки.

Если Бронивецкого там не окажется, тогда не остается ни малейшего сомнения, что он уже на пути в Краков. Кто бы мог подумать, что этот очкарик окажется таким скользким? Во время их первой встречи поляк не произвел на него впечатления.

В конце улицы вспыхнул свет фар. Это была машина пана Бронивецкого.

— Стой! — закричал Островский, высунувшись в окно. — Стой, кому говорю! — снова крикнул он и резко повернул руль влево.

Проснувшись раньше обычного, Алька решила первым делом взглянуть на свою работу. Ей не терпелось поскорее увидеть портрет. Она выскользнула из дома и, пробежав по еще мокрой от росы траве, осторожно забарабанила пальцами в дверь родственника. «Григорий Николаевич, — мелодично пропела она, почти вплотную приблизив губы к двери, — это я, ваша смертушка».

Накануне они условились, что утром, перед тем как отправиться на практику в исполком, она зайдет к нему, и они вместе обсудят все достоинства и недостатки ее художественного дарования. «Может, спит еще», — подумала она и повторила стук. Ответом ей была тишина. Выждав пару минут и для верности громко крикнув «але», Алька решительно повернула ручку. Дверь поддалась. Где-то наверху громко работал телевизор. Диктор рассказывал о наводнении в Европе. «Странно, — подумала она, — там наводнение, а здесь жара. Нет, природа определенно сошла с ума».

Григория нигде не было видно. Запах свежесваренного кофе перебивал запах красок. «Значит, не спит», — сделала вывод Алька, на цыпочках приблизившись к лестнице.

«…нам остается только придти туда и все выяснить на месте, — вдруг услышала она наверху голос Григория. Он разговаривал по телефону. — Я же сказал тебе, что обо всем уже договорился с Островским. Как только камень и бумаги будут у него, он сообщит мне. — Последовала долгая пауза. — Нет, — продолжал Григорий, — он ни о чем не в курсе… Возможно, догадывается, но нас это не должно волновать. Ты, главное, закруглись к шести часам и отправь всех по домам. В замке уже никого не должно быть, ни одного рабочего. Мента и сторожа я беру на себя, это проще простого».

Алька попятилась назад. «С кем это он говорит», — подумала она.

— Твоя задача достать ладанку, — продолжал Григорий, расхаживая наверху. — Ты же сын! Говори что хочешь, но чтобы ладанка была у меня. Нет, не надо ее в это впутывать. Женщина есть женщина. Через час уже весь Несвиж будет знать, что мы затеваем. И вообще, чем меньше ушей в этом деле, тем лучше, Витя.

— Витя?! — невольно вырвалось у нее. Ей нестерпимо захотелось закурить.

Опасаясь быть застигнутой, она тихонько выскользнула на улицу и, перебежав через сад, остановилась за углом. Сердце у Альки бешено колотилось. «Так вот значит, каков ты, брательник, — размышляла она. — А мне по ушам ездил, мол, чего ты в мужские дела полезла… Что ты этим хочешь доказать… Это может быть опасно… Сам же втихаря с Григорием затевает какую-то авантюру, да еще за спиной у Вадима. Вот бы тот, наверно, удивился, если бы узнал? Однако откуда ему узнать, если только я не скажу, — она нервно закусила губу. Нет, разумеется, я не скажу — наконец, заключила она. — Это было бы в корне неправильно. Но что же предпринять?» Любопытство ее было распалено до предела. Еще раз вспомнив подслушанный разговор, Алька пришла к выводу, что раз для осуществления их коварных планов зачем-то необходима ладанка, то ее задача — помешать им завладеть ей. Недолго думая, она проскользнула в комнату Серафимы Ивановны и, сняв один из изразцов, прикрывавших нишу, служившую тайником, вытащила перевязанный тесьмой сверток.

«Надеюсь, бабуля, — подумала плутовка, возвращая на место изразец, — ты бы меня поняла». Потом Алька, как ни в чем не бывало, вернулась к себе наверх и засунула ладанку между своих вещей, полагая, что там ее искать никто не будет.

