70 Голубоватый блеск снегов

Еще незримых, но попутных, —

На братьев пестрых и лоскутных,

Глядит, как дуб, вершиной вея,

На быстротечные затеи

Веселых векш и диких яблонь...

Я твой, любовь! И не озябло

Подсолнечник — живое сердце,

Оно пьет сумерки ведёрцем,

Степную сыть чумацким возом,

80 Но чем пьяней, махровей розам,

Тем слаще жалят их шмели

И клонят чаши до земли,

Чтобы вино смешалось с перстью...

Не предавай меня безвестью,

Дитя родное! Меж цветов

Благоухает лепестков

Звенящий ворох. Это песни,

За них стань прахом и воскресни.

<1933>

508—509. Из цикла «Разруха»

1

От Лаче-озера до Выга

Бродяжил я тропой опасной,

В прогалах брезжил саван красный,

Кочевья леших и чертей.

И как на пытке от плетей

Стонали сосны: «Горе! Горе!»

Рябины — дочери нагорий

В крови до пояса... Я брел,

Как лось, изранен и комол,

10 Но смерти показав копыта.

Вот чайками, как плат, расшито

Буланым пухом Заонежье

С горою вещею Медвежьей,

Данилово, где Неофиту

Андрей и Симеон, как сыту,

Сварили на премноги леты

Необоримые «Ответы».

О книга — странничья киса,

Где синодальная лиса

20 В грызне с бобрихою поддонной, —

Тебя прочтут во время оно,

Как братья, Рим с Александрией,

Бомбей и суетный Париж!

Над пригвожденною Россией

Ты сельской ласточкой журчишь,

И, пестун заводи камыш,

Глядишься вглубь — живые очи, —

Они, как матушка, пророчат

Судьбину — не чумной обоз,

А студенец в тени берез

30 С чудотворящим почерпальцем!..

Но красный саван мажет смальцем

Тропу к истерзанным озерам, —

В их муть и раны с косогора

Забросил я ресниц мережи

И выловил под ветер свежий

Костлявого, как смерть, сига:

От темени до сапога

<Весь изъязвленный> пескарями,

40 Вскипал он <гноем>, злыми вшами,

Но губы теплили молитву...

Как плахой, поражен ловитвой,

Я пролил вопли к жертве ада:

«Отколь, родной? Водицы надо ль?»

И дрогнули прорехи глаз:

«Я ж украинец Опанас...

Добей зозулю, чоловиче!..»

И видел я: затеплил свечи

Плакучий вереск по сугорам,

50 И ангелы, златя убором

Лохмотья елей, ржавь коряжин,

В кошницу из лазурной пряжи

Слагали, как фиалки, души.

Их было тысяча на суше

И гатями в болотной води!..

О Господи, кому угоден

Моих ресниц улов зловещий?

А Выго сукровицей плещет

О пленный берег, где медведь

60 В недавнем милом ладил сеть,

Чтобы словить луну на ужин!

Данилово — котел жемчужин,

Дамасских перлов, слезных смазней,

От поругания и казни

Укрылося под зыбкой схимой,

То Китеж новый и незримый,

То беломорский смерть-канал,

Его Акимушка копал,

С Ветлуги Пров да тетка Фёкла.

70 Великороссия промокла

Под красным ливнем до костей

И слезы скрыла от людей,

От глаз чужих в глухие топи.

В немереном горючем скопе

От тачки, заступа и горстки

Они расплавом беломорским

В шлюзах и дамбах высят воды.

Их рассекают пароходы

От Повенца до Рыбьей Соли, —

80 То памятник великой боли,

Метла небесная за грех

Тому, кто выпив сладкий мех

С напитком дедовским стоялым,

Не восхотел в бору опалом,

В напевной, кондовой избе

Баюкать солнце по судьбе,

По доле и по крестной страже...

Россия! Лучше б в курной саже,

С тресковым пузырьком в прорубе,

90 Но в хвойной непроглядной шубе,

Бортняжный мед в кудесной речи

И блинный хоровод у печи,

По Азии же блин — чурек,

Чтоб насыщался человек

Свирелью, родиной, овином

И звездным выгоном лосиным, —

У звезд рога в тяжелом злате, —

Чем крови шлюз и вошьи гати

От Арарата до Поморья.

100 Но лен цветет, и конь Егорья

Меж туч сквозит голубизной

И веще ржет... Чу! Волчий вой!

Я брел проклятою тропой

От Дона мертвого до Лаче.

2

Есть демоны чумы, проказы и холеры,

Они одеты в смрад и в саваны из серы.

Чума с кошницей крыс, проказа со скребницей,

Чтоб утолить колтун палящей огневицей,

Холера же с зурной, где судороги жил,