Никак не ожидал Вадим Островский, что ему придется преследовать машину пана Бронивецкого по ночному Несвижу. Ни на какие сигналы тот не реагировал и даже прибавил скорость, продолжая движение. Остановился он только возле гостиницы, однако из машины не вышел, заявив, что будет разговаривать лишь в присутствии консула, да и то после соблюдения милицией всех необходимых процессуальных формальностей. Оставив наблюдение, раздосадованный упорством Бронивецкого, Вадим отправился домой, рассчитывая, что к утру поляк успокоится, и они смогут, наконец, поговорить.

В шесть часов он был уже в холле гостиницы, ожидая, когда строптивец соизволит выйти из своего убежища. Формальных поводов для задержания у следователя не было, так что рассчитывать можно было только на доверительную беседу, после которой Бронивецкий, испугавшись, захочет помочь следствию в обмен на отсутствие претензий со стороны последнего.

Выждав час и уже окончательно потеряв терпение, Островский постучал в дверь номера, в котором накануне ползал на коленках, заглядывая во все углы при свете зажигалки.

— Пан Бронивецкий, — стараясь придать своему голосу спокойствие, — обратился он к Ежи. — Откройте, нам надо непременно переговорить. Это не займет много времени.

— Я звоню в консульство, — донеслось из-за двери. — Вы не имеете права!

— Это не в ваших интересах.

— Уходите!

— Тогда мне придется официально предъявить вам обвинения в соучастии в двух убийствах, — решил взять быка за рога Островский. — Вы же не уголовник, в конце концов. Разговор будет без протокола. Я всего лишь задам вам несколько вопросов. У меня есть веские основания подозревать, что вы располагаете важной для следствия информацией. Возможно, вас умышленно втравили в грязную историю, желая скомпрометировать.

— Я гражданин Республики Польша! — выкрикнул за дверью Бронивецкий. — Немедленно прекратите ваши провокации. Зачем вы преследуете меня?!

Вадим уже начал терять терпение.

— Ну, хорошо, — громко произнес он. — Сейчас мы проведем обыск в вашей машине, а затем в доме ксендза Тадеуша. Думаю, с последним у нас не будет трудностей, так как он гражданин нашей страны и подпадает под действие ее законов. Заодно выясним, чем вы занимались вчера около девяти часов вечера, после того, как вынули из тайника в костеле записку.

— Я ничего не знаю! — срывающимся голосом прокричал поляк. — Не трогайте ксендза Тадеуша, он тут не при чем.

— Встретимся у меня в кабинете, — бросил Вадим через плечо, удаляясь по коридору.

Спустя двадцать минут следственная группа, сопровождаемая участковым и понятыми, была у ворот дома ксендза.

— Приступайте, — скомандовал Островский, выходя из машины. Он уже не верил в здравомыслие поляка и в свою проницательность. Ему хотелось только одного — поскорее завершить дело, передать его в суд, написать заявление и, собрав удочки, рвануть на Припять к своему армейскому приятелю.

Обыск занял не более десяти минут. Ксендз Тадеуш сам выдал оставленный у него накануне Бронивецким портфель с бумагами Радзивилла и камнем. Запинаясь от волнения, он уверял Вадима, что понятия не имел, что в портфеле, и не предполагал, чтобы такой хороший пан Ежи мог быть причастен к каким-то неприглядным делам.

— У меня к вам будет одна просьба, — сказал Вадим, — беря ксендза под руку и отводя его в сторону. — Видите ли, это еще не факт, что пан Ежи имеет непосредственное отношение к таким делам, о которых вы говорите. Однако чтобы в этом убедиться, мне необходимо с ним переговорить. Это ни к чему не обязывающий разговор, так как никаких протоколов вестись не будет. Если он в чем-то и виноват, то лучше вовремя покаяться, чем запираться и тем самым стать соучастником тяжкого преступления. А убийство — это тяжкое преступление и тяжкий грех, который может погубить бессмертную душу. Не правда ли